Хранитель забытых тайн - Кристи Филипс

— Мистер Мид, — твердо говорит он, вытягиваясь как можно выше (в результате макушка его достигает уровня подбородка Мида), — вы бы поменьше нежничали со своей женушкой, а больше думали о своем ремесле, а значит, и о своих клиентах! Предупреждаю, если я не получу удовлетворения, все члены Королевского общества[21] последуют моему примеру и поищут иных мест для своих заказов.

Он не совсем уверен в том, что так действительно будет. Члены Королевского общества более склонны сами указывать путь другим, чем следовать за кем-то; вирус анархии у каждого в этом братстве в крови. Разумеется, всем известно, что большинство клиентов Мида — члены Королевского общества. Кто же еще, кроме физиков, натурфилософов и естествоиспытателей, станет пользоваться недавно изобретенными микроскопом или телескопом, ведь только эти люди охвачены страстью к изучению земных и небесных чудес.

Мид снова вздыхает, на этот раз уже не столь раздраженно.

— Так что же вы от меня хотите, мистер Равенскрофт?

— Я настаиваю, чтобы вы изготовили для меня новый микроскоп. Этот не работает.

— Значит, вы настаиваете?

— Именно так, сэр.

Мид хмурится, но Равенскрофт знает, что его угроза для оптических дел мастера представляется вполне реальной и тот вряд ли станет ее игнорировать.

— Как вам угодно, — угрюмо отвечает Мид, — Но не воображайте, что я это сделаю сию минуту.

— Вы что, в самом деле думаете, что он сделает вам другой? — спрашивает Томас.

Они шагают по улице, минуя вывески самых разных мастеров: колесные мастерские, плотницкие, слесарные, стекольные и часовые — в этой части Западного Лондона их великое множество. Ветер усиливается, и Равенскрофт застегивается на все пуговицы. А обратный конец не близок: до Бишопгейт-стрит, где стоит его дом, шагать еще целых две мили.

— Конечно, — отвечает он, насмешливо глядя на своего помощника, — А ты думал, если я его отругал, он меня не послушается? Не беспокойся. Мы с Мидом бранимся каждые пару месяцев, если не чаще. Натурфилософия, друг мой, — занятие беспокойное. Надо заставить людей, чтобы тебя слышали, иначе далеко не уйдешь.

Эти двое мужчин, старый и молодой, — забавная парочка. Ученый муж никогда не блистал красотой; даже в нежном возрасте внешность его не вызывала у людей ничего, кроме сочувствия. Одежда его демонстрирует расчетливость, доходящую до скупости, и полное отсутствие тщеславия: ноги обуты в более чем скромные башмаки из свиной кожи ржавого цвета, лет пятнадцать назад купленные за двенадцать шиллингов и сильно истоптанные, тщедушное тело прикрывает шерстяное пальто с пятнами от кофе, обошедшееся ему в один фунт в магазине поношенной одежды на Грейчерч-стрит, на голове завитой, растрепанный парик, проданный за ненадобностью одним из клиентов его парикмахера за два фунта и десять шиллингов. Хрупкая и слегка сгорбленная фигурка Равенскрофта вышагивает впереди, ноги он ставит нетвердо, но быстро и уверенно; непокрытая, несмотря на холод, голова его глубоко втянута в плечи, сжатые в кулаки руки он держит в карманах. Рядом с ним, чуточку поотстав, идет Томас Спратт, белокурый, белолицый и красивый крепыш; шаги его раза в два длиннее шагов учителя, и походка слегка неуклюжа, как у молодого щенка.

Томас — сын одного человека, с которым Равенскрофт познакомился в своем излюбленном кафетерии на Экс- чейндж-элли, что возле Олд-Эксчейндж. Молодой человек стал помощником Равенскрофта всего два месяца назад, когда это место неожиданно освободилось обычным для этого ученого порядком: прежнего своего ассистента он взял за ухо и вышвырнул вон. На похвалы Равенскрофт довольно скуп, но он не может не признать, что до сих пор Томас демонстрировал перед ним именно те качества, которых он ждет от своего ассистента и ученика; ученый отзывается о нем как о «благоразумном, непьющем и добродетельном юноше, старательном и упорном на избранном им поприще». Не лишенный художественного дарования, Томас успел проявить себя способным рисовальщиком и чертежником, а также переписчиком. В его ежедневные обязанности входит подготовка опытов и экспериментов, копирование зарисовок Равенскрофта и множество мелких поручений. Взамен Равенскрофт предоставляет ему крышу над головой, стол и позволяет своей служанке Нелл стирать ему одежду и белье, но это уже исключительно из доброго расположения к Томасу, поскольку тот и так получает от него знания, которые в будущем могут принести ему большую выгоду.

— За убеждения надо бороться, Томас, идти вперед со свободным и открытым сердцем, — говорит он своему помощнику; после перебранки с Кристофером Мидом он пребывает в несколько экспансивном состоянии духа и хочет преподать ученику еще один импровизированный урок, считая это даже обязанностью ученого — Я пришел к убеждению, что истина чаще всего пребывает не в теориях прошлого, а там, где совершаются открытия. На прошлой неделе в мастерской Мида я познакомился с одним старым глупцом, неким мистером Хоббесом, и никак не мог убедить его в том, что микроскоп увеличивает предметы гораздо сильнее, чем его очки, которые он держит своими разбитыми параличом, дрожащими пальчиками перед трясущейся головой и делает вид, что лучше от этого видит. Вот что бывает с людьми, которые никак не могут развязаться со старыми предрассудками: их девиз — «Не верь глазам своим». Старый дурак так и не поверил в то, что оптические приборы расширяют возможности нашего зрения, так что он никогда не испытает высокого наслаждения своими глазами созерцать подробности структуры пылающей в ночном небе кометы, рябой, ноздреватый лик луны или восхитительное и невероятно сложное строение пчелы, жука или другого животного. Всякий естествоиспытатель пользуется тремя инструментами: органами чувств, памятью и разумом, и все три можно усовершенствовать, причем более всего — органы чувств, для этого человек и создает специальные приборы.

Они сворачивают на Харперс-лейн и обгоняют тяжело груженную, скрипящую в сторону рынка повозку, увертываясь от шматков грязи, летящих из-под копыт лошади, и стараясь не попасть подошвой в кучки валяющегося на дороге навоза. Сквозь низкие тучи на мгновение проглядывает похожее на размазанную кляксу солнце. Вонючий дым сжигаемого угля, сплошной пеленой висящий над Лондоном, придает кляксе кроваво-алый оттенок, но дневное светило недолго радует глаз и скоро снова скрывается в плотных тучах. Кончики ушей мистера Равенскрофта покраснели; порывистый осенний ветер влажен, и в нем чувствуется надвигающийся дождь — в такой день сбываются все зловещие предзнаменования и дурные приметы.