Святослав. Великий князь киевский - Юрий Лиманов

День начался с удивительного утра: выпал снежок, удалил лёгкий морозец, и одновременно выглянуло солнышко. Небо сияло радостной и бездонной голубизной. Сторожа донесла о появлении в двух часах пути галицкого отряда. Святослав, засидевшийся в последнее время без больших и серьёзных дел, быстро поднял дружинников и конных воинов, нагнал противника, ударил с ходу, не дав опомниться, разгромил и погнал вглубь Галицкой земли, захватив оружие, коней и пленных. Остановились на ночь в большом богатом селе, принадлежащему самому Галицкому князю, и поэтому Святослав сквозь пальцы смотрел, как рыскают по хатам его и Басаёнковы воины. Сам он выбрал дом тиуна, всласть Допарился в бане и после спокойного сытного ужина завалился спать.

Проснулся он от шёпота Ягубы:

   — Княже, вставай, беда!

   — Что стряслось?

   — Боярина убили!

   — Какого боярина? — спросил Святослав и сразу же понял — просто боярином в отряде называли только Басаёнка.

   — Как?! — Святослав сел, мотая головой и стряхивая с себя остатки сна. — Кто убил? Где он?

   — Он при смерти, тебя зовёт. Поспеши, князь.

   — Так убили или при смерти? — раздражённо крикнул князь, соскакивая с лавки.

   — При смерти, — уточнил Ягуба и, пока князь натягивал сапоги, торопливо и сбивчиво начал рассказывать: — Боярин тут приглядел одну... жёнку кузнеца... Ну... мужа-то в подполе запер, а жену... на ложе потащил... Она в крик... Вот кузнец и вышиб доски из полу... здоровый он такой... бугай... во-от... Взял нож да и в спину боярину, а сам вместе с женой и убежал... Поспеши, княже, а то боярин кончается, с ножом так и лежит, хрипит, вынимать не велит — умру, мол. С тобой хочет говорить... велел бежать к тебе...

Басаёнок лежал на полу в луже крови. Вокруг него сидели его воины. Увидев князя, боярин еле слышно прохрипел:

   — Наконец-то... Уйдите все...

Святослав присел рядом с ним.

   — Боярыне не говори... скажи, что ранен в бою... Обещай!

   — Обещаю.

   — Любил я её... Не говори, что из-за бабы... Крестницу не оставь... прошу тебя... поклянись.

— Клянусь!

   — А теперь вытащи нож... отпусти мою душу... мочи нет, больно...

   — Нет! — отшатнулся Святослав. — Не проси, не могу!

   — Позови моих...

Воины вернулись. Басаёнок взглянул заплывающими глазами на седоусого сотника и просипел:

   — Вынь нож... пытка...

Сотник поглядел вопрошающе на князя. Тот смотрел растерянно, не решаясь ни разрешить, ни возразить.

Старый воин склонился над Басаёнком.

   — Молю тебя... вытащи нож...

Сотник перекрестился и извлёк нож. Боярин дёрнулся, кровь хлынула из раны и изо рта, он ещё раз дёрнулся и затих.

— Прими его душу с миром, Господи, — сказал сотник.

Святослав приказал обряжать боярина, готовить в дорогу, а сам медленно пошёл к дому тиуна.

Его мучили сомнения.

То, что именно он должен везти тело Басаёнка к жене, неоспоримо. Никаких сомнений здесь и быть не могло. Но на кого оставить отряд?

Он с досадой подумал о князе Холмском. Вместо того чтобы сражаться с галичанами стремя в стремя со своим сюзереном, Холмский сговорился с паном Замойским — они теперь сдружились — и вторгся через Карпаты в Венгрию. Однако он далеко, а решать надлежало немедля, чтобы сегодня же уехать на Волынь, в вотчину боярина...

Кому же доверить отряд? Старому сотнику, тому, что извлёк нож? Но станут ли его слушать княжеские дружинники? Они — вассалы князя, витязи, други, будущие воеводы и бояре, а он — всего-навсего выслужившийся из простых кметей сотник. Значит, кому-то из старшей дружины, а именно Петру либо Ягубе... Но между ними и так росло соперничество, копилась неприязнь. Надо ли её обострять? Может быть, поручить Васяте? Он безрассуден в бою и лезет вперёд, обо всём забывая. Нет, он не воевода.

И всё-таки Пётр, решил Святослав. Он взглянул искоса на идущего рядом Ягубу. Лицо дружинника словно окаменело, видно, он думал о том же.

   — Поедешь к боярыне со мной, — нашёл выход Святослав.

Ягуба промолчал, только едва заметно дёрнулась щека.

«Обиделся, — подумал князь. — Ну, ничего, при его честолюбии даже полезно», — успокоил он себя.

Святослав смалодушничал: чтобы не говорить самому боярыне Басаёнковой о гибели мужа, он послал гонца со скорбным известием. Когда через два дня они добрались до Басаёнковой вотчины, их встретила боярыня, вся в чёрном, с осунувшимся бледным лицом, с тёмными кругами под глазами, но уже спокойная, сдержанная, пережившая первый ужас свалившегося на неё несчастья и готовая к неизбежным переменам в жизни. Встретила вдова. Она выслушала с достоинством соболезнования князя, его рассказ о героической гибели боярина и, не сказав ни слова, спустилась во двор, где под мокрым, падающим крупными хлопьями снегом стояли сани с телом Басаёнка. Подошла к саням. Воины сняли рогожку, покрытую толстым слоем мокрого снега, осторожно, словно могли разбудить боярина, откинули воинский синий плащ, подбитый куньим мехом. Боярыня качнулась и упала на грудь мёртвого мужа. Приковыляла старуха, кормилица боярина, припала лицом к его ногам, завыла в голос. Появились ещё какие-то женщины, раздались причитания, вопли.

Вдруг раздался детский испуганный голосок:

   — Мама, мамочка!

Святослав оглянулся. На крыльце стояла девочка лет трёх, раздетая — без шубки, без шапочки, смотрела на всё огромными вопрошающими глазами и звала мать. Рядом стояла растерянная нянька и, словно не видя ребёнка, как зачарованная смотрела на свою боярыню.

Князь в два прыжка взбежал на крыльцо, подхватил девочку на руки, спросил:

   — Ты меня помнишь? Я твой крестный Святослав.

   — Почему мама плачет? — робко спросила девочка.

   — Мама уже перестала плакать. Слышишь? Она сейчас к нам придёт. — Он метнул яростный взгляд на няньку и вошёл с девочкой в дом.

Когда пришла боярыня, он сидел на медвежьей шкуре рядом с Оленькой и показывал ей единственный известный ему фокус: делал вид, что отрывает у себя палец на левой руке, показывал руку с растопыренными четырьмя пальцами и потом как бы приставлял «оторванный» палец обратно, вкручивая его для верности.

Князь оглянулся на скрип двери. Боярыня стояла с неизъяснимо нежной улыбкой на губах, глядела на них, и по щекам её катились крупные слёзы.

Он быстро поднялся на ноги.

   — Правда, она выросла? — спросила боярыня.

   — Она — чудо! — убеждённо сказал князь.

Вошла нянька с виноватым зарёванным лицом. Боярыня отослала с ней девочку. Когда дверь за ними закрылась, спросила:

— Ты заметил, как она на тебя похожа?

   — Разве? — удивился князь.

   — Конечно. Ты будешь её любить?

   — Почему ты спрашиваешь? Она же моя крестница! Боярыня, видимо, ждала именно этих слов, потому что быстро сказала:

— Нет, она не просто твоя крестница...

   — А кто же? — удивился Святослав и ещё до того, как боярыня ответила, всё понял. Словно со стороны, он увидел себя, боярыню в мокром облегающем платье, поляну, усыпанную жёлтыми цветами, вспомнил её слова: «Вот как оно бывает...»

   — Я по твоему лицу вижу, что ты догадался, князь. Да, Оленька — твоя дочь.

Он поверил сразу и уже не сомневался, однако принялся С мысленно считать: случилось-то летом, в июле, Оленька родилась в апреле следующего года, ровно через девять месяцев, кроме того, боярин сам ему говорил, что у них четыре года не было детей... И после появления на свет Оленьки других детей не было, Оленька — единственная... Но, Боже мой, как же получилось, что он её крестный? Князя охватил ужас: крестить родную дочь — страшный грех! Он не сдержался, закричал:

   — Как ты могла! Почему ничего мне не сказала? Почему допустила, чтобы я крестил собственную дочь?

   — Вот ты о чём, — устало сказала боярыня. — Я-то полагала... — Она не закончила фразу, лицо её окаменело. — Не волнуйся. Ты не знал. Ты не виноват. Грех на мне. И кабы не погиб боярин, я б никогда тебе не сказала. — И без видимой связи с предыдущими словами добавила: — Не любила я его, но человек он был хороший. Оленьку любил больше всего на свете.

   — Какое ты имела право скрыть от меня?

   — А что я должна была сделать? Рассказать? Ты бы отказался крестить, не назвав при этом ни одной веской причины. А боярин затаил бы на тебя обиду, стал бы считать тебя своим врагом. Он был страшным человеком для врагов, безжалостным... Одному Богу известно, что могло из всего этого выйти. Я не хотела, не могла допустить ни вражды, ни крови между вами. Пусть уж я одна за всё в ответе...

Князь не мог не признать её правоты.

   — Что же нам теперь делать? — спросил он.

   — Ничего, князь. Жить, как жили.