Собчачье сердце - Юрий Шутов

Выходя из трапезной палаты в подвальный коридор, Собчак столкнулся с одним из руководителей плановой комиссии городского Исполкома В. Радченко и очень тому удивился.

Валерия Радченко я знал много лет. Он неглуп, неутомим, хитер, необидчив и изворотлив, с хорошей общечеловеческой контактной базой. Имея довольно солидный возраст, смахивал на молодого, крепкого, игривого кабанчика, вовсе не похожего на богомольца, хотя и был почему-то знаком со многими служителями церкви.

Собчак в своей приемной, буквально впервые увидав Радченко, сразу в глаза с безжалостным сарказмом обозвал его жуликом, однако тот, вместо растерянности, улыбнулся плутоватой улыбкой сообщника и вежливо пояснил «патрону», что, мол, такие тоже нужны, ибо без воров ему в будущем не обойтись. Надо заметить, что со временем, по мере поступления к «патрону» доказательств его внезапного озарения, взгляд Собчака при встречах с Радченко становился все теплее.

Думаю, Радченко также одним из первых в Собчаке не ошибся.

Глава 9. "Лесные братья"

Стоило раскрыться дверям лифта, как мимо с душераздирающим воплем в разные стороны метнулись два черных кота. Ландсбергис32 вздрогнул и остановился с уже занесенной к выходу ногой. Жена припала к его руке, а двое сопровождавших представителей зубодробильной профессии вытянулись лицом. Невзирая на суеверную преграду, воздвигнутую безответственными котами, Собчак первым смело ступил в вестибюль ресторана «Петровский» под крышей гостиницы «Ленинград», где мною был заказан обед.

Глава Литвы прибыл на какой-то очередной слет разрушителей панциря советской системы, проводимый в нашем городе, и «патрон», томимый авторским честолюбием, как один из организаторов этого шабаша, решил по-приятельски отобедать с прибалтийским «демократом».

В то самое время в Литве еще только шел шум диких споров о форме суверенитета, разжигаемый воинственно-националистической пропагандой «Саюдиса». На политическом небосклоне восходила черная звезда Ландсбергиса, уже прошедшего «славный» и бурный путь от копошения в искусстве (если мне не изменяет память, он был ученым искусствоведом) до главы этого еще не отделившегося от СССР, но очень враждебно настроенного «государства».

Пока они рассаживались за столом у окна с захватывающим дух видом на серебрящийся внизу разлив Невы, я не без интереса разглядывал человека, чье имя успело обрасти легендами. Он являл собой социально проверенный продукт новой формации и держался со значением наездника, оседлавшего козла, просидев весь обед с прямой спиной и немигающим за стеклами очков болезненно утомленным взором. Был хмур, вял, как примороженная трава, наполнив матовое выражение лица античеловеческой волей. С безжалостной сухостью акцентно-суконного чужого языка он рассказал «патрону», как в Литве все сокрушает на своем пути, тем самым демонстрируя миру готовность к делам более серьезным. Говоря такое, Ландсбергис все время подчеркивал независимость своего аристократического духа. По мнению этого «искусствоведа» выходило, что «демократия» и «рынок» должны характеризоваться, прежде всего, топками крематориев, открытыми для всех. О безусловности брутального распада СССР он говорил с великодушием палача, но расплывчато, при этом сильно задымливая общеизвестные исторические истины. Предлагаемая им модель построения будущего своей республики напоминала унылое, не ассимилируемое другими нациями размножение. Собчак, жуя, поддакивал. В итоге эти два ярких «гуманиста» в застольном разговоре сошлись на том, что путь в «демократию» пролегает через укрепление тюрем и создание самых «справедливых» судов для своих врагов, наподобие недоброй памяти «троек» ОСО. Как я понял, их обоих чрезвычайно заботило собственное выживание. Мне представляется, что Ландсбергис, как и Собчак, очень сильно ненавидел нашу страну. Это их делало единомышленниками, соратниками и сподвижниками.

После обеда, сверив политический курс с Собчаком, «демократ» нового типа вместе с охраной и женой вновь отбыл в президиум слета разрушителей, а мы с «патроном» поехали в Мариинский дворец.

Отсутствие памяти на злое — самое слабое место русских.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Около Кировского моста творилось что-то невообразимое. Возбужденные многодневным отсутствием бензина на АЗС, расположенной напротив входа в Петропавловскую крепость, и еще не привыкшие к подобному водители машин забаррикадировали своей автособственностью пересечение сразу трех оживленных улиц кряду. Вместе с пассажирами столпившегося со всех направлений общественного транспорта они устроили форменный митинг, полагаю, небывалый по численности после исторического выступления Ленина с балкончика особняка балерины Кшесинской, находящегося вблизи. «Патрон», не разобравшись, тут же взлетел на какой-то подвернувшийся помост и стал угрожать, что оштрафует на 20000 рублей кaждoгo (тогда еще огромные деньги), если они немедленно не разъедутся. Обстановка после пламенно-коммерческой угрозы Собчака стала резко накаляться. Было очевидно, что два сержанта милиции, оказавшиеся рядом, в случае перехода от диспута к потасовке положение не спасут, поэтому пришлось принять все меры, чтобы уберечь «патрона» от реального оплевывания. Уже отъехав на значительное расстояние, я заметил вслух, что, вероятно, не нужно было публично сулить кару, не предусмотренную законом. Собчак зло глянул на меня и образным языком старорежимного лагерного сапожника высказал доселе не слышанное мною, свое сугубо личное отношение к законодательству вообще и к законам в частности.

Спустя несколько дней свою нереальную угрозу с диким штрафом он повторил по телевидению.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В приемной опять, как на вокзале, толкались энтузиасты разных антикварных дел, всякие махинаторы с куртуазными манерами и еще невесть кто. При появлении «патрона» к нему кинулись двое стройных прыщавых юношей и человек, отдаленно напоминавший женщину. Сотрясая пачкой каких-то бумаг, они, мешая ему пройти, стали настойчиво уговаривать немедленно подписать воззвание об отмене статьи уголовного кодекса, карающей за мужеложство. Это были члены организованного ими же клуба сексуальных меньшинств имени композитора Чайковского, постоянно прорывавшиеся в последние дни к Собчаку. Их настырность в достижении цели была столь активна, будто они хотели заполучить «патрона» в свои пассивные ряды.

Преодолев заслон активистов сексуального пока еще меньшинства, Собчак юркнул за дверь кабинета, а на нас с Павловым навалился непомерно толстый, коротконогий, одинаковый в ширину и в высоту, в расписной рубахе с открытым воротом гражданин, начисто лишенный шеи. Он назвался совершенно не похожей на его облик фамилией и, злобясь почему-то на Павлова, громко сообщил, что, будучи представителем "очень крупного бельгийского капитала", уже несколько дней вынужден терять время тут в приемной, пытаясь пробиться к Собчаку. Бизнесмен говорил по-русски, но с наигранным акцентом, отдавливая животом Павлова от двери кабинета и требуя передать «патрону», что, если тот и сегодня его не примет, то это будет не обычным просчетом, а "политической ошибкой" Собчака.