Опасное наследство - Элисон Уэйр

Пембрук смотрит на меня так, словно на него вдруг зарычала мышь. А я чувствую, как во мне кипит кровь — кровь королей и принцев, короля Генриха и короля Эдуарда, всех великих монархов вплоть до Вильгельма Завоевателя и Альфреда Великого. Я не позволю, чтобы на меня смотрели как на пустое место! Не сомневаюсь, родители гордились бы мной, будь они здесь, и не меньше моего были бы оскорблены словами графа.

— Божья воля в этом деле еще не очевидна, — рычит Пембрук, — а до тех пор, девочка, ты будешь вести себя смирно и молиться о счастливом исходе. И запомни: никто в этом доме не смеет оспаривать мои приказы. Возможно, вам придется потерпеть всего лишь несколько дней.

У Гарри такой вид, будто он сейчас тоже заплачет — от ярости и разочарования. Он с трудом держит себя в руках. Молча помогает мне и матери сесть в лодку, а потом обессиленно падает на подушки. Лодка опасно раскачивается, ударяясь о пристань.

— Терпение, дети мои, — пытается успокоить нас графиня.

Но мы и так терпели уже слишком долго. И на протяжении всего короткого пути по залитой лунным светом Темзе Гарри сидит с каменным лицом, а я безнадежно рыдаю.

Кейт

16 июня 1483 года; Кросби-Палас, лондонский Сити;

Байнардс-Касл

— Твой отец вернулся из Тауэра, — сказала герцогиня.

Они с Кейт сидели в палисаднике и, наслаждаясь солнышком, занимались рукоделием. В подтверждение ее слов на улице раздались крики и стук копыт, а затем послышался топот конюхов, бросившихся встречать хозяина.

Глостер прискакал во двор и спешился.

— Принесите вина! — велел он. — Пусть Снежинка остается под седлом, только напоите ее.

Слуги поспешили исполнить приказание. Герцог подошел к жене и дочери — темная фигура на фоне солнца, длинные волосы развеваются на ветру.

— К сожалению, я не могу остаться, дамы, — сказал он. — Я только заехал сказать, что Йорку придется покинуть убежище.

Анна настороженно посмотрела на мужа:

— Заседание Совета прошло благополучно?

— Да, — ответил он. — Я изложил членам Совета вопрос о Йорке, убедил их, что не следует разлучать его с королем, которому в отсутствие ровесников не с кем играть.

— И они согласились?

— Да. Поэтому я предложил отправить к королеве кардинала Буршье,[29] чтобы тот потребовал от королевы отпустить сына. Я аргументировал это тем, что слово архиепископа Кентерберийского будет иметь для нее немалый вес.

— Прекрасная мысль, милорд, — ответила Анна. — И что же, кардинал согласился? Королева примет его?

— Бекингем спас положение. Он объяснил кардиналу, что упрямство королевы вызвано не страхом, но чисто женским чувством противоречия. Он сказал, что никогда не слышал об убежищах для детей и что ребенку в возрасте Йорка не требуется никакого убежища, а потому и права у него такого нет. Это убедило кардинала и Совет, и они дали мне соответствующую санкцию. Поэтому я должен немедленно ехать в Вестминстер. Лорд Говард уже готовит лодки и собирает солдат.

— Солдат? — изумленно переспросила герцогиня.

— На тот случай, если королева вдруг заупрямится, — ответил герцог. — Не бойся: это всего лишь демонстрация силы.

В тот день ближе к вечеру мачеха позвала Кейт.

— Поторопись, пусть горничная соберет твои вещи, — сказала она. — Милорд прислал курьера — он сообщает, что до коронации переселяется в Тауэр. Он распорядился, чтобы мы переехали в Байнардс-Касл, где будем жить с твоей бабушкой-герцогиней.

Сердце Кейт упало. Ей очень не нравилось, что отца в такое опасное время не будет рядом с ними. Конечно, теперь, когда жизнь его под угрозой, Тауэр — самое безопасное место, но Кейт оно казалось зловещим, поскольку неизбежно ассоциировалось у нее с ужасной смертью лорда Гастингса.

Тем вечером, когда уже наступили сумерки, герцогиня Сесилия благосклонно встретила их на вершине величественной лестницы, которая вела в дом от пристани. Но вот странно: едва оказавшись на ступенях этой лестницы, Кейт испытала приступ какого-то безотчетного, слепого страха и отчаяния. Это чувство было таким сильным, что у девушки перехватило дыхание. Кошмар продолжался недолго: как только Кейт вошла в дом, все моментально встало на свои места. Она не могла понять, что вызвало у нее такую неизбывную скорбь и ужас. Должно быть, дело тут было в постоянной тревоге за отца. Так или иначе, все прошло — и слава богу.

Старая герцогиня провела гостей по анфиладе огромных великолепных комнат, каждая из которых была еще элегантнее предыдущей: выложенные плиткой полы, витражные ажурные окна, сводчатые потолки. Но мебели здесь почти не было — только старые скамьи и сундуки.

— Я нынче почти не пользуюсь этими комнатами, — пояснила им герцогиня. — Веду монашеский образ жизни и редко выхожу за пределы своей спальни и часовни.

Позже Кейт увидела комнату бабушки — душную, темную, с простой кроватью и складным алтарем. Правда, темнота царила не только здесь, но и во всем доме: стены были увешаны богатыми мрачными гобеленами, которые забирали на себя часть света и придавали величественным помещениям безрадостный вид. Да уж, атмосфера в доме была гнетущая.

— Три года назад, дитя мое, я решила посвятить себя Господу и надеть бенедиктинский хабит, — сообщила Сесилия, когда Кейт опустилась у камина на колени подле ее ног. — Теперь моя жизнь подчинена молитве.

Кейт посмотрела на бабушку снизу вверх: прямая и хрупкая, та сидела на своем стуле с высокой спинкой; ее когда-то прекрасные черты обрамляли монашеский уимпл и вуаль. Единственным украшением и свидетельством высокого положения хозяйки дома был висевший на груди крест с эмалевым узором. Девушке показалось, что от старушки так и веет силой и благочестием. Кейт захотелось снять со своих плеч груз страхов и переложить его на плечи бабушки: та явно была очень мудрой женщиной и за тщеславием и мирскими страстями наверняка видела самую суть вещей.

На следующий вечер они сидели после ужина на веранде, и Кейт с интересом слушала истории герцогини Сесилии о войнах между домами Ланкастеров и Йорков, а также о тех далеких временах, когда Сесилия была еще совсем молода и славилась редким чувством собственного достоинства и необыкновенно аристократическим видом.

— Меня называли Роза Рейби,[30] — вспоминала она. — И это еще не все! Было у меня и другое прозвище — Гордячка Сис. И я вполне заслужила его, уж можешь мне поверить. В те дни я была о себе очень высокого мнения.

По словам бабушки, Йорк (своего давно умершего мужа она всегда именовала Йорком, хотя Кейт было известно, что ее деда звали Ричард Плантагенет) был от нее без ума.

— Я ему родила четырнадцать детей. Твой отец был предпоследним. Девятерых забрал Господь.

На лицо герцогини набежала туча. Кейт подумала, что бабушка наверняка вспомнила Эдмунда, графа Ратланда, погибшего в сражении в возрасте семнадцати лет, и Джорджа, герцога Кларенса, которого его родной брат король Эдуард велел утопить в бочке мальвазии. Как это, должно быть, тяжело для матери — знать, что один ее сын убит по приказу другого.

Кейт промолчала, да и что тут можно было сказать.

— На его голову надели бумажную корону, — продолжала старуха, рассеянно перебирая четки. Кейт была в тупике, поскольку совершенно не понимала, о чем речь. Но Анна предупредила падчерицу, что старая герцогиня имеет привычку самым странным образом перескакивать в мыслях с одного на другое. — Подумать только: эти люди убили в сражении своего законного короля, — продолжала Сесилия, — но и этого им показалось мало — ему отрезали голову и, увенчав ее бумажной короной, потом выставили на городской стене Йорка. Они издевались над ним. Господь призывает нас прощать своих обидчиков, но я простить не могу.

Кейт догадалась, что герцогиня говорит о своем муже, Йорке, который погиб в сражении при Уэйкфилде[31] более двадцати лет назад.

— Это было ужасное преступление, миледи, — тихо сказала она.

Пожилая дама погладила внучку по голове:

— Ты хорошая девочка, Кейт. И мне кажется, ты унаследовала его черты. Я имею в виду твоего покойного дедушку. Твой отец больше похож на него, чем все мои остальные дети.

Некоторое время задумчивый взгляд старой герцогини был устремлен в никуда. Потом она резко повернулась к невестке и переменила тему:

— Мой сын Ричард прислал сообщение, что юный Йорк присоединился к своему брату в Тауэре.

— Я знаю, — ответила Анна.

— До чего же странная история с исчезновением Дорсета, — заметила Сесилия. — С другой стороны, он помнит, что случилось после битвы при Тьюксбери,[32] когда Ричард вытащил вождей Ланкастеров из убежища в монастыре и тут же расправился с ними.