Непобедимый разум. Наука о том, как противостоять трудностям и невзгодам - Алекс Ликерман

Она объяснила свою реакцию только через несколько месяцев. Когда другие врачи, к которым она обращалась, пытались помочь ей и терпели поражение (хотя и не по своей вине), они теряли к ней интерес: не перезванивали, отказывались выписывать рецепты и даже раздражались, когда она говорила им, что боль усиливается (а это иногда происходило по непонятным причинам). По ее словам, поначалу все они казались заботливыми, однако не могли заботиться о ней в течение долгого времени. Она знала, что медицина не может ей помочь, и нуждалась даже не в облегчении, а в человеке, готовом остаться с ней, когда больше ничего нельзя сделать.

Я никогда этого не говорил, но отлично понимал то, чего не понимал никто из ее предыдущих врачей. Они не были безразличны и умели заботиться о пациентах, но не могли справиться с ощущением тщетности своих усилий. Доктора (возможно, из-за определенных защитных психологических механизмов) игнорируют то, что не могут исправить.

Я и сам игнорировал пациентов, которым не мог помочь. А после того как и мои усилия при общении с Селией не увенчались успехом, я очень хотел бросить ее лечение. Но она с самого начала сделала кое-что очень важное. Рассказав, как плохо обошлись с ней другие врачи, она заставила меня задуматься о собственном поведении. И как только я почувствовал, что мне хочется повернуться к ней спиной, я начал с этим бороться.

Похожий импульс возник у меня и при общении с Дэном. Однако я уже не мог не понимать, что раздражение – только реакция на ощущение беспомощности. Поэтому, последовав примеру Дэна, я решил не подавлять свои чувства, не отрицать их, а полностью принять их и двигаться дальше. И это помогло мне сказать Дэну то, что я уже говорил Селии: я его не брошу.

Несмотря на мой скепсис по поводу эффективности в долгосрочной перспективе, я прописал ему повышенную дозу лекарств. Неделей позже он сказал мне, что это действительно помогло. К сожалению, это также привело к большей усталости. Шэрил, жена Дэна, начала замечать долгие паузы в его дыхании во время сна. Обеспокоившись тем, что у него может развиться дыхательная недостаточность, я решил провести исследование его сна. Через две недели пришли результаты. У Дэна действительно развилось апноэ.

Теперь пришлось делать мучительный выбор: снизить дозу, чтобы улучшить сон (и уровень энергии), или оставаться на той же дозе и страдать не только от усталости, но и из-за снижения уровня кислорода в организме во время сна.

По большому счету, выбора у него не было. Надеясь, что навык принятия боли позволит ему работать и дальше, Дэн решил снизить дозу. Тогда же я начал применять для лечения его апноэ СИПАП-терапию[16]. К сожалению, как и большинству пациентов, Дэну такое лечение доставляло серьезный дискомфорт, и он попросил меня прекратить его. Я порекомендовал ему привыкнуть, сказав, что СИПАП-терапия поможет ему при необходимости вернуться к большей дозе препарата. Несмотря на неудобство, Дэн согласился продолжить.

Затем он заметил нечто странное. После того как мы добавили в его СИПАП-маску больше кислорода, он полностью избавился от головной боли по утрам после пробуждения. Это показалось мне интересным. Как известно, с помощью кислорода можно легче справляться с кластерными головными болями (особенно с самыми неприятными – сосудистыми). Я подумал, что его головные боли могли быть своеобразной ответной реакцией на недостаток кислорода.

Мы решили провести эксперимент. В дни, когда головные боли Дэна настолько усиливались, что он не мог ходить на работу, он должен был постоянно носить кислородную маску. Оказалось, что в половине случаев это помогало ему полностью избавиться от болей. Поэтому он стал регулярно носить с собой маску. К нашему немалому изумлению, вскоре он смог не только нормально себя чувствовать с меньшей дозой лекарства, но и лучше контролировать головную боль (впервые со времени первой операции).

Через несколько месяцев, во время очередного посещения, Дэн снова меня удивил.

– Я начал опять ходить в спортивный зал, – сказал он и быстро добавил: – Никаких чрезмерных нагрузок. Работа с небольшим весом и немного бега.

– А боли не усиливаются? – спросил я.

Он кивнул.

– Я занимаюсь спортом только в хорошие дни, – и добавил, пожав плечами: – А если боль начинается, то я с ней справляюсь.

Этот жест вызвал у меня улыбку. Хотя нам неожиданно повезло и кислородная терапия помогла ему добиться облегчения, еще больше на его жизнь повлияло признание того факта, что он будет и дальше испытывать боль и что с этим надо как-то уживаться. Проверив его кровяное давление и заметив повышение тонуса в бицепсах, я понял, что сила принятия имеет еще один важный эффект. Мы все хотим справиться с проблемой быстрее, чем надо. Вот почему, научившись принимать любую боль (как Дэн), мы обретаем контроль над ситуацией и можем достичь куда большего, чем нам казалось.

Глава 7

Учитесь забывать

Независимо от нашей решимости и готовности встретить ожидаемые или непредвиденные препятствия, степени личной ответственности или способности принимать боль, неприятная правда в том, что некоторые проблемы невозможно решить, некоторых целей нельзя достичь. Вот почему иногда ваша стойкость повышается, даже когда вы решаете смириться с ситуацией.

На протяжении всей карьеры мне приходилось часто работать с онкобольными, но один случай запомнился особо. Это был сорокаоднолетний журналист, пришедший ко мне с мультиформной глиобластомой – злокачественной опухолью мозга с почти гарантированным летальным исходом. Почему я так хорошо его помню? Мы были почти ровесниками, у него, как и у меня, были жена и трехлетний ребенок, и он обожал писательский труд. А еще он сказал мне при нашей второй встрече: «Надежда – единственное, что стоит между мной и миром».

Он рассказал мне, что десятки, даже сотни раз в день метался между двумя крайностями: не переставал надеяться, что сможет излечиться, но понимал, что выздоровление если и возможно, то крайне маловероятно. Однако, как ни странно, оказалось, что наибольший комфорт он испытывает, понимая, что не может вылечиться. Он просто переставал беспокоиться и не спать по ночам в тщетных надеждах.

Обычно люди считают надежду чудесным даром. Она помогает нам двигаться, когда мы хотим остановиться, и позволяет добиваться того, что кажется недостижимым. Надежда как эмоция, присущая только человеку (лишь люди способны представить себе будущее), часто помогала нам проявлять лучшие свои черты. Главная же ее ценность в том, что мы считаем возможным достичь того, на что надеемся. И, к счастью, поскольку мы часто считаем невозможным то, что на самом деле возможно, обычно надежда оказывается хорошим помощником. Однако когда дело касается того, чему не суждено случиться, надежда встает между нами и остальным миром, блокируя нашу способность почувствовать единственное, что даст нам спокойствие, – принятие неминуемого.

Главная проблема, связанная с надеждой на недостижимое, в том, что она пробуждает желания. А желание невозможного приводит к ужасным последствиям: наш вечно мечущийся мозг навязчиво изобретает нереалистичные схемы. Он одновременно бушует и трепещет при мысли о неудаче. Надежда не позволяет нам просто отказаться от того, чего у нас точно не будет. В результате мы страдаем сильнее и дольше.

Мой пациент понимал, что его болезнь неизлечима, но желание жить не позволяло ему отказаться от надежды. В результате он не только увлекался бесполезными мерами вроде макробиотических диет, употребления огромного количества витаминных добавок и даже поста, но и постоянно сосредоточивался на желании того, чего у него не могло быть, – нормальной и долгой жизни. Через несколько месяцев после нашей первой встречи он рассказал мне, как сильно хочет перестать тосковать по жизни. Он был настоящим борцом и хотел сражаться, но только в тех схватках, в которых у него был хоть какой-то шанс на победу.

– Вы не знаете наверняка, сможете победить или нет, – сказал я.

В тот момент мое желание затуманило разум. Я никак не мог перестать думать о его жене и дочери – особенно дочери – и о своих жене и сыне.

– В этом и проблема, – сказал он. – Умом я понимаю, что моя жизнь заканчивается. Но я не могу этого почувствовать. Я не могу перестать надеяться на то, что выживу.

Однако через несколько недель после нашего разговора, поскольку опухоль в его мозге росла, мой пациент утратил способность писать. И хотя это было самым тяжелым ударом на тот момент, как ни странно, это одновременно оказалось лучшим подарком для него.

– Я наконец-то перестал надеяться, – сказал он мне на последней встрече. К тому времени его речь была уже настолько искажена, что его жене приходилось переводить то, что он пытался сказать. Когда я услышал это, в горле у меня защекотало, а глаза наполнились слезами (не знаю, от грусти или от облегчения). Он умер через несколько дней – по словам жены, в мире и спокойствии.