Тысячеликий герой - Джозеф Кэмпбелл

Привычно нахмурившись, она ответила: ‘После того, как он так хорошо получился, уже больше ничего не оставалось делать’. Я заканчивал последний кусочек, когда проснулся»[53].

Этот архетипный кошмар отца — людоеда реализуется в испытаниях примитивной инициации. Как мы уже видели, мальчиков австралийского племени мурнгинов вначале сильно пугают, вынуждая их убегать к своим матерям. Великий Змей Отец требует их крайней плоти[54]. Это возлагает на женщин роль защитниц. Звучит чудовищный рог, называемый Йурлунггур, что означает зов Великого Змея Отца, который вылез из своей норы. Когда мужчины приходят за мальчиками, женщины хватают копья и делают вид, что не только сражаются, но также плачут и причитают, так как маленькие создания будут отняты у них и «съедены» Треугольная площадка для плясок мужчин представляет собой тело Великого Змея Отца. На ней в течение многих ночей мальчикам показывают многочисленные танцы, символизирующие различных тотемных предков, и учат мифам, объясняющим существующий мировой порядок. Их также отправляют в длительное путешествие к соседним и далеким кланам, имитирующее мифологические блуждания фаллических предков[55].

Таким образом, так сказать, «в утробе» Великого Змея Отца их знакомят с интересным новым объективным миром, что компенсирует для них потерю матери; и центральной точкой (axis mundi) воображения вместо женской груди становится мужской фаллос.

Кульминацией посвящения в долгом ряду обрядов является освобождение собственного героя — пениса мальчика от защиты его крайней плоти, посредством пугающего и болезненного нападения на него мужчины, выполняющего обрезание[56]. У арунта, например, звук трещоток доносится со всех сторон, когда наступает момент этого решающего разрыва с прошлым. Ночью, в причудливом свете костра внезапно появляется обрезающий и его помощник. Шум трещоток — это голос великого демона церемонии, а пара оперирующих мужчин — его призраки. Со своими бородами, засунутыми в рот, что означает гнев, с широко расставленными ногами и вытянутыми вперед руками двое мужчин стоят совершенно неподвижно. Тот, кто непосредственно будет проводить операцию, стоит впереди с маленьким кремниевым ножом в правой руке, которым он и будет оперировать. Его помощник стоит сразу же за ним, так что их тела соприкасаются друг с другом. Затем в свете костра приближается другой мужчина, удерживая щит на своей голове и одновременно щелкая большим и указательным пальцами обеих рук. Трещотки создают невероятный шум, который слышен даже женщинам и детям, в их далеко отстоящем лагере. Мужчина со щитом на голове опускается на одно колено немного впереди оперирующего, и тут же одного из мальчиков поднимают с земли несколько его дядьев, которые подносят его ногами вперед к щиту и помещают сверху на него, в то время как все мужчины глубокими громкими голосами повторяют нараспев монотонный речитатив. Операция проходит быстро, страшные фигуры тут же покидают освещенное место, мальчика, который находится в полубессознательном состоянии, берут под свою опеку и поздравляют мужчины, к статусу которых он только что присоединился. «Ты вел себя хорошо, — говорят они, — ты не кричал»[57].

Мифология австралийских туземцев свидетельствует о том, что в ранних обрядах инициации юношей убивали[58]. Таким образом, видно, что, кроме всего прочего, этот ритуал является драматизированным выражением агрессии старшего поколения в эдиповском преломлении; а обрезание — смягченной кастрацией[59]. Но эти обряды также удовлетворяют каннибалический отцеубийственный импульс подрастающей группы мужчин и в то же самое время открывают милосердный, самопожертвенный аспект архетипного отца; ибо в течение длительного периода символического посвящения инициируемых некоторое время заставляют питаться только свежей кровью, взятой у старших мужчин. «Туземцы, — как рассказывали нам, — особенный интерес проявляют к христианскому обряду причастия и, услышав о нем от миссионеров, сравнивают его со своими собственными обрядами принятия крови»[60].

«Вечером приходят мужчины и занимают свои места согласно племенному обычаю. Мальчик ложится головой на колени своего отца Он должен лежать совершенно неподвижно, иначе Умрет. Отец закрывает ему глаза ладонями, ибо считается, что если мальчик увидит то, что будет происходить, умрут его отец и мать. Сосуд из дерева или коры ставится рядом с одним из братьев матери мальчика. Мужчина, легко перетянув свою руку, протыкает ее в верхней части костью из носа и держит руку над сосудом до тех пор, пока в нем не наберется некоторое количество крови. Затем свою руку протыкает мужчина, сидящий рядом с ним, и так далее до тех пор, пока сосуд не наполнится. Он может вмещать около двух кварт.[3]

Мальчик делает большой глоток крови. На тот случай, если его желудок не примет ее, отец мальчика держит его за горло, чтобы не дать ему извергнуть кровь, потому что, если это случится, умрут его отец, мать и все братья и сестры Остаток крови выливается на него.

Далее, начиная с этого времени, иногда в течение целого месяца, мальчику не разрешается принимать никакой иной пищи, кроме человеческой крови. Этот закон установил Йамминга, мифический предок… Иногда крови в сосуде дают застыть, и тогда опекун своей костью из носа разрезает ее на куски, и мальчик ест их, в первую очередь две концевые части Кровь должна быть разделена на равные куски, иначе мальчик умрет»[61].

Часто мужчины, дающие свою кровь, теряют сознание и остаются вследствие потери крови в состоянии комы в течение часа или более[62]. «В былые времена, — пишет другой исследователь, — эту кровь (которую ритуально пили новообращенные) брали от убиваемого с этой целью человека, а части его тела съедали»[63] «Здесь, — комментирует доктор Рохейм, — мы подходим как никогда близко к ритуальному представлению убийства и поедания первичного отца»[64].

Не может быть никакого сомнения в том, что какими бы непросвещенными ни казались нам обнаженные австралийские дикари, их символические церемонии представляют сохранившуюся до нынешних времен невероятно древнюю систему духовного просвещения, широко распространенные свидетельства которой можно встретить не только во всех землях и островах Индийского океана, но также и в памятниках древних центров цивилизации, к коей мы склонны себя относить[65]. Что именно было известно древним людям, по опубликованным материалам наших западных исследователей судить сложно. Но из сравнения деталей австралийского ритуала со знакомыми нам в более высокоразвитых культурах, можно видеть, что и великие темы, и вечные архетипы, и их воздействие на душу остаются одними и теми же.

«Приди, о Дифирамб,Войди в мое мужское лоно»[66].

Крик Зевса, Громовержца, обращенный к его сыну Дионису, звучит лейтмотивом всех греческих мистерий инициирующего второго рождения. «И громкие крики взревели к тому же откуда — то от невиданных, страшных видений и из барабана, как будто из подземного грома в воздухе, преисполненном ужасом, родился образ»[67]. Само слово «Дифирамб» в качестве эпитета смерти и воскресения Диониса понималось греками как означающее «некто из двойной двери», то есть тот, кто пережил благоговейное чудо второго рождения. И мы знаем, что хоровые песни (дифирамбы) и мрачные, кровью отдающие обряды в честь этого бога — ассоциировавшиеся с возрождением растения, возрождением луны, возрождением солнца, возрождением души и свершаемые в сезон воскрешения года и, стало быть, воскрешения бога — представляют собой ритуальные начала аттической трагедии. Во всем древнем мире такие широко распространенные обряды и мифы, как смерть и воскрешение Таммуза, Адониса, Митры, Вирбия, Аттиса, Осириса и различных животных, их представляющих (козлов и овец, быков, свиней, лошадей, рыб и птиц), хорошо известны всем, обратившимся к сравнительному анализу религии; популярные карнавальные празднества — вроде Зеленой Троицы, чествования Джона Ячменного Зерна, Проводов Зимы, Встречи Лета и Умерщвления Рождественского Крапивника — продолжают эту традицию, в атмосфере веселья, уже в наше время[68]; через христианскую церковь (в мифологии Падения и Искупления, Распятия и Воскресения, «второго рождения» крещения, символического удара по щеке во время конфирмации, символического причастия Кровью и Плотью) в ее ритуалах, а иногда на деле мы приобщаемся к этим бессмертным образам инициирующей мощи, благодаря священному действию которой человек, начиная со своих первых дней на земле, рассеивал ужас своей феноменальности и приходил ко всепреображающему видению бессмертного бытия. «Ибо, если кровь тельцов и козлов и пепел телицы чрез окропление освящает оскверненных, дабы чисто было тело, то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному!»[69]