Презумпция лжи - Александр Маркьянов

Если бы и я что-то понимал "в шпионских делах"…

– Помочь то помогу…

– И вот что… – Константин Иванович не спрашивая взял еще один стакан, налил и себе и мне – как я хочу чтобы был какой-нибудь простой бытовой мотив. Бабу с кем-нибудь не поделил или что то в этом роде… Как бы мне этого хотелось…

Да и мне бы этого хотелось. Но умом и я и Глазко уже понимали, что дело отнюдь не в бытовухе…

Афганистан, Кабул Рынок

27 сентября 1978 года

В отличие от Советского союза, в Афганистане, как и во всякой уважающей себя мусульманской стране, выходным днем было не воскресение, а пятница, по афгански "джума". У советников выходным днем по идее была и суббота – но не у всех и не всегда – в зависимости от обстановки. Были разговоры о том, чтобы последовать примеру Советского союза и сделать выходным воскресение, а пятницу рабочей – но все-таки решили лишний раз обстановку не обострять и правильно сделали. Проблем с исламистами хватало, и добавлять напряженности из-за переноса выходного было бы форменным безумием.

А сегодня был четверг, по афгански "пандшанба". Со второй половины дня все работали уже спустя рукава, ни один вопрос решить было невозможно. Кто-то, не мудрствуя лукаво уходил с работы и спешил на базар – прикупить продукты для вечернего ужина – афганец мог целую неделю голодать, но вечерний четверговый ужин – это святое. Кто-то из советников доставал заветные "поллитра" и звал своего подсоветного – вместе отметить окончание трудовой недели. Надо сказать, что афганцы к возлияниям были непривычны, мусульманская страна как – никак. Но наши советники учили и этому – благо жмотов в советническом корпусе не было, и пригласить за стол своего подсоветного (тоже ведь человек) и напоить его считалось само собой разумеющимся…

Работы с утра было немного, а делал я ее быстрее чем обычно – потому что уже привык к ритму афганской жизни и тоже задумывал сходить на базар и купить продуктов. Тем же самым, судя по всему собирался заняться и старший лейтенант Мустафа Фархади… Тут мы друг друга понимали…

А во всем остальном… Что я мог ему предъявить – подозрения? Глупо. Он в своей стране, я в чужой. Ничего кроме подозрений у меня не было, да и подозрения то были… ну, ушел человек с работы – и что дальше? Что я ему предъявлю. В работе с подозреваемыми я толк знал, как-никак несколько лет следователем отработал – и прекрасно понимал – дергать подозреваемого на допрос без достаточной информации и достаточных улик и пытаться его изобличить "нахрапом" – в девяноста процентах случаев кончается провалом и "висяком". Брак в следственной работе. В разведработе было примерно то же самое – сначала получи информацию, а потом с ней и работай. Предположения же никого не интересуют…

Совсем недавно Фархади получил очередную звездочку – по этому поводу он накрыл небольшой стол. Пригласил и меня – чему я был рад. Мне казалось, что он что-то подозревает, что я про него знаю больше, чем говорю – приглашение к столу частично развеяло эти опасения…

Так что мы продолжали работать – как работали, но приглядывались – друг к другу…

Покупать продукты я пошел не в магазин при посольстве – а на базар. В магазине продавались продукты, привезенные из Советского Союза – их я и на родине покушаю. Андрей Леонидович успел-таки взять меня с собой на базар и познакомить с торговцем всякой снедью – у него был один из лучших дуканов (лавка – прим автора) в городе, но не на самом базаре, а прямо рядом с ним. Тогда еще этот базар таким большим не был, это потом на обслуживании русских он разрастется раза в три и лавка Мехмета окажется частью самого базара, знаменитой "чекен-стрит" (прим автора – это выражение известно любому, кто побывал там. Часть зарплаты специалисты, работающие за границей, получали по чекам Внешпосылторга, в так называемых "инвалютных рублях" – по сути в долларах. По этим чекам можно было заказать иностранные товары по каталогам, а в Союзе – продать в три – пять раз дороже, рискуя при этом оказаться на скамье подсудимых за спекуляцию. Вот от слова "чек" и возникло название главной торговой улицы Кабульского базара – "чекен-стрит". Для неизбалованных изобилием товаров наших граждан эта улица, с ее дубленками, японскими видеомагнитофонами им прочими прелестями западного мира выглядела раем, улицей из тысячи и одной ночи). А тогда, в семьдесят восьмом это была просто соседняя с базаром улочка…

Машину я оставил метрах в ста дальше, на свободном месте рядом с базаром. Тогда это можно было делать без страха – проблемы угонов не стояло, а прилеплять к днищу магнитные мины тогда было не принято. Примерно прикинул, что мне надо было купить – я собирался отметить приезд Константина Ивановича шашлыком, заодно пригласив на него и его подсоветных из Царандоя. Познакомится – лучше это делать во время таких вот междусобойчиков. Подсоветные из Царандоя еще будут нужны, ведь в отличие от нас у них и агентура и техника и возможность вести официальное расследование. Поэтому, мне нужна была свежая баранина – тут ее было навалом, не то что в Союзе – и зелень. Заперев махину, я двинулся вниз по кривой, извилистой улочке, ловя последние жаркие лучи солнца…

Мехмет сидел у входа в свою лавку, на каком-то перевернутом ящике, очень похожем на наш армейский. Он прилично говорил по-русски потому что какое то время учился у нас. Но тогда инженеры в этой стране были не нужны – вот он и пошел в торговлю. А сейчас от торговли не отказался бы, даже назначь его главным инженером какого-нибудь завода…

– Товарищ Сергей… Как дела, как здоровье?

– Хорошо. Мясо есть?

– Есть, есть. Есть баран, есть банка. Все есть.

Банка – это значит тушенка в банках, которая на базаре появлялась уже тогда – интенданты пускали налево…

– Хочу шашлык сделать, Мехмет – подмигнул я ему – человек на пять. Баранинки мне бы и зелени…

– Баранина есть! – зачастил Мехмет, улыбаясь – хороший баран есть! Утром сам, своими руками резал баран, свежий баран, большой баран, молодой баран!

Конечно, это было неправда – но врал он так истово и вдохновенно, что не поверить, или по крайней мере не улыбнуться, было просто невозможно…

– А зелень?

– И зелень есть! Сам утром рвал!

Ну и ну… Чем-то он был похож на Никулина, знаменитого советского комика…

– Веди раз так…

– Заходи, шурави, заходи…

Дукан Мехмета, как и все в этом городе был с низкими потолками, старый, заставленный мешками и товаром – но в каждом дукане был свой, неповторимый колорит. Здесь нельзя было просто покупать – здесь каждый дуканщик знал своего покупателя в лицо, интересовался как у него здоровье, знал что он предпочитает. Здесь можно и нужно было торговаться – не торгующегося не уважали. Кстати, был такой приказ "О нормах и правилах поведения советских специалистов в ДРА", в котором одним из пунктов запрещалось торговаться на базарах и в лавках – тот, кто писал этот бред явно знал Афганистан только по "Международной панораме" (прим автора – была такая передача на советском телевидении, можно сказать – окно в мир) …

Окна в дукане Мехмета были занавешены красной тканью – на занавески явно пошел какой-то транспарант. По моим оценкам афганцы хоть и не являлись коммунистами ни на йоту – но найти общий язык с ними всегда было можно, если знать подход…

– Проходи, товарищ Сергей… – я как то не заметил и не придал внимания тому, что Мехмет перешел на русский. Пригнув голову, шагнул за порог дукана и – замер на месте как вкопанный…

Дукан освещался тусклым светом, сочащимся из-под красных занавесок – это придавало сцене какой-то инфернальный, зловещий вид. И в глубине дукана, на перевернутом ящике сидел человек – не узнать его я просто не мог…

– Добрый день… Павел Степанович…

– Добрый, добрый… – со своей бородой и в национальной афганской одежде полковник Варяжцев совсем не походил на русского – хреново, что ты меня так сразу узнал, хреново…

– Почему?

– Значит, с первого взгляда можно русского угадать…Присядь, давай вот тут – тут чисто.

Я осторожно сел на мешок, взглянул в глаза Павлу Степановичу – а он взглянул в мои. Помолчали…

– Вот так вот, Сережа… – наконец проговорил он – не думаешь, не гадаешь – раз и нет человека. Никак не думал, никак…

– Вы его знали? – осторожно поинтересовался я

– Да как не знать… Андрей Леонидович, он же еще во Вьетнаме начинал, не человек был – человечище. И тут, какая то мразь… эх…

Я молча – говорить тут было не о чем, да и никакие слова не были бы уместными…

– Кто его? Не знаешь? – Варяжцев поднял на меня глаза, и я поразился, увидев… боль. В его глазах жила самая настоящая боль, боль от потери друга. Такое нельзя было сыграть…