Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

   — Привёл тебе, матушка, статс-даму. Прошу любить и жаловать...

До сих пор почти весь её двор состоял из людей, которых она привезла с собой. Теперь Митава расщедрилась и определила к княжеской особе новую статс-даму.

За Петром Михайловичем мелкими шагами плавно подплыла к Анне невзрачная, кривобоконькая, слегка горбатая девушка лет двадцати. Её бескровное лицо, редкие рыжеватые брови, маленькие светлые глазки, узкие сухие губки, словно давно забывшие улыбку, и длинный тонкий нос делали её похожей на серую мышку. Даже волосы её были какого-то неопределённого серого цвета.

Девушка низко присела в поклоне, придерживая сухими и бледными руками тафтяное платье. Шея её была закрыта глухим высоким воротником, а на пальцах блестело маленькое колечко с крохотным бриллиантом.

Анна протянула руку к длинному костлявому лицу новой статс-дамы и поморщилась от слишком горячего и жадного поцелуя.

   — Что ж, — лениво процедила она, — не могло бюргерство подобрать статс-даму повиднее? — Она обернула полное, в рябинках, лицо к Петру Михайловичу.

   — Да ведь род у неё знатный, — растянул в улыбке толстые губы Пётр Михайлович, — фон Тротта-Трейден, а род красит и самую безобразную.

   — Упомнить бы, — недовольно скривила губы Анна. — Ну да ничего, на приёмах меньше показывать будем, вот и вся недолга...

Она задержалась взглядом на маленькой мышке, как она сразу окрестила её про себя.

   — Как зовут тебя?

   — Бенингна, ваше высочество, — опять низко склонилась девушка.

   — Ступай, — махнула рукой Анна.

   — Пригодится воды напиться, — наставительно сказал Пётр Михайлович.

Анна пожала плечами.

Бестужев стал рассказывать, какие расходы он произвёл, какие выгоды думает извлечь из деревенек, полученных от бюргерства.

   — Скажи лучше, Пётр Михайлович, какие виды у батюшки-дядюшки?

   — Концепты нового супружества есть, — весело выговорил Пётр Михайлович. — Адольф Иоанн, герцог Саксенвейстфальский. Мужчина видный, и батюшка-государь хлопочет, чтобы пристроить вас, любезная герцогиня...

   — Ой ли, — обрадовалась Анна, — скучно уж так стало, только не чаю я, чтобы состоялось. Вчера сон видела нехороший...

   — А вы не верьте снам, — поддержал разговор Пётр Михайлович, — царь-батюшка старается, чтобы вам скучной не быть, супруга для вас ищет по всей Европе...

   — Ах, кабы такой, как вы, Пётр Михайлович, — печально обронила Анна.

   — Что ж, нравлюсь я вам? — прищурил светлые ясные глазки Бестужев.

   — Вы — вдовец, и я — вдовица, — грустно улыбнулась Анна. — Вместе-то веселей было бы...

   — Кровь моя хоть и горячая, — придвинулся к ней Бестужев, — да не царская. Не след мне мечтой думать...

А сам уже завладел рукой Анны, начал целовать сначала запястье, потом выше — выше. А когда запрокинул лицо и увидел блестящие карие глаза Анны и её раскрывшиеся в ожидании поцелуя губы, и вовсе осмелел. Она отмахнулась было, но руки её сами легли на крепкую мужскую шею.

   — Скучаю я очень, — извиняюще произнесла она, — и некому меня развлечь и утешить...

Жизнь как будто улыбнулась Анне. Она повеселела, уже не ходила целыми днями непричёсанная и неприбранная, на её столе появились заморские фрукты, и немногочисленные драгоценности снова засверкали на её полных руках и короткой крепкой шее. Теперь ей хотелось одеваться нарядно и выглядеть красивой, она изобретала новые причёски и новые фасоны платьев. Теперь ей было для кого наряжаться...

В управление делами по Курляндии она не вмешивалась. Пётр Михайлович Бестужев проворно и умело справлялся сам, а Анна ждала только его ежевечерних посещений, с трепетом и волнением смотрела на дверь, ожидая его прихода. Этот тридцативосьмилетний вдовец, имевший двух взрослых сыновей и замужнюю дочь, привлекал её своей силой, обходительностью, учтивостью, и она с радостью вспоминала его сильные руки и трепетные поцелуи. С ранних лет не знала она мужской руки в доме: Измайлово наводняли женщины, и это женское воспитание развило в ней потребность чувствовать крепкую мужскую руку, защиту и опору.

Теперь ей уже не хотелось как можно скорее выйти замуж, хотя она и понимала, что Бестужев — это лишь временное утешение. И с нетерпением выспрашивала она о сватовстве, ждала вестей от Петра, выбиравшего ей женихов.

В один из дней морозной мрачной зимы Бестужев появился в её покоях и на её нетерпеливый взгляд горестно произнёс:

   — Придётся вам, дорогая герцогиня, отказаться от мысли об Адольфе Иоанне как о будущем муже. Государь настаивал на своих и ваших выгодах от замужества, но, увы, Адольф оказался слишком корыстным, запросил такую цену, что пришлось отступиться от этой кондиции...

Анна поникла головой, но уже в следующую минуту ласково взглянула на своего любовника:

   — Но ты-то, Пётр Михайлович, меня не покинешь?

Поцелуи и нежные объятия были ей ответом.

В следующий раз Бестужев принёс известие о новом женихе — теперь это был племянник прусского короля Фридрих Вильгельм, маркграф Бранденбургский и Шведский.

Анна радовалась заранее. Переговоры шли успешно, и уже был подписан брачный договор, но ратификации со стороны прусского короля не последовало: в последний момент для маркграфа нашли немецкую принцессу...

Все эти переговоры, известия о которых всё время приносил ей Бестужев, подписания брачных договоров, оттяжки и недомолвки расстраивали и огорчали Анну. Но она утешалась в объятиях Бестужева, забывая о неудачных сватовствах батюшки-дядюшки.

Беда грянула с той стороны, о которой и не думала Анна. Царица Прасковья внимательно следила за всеми мелочами жизни своей дочери в Курляндии и проведала-таки о Бестужеве.

И пошло-поехало. На письма дочери мать либо вовсе не отвечала, либо писала так, что были одни только попрёки, да выговоры, да гнев. Анна трепетала от одной мысли, что матушка может убрать Бестужева от её двора, что царь-батюшка проведает и прогневается. Словом, запечалилась-закручинилась Анна, покоя не знала ни днём ни ночью. А тут ещё в гости пожаловал родной дядя — Василий Фёдорович Салтыков — боярин свирепый и грубый. Василий Фёдорович приехал не просто так — по поручению царицы Прасковьи должен он был всё выведать и доложить родной сестре.

Василий Фёдорович был человеком старого покроя, именитым и оттого заносчивым и своевольным. В 1707 году он похоронил свою первую жену и сразу же заключил второй брак — повёл под венец княжну Александру Григорьевну Долгорукову, единственную дочь в семье. Княгиня была нрава кроткого, тихого, покорялась мужу во всём, но Василий Фёдорович невзлюбил её. Попрёки и брань, а потом и побои так и сыпались на несчастную женщину.

Сначала Анна наблюдала, как в тесном семейном кругу изводил Василий Фёдорович жену, осыпал её угрозами и грубостями. Анна не вытерпела и вмешалась в эти домашние распри. И получила такие дерзкие и оскорбительные слова, что долго плакала потом у себя в опочивальне.

То ли царица Прасковья, сестра, просила Салтыкова последить за Бестужевым, то ли сам он увидел своевольство Петра Михайловича, действующего по прямому указанию царя, а только скандалы и распри заставили Бестужева стушеваться, реже приходить в кабинет и приёмную залу Анны.

А в последний день пребывания дядюшка превзошёл себя. Тихим робким голосом попыталась урезонить его Александра Григорьевна за грубость и недостойное поведение при посторонних. Василий Фёдорович взъярился, налетел на жену с кулаками и принялся молотить её так, что она упала замертво. Дикая эта сцена происходила на обеде при гостях, и Анна не знала, куда деваться от стыда перед подданными.

Она также попыталась урезонить Василия Фёдоровича, но он резко оборвал её, оскорбив и унизив, хлопнул дверью и вскочил в экипаж, бросив жену на произвол судьбы и оставив о себе самое невыгодное впечатление.

Едва откачали Александру Григорьевну, и она написала слёзное письмо царю Петру с жалобой на мужа: взял-де мою бабу и живёт блудно, а меня морит голодом и бьёт смертным боем...

Уже в дороге получил любезный братец письмо от сестры — она извещала, что княгиня затеяла разводное дело, била челом самому царю. Торопила царица братца приехать поскорей, чтобы могла она лично защитить его от гнева царского.

Анна сама ходила за избитой, со сломанными рёбрами и перебитой челюстью княгиней. Она приказала перенести Александру Григорьевну в свои хоромы и заставила придворного доктора осмотреть и перевязать раны. Каждый день приходила Анна в комнату княгини и справлялась о её здоровье. Потихоньку проходили синяки и ушибы, срастались рёбра, и даже вывернутая челюсть встала на своё место. Александра Григорьевна уже пыталась вставать с постели, когда от мужа пришло ей строгое повеление — немедленно ехать в Петербург.