Холодные игры - Наталья Майорова

– Как там Филимон? – спросила она.

– Спасибо, хорошо, – ответил он. – Кушает отменно. Не скучает.

К концу февраля начались метели. Выть и крутить начинало к ночи, как раз к тому часу, когда расходились или разъезжались из собрания.

Светлана ушла раньше. Аниска вместе с Игнатием в санях дожидалась барышню. Софи беседовала со Златовратским о тонкостях роли генерала, знакомым уж взмахом руки показала Вере: иди!

Закутавшись в полушалок, подняв ворот и отворачивая лицо от колючего ветра, Вера вышла на улицу. Кругом было темно, только в причете Покровской церкви теплился одинокий, видимо, лампадный огонек.

Внезапно сквозь свист ветра всхрапнула лошадь, а от черных саней шагнула к Вере огромная фигура.

Несколько мгновений они стояли друг против друга, словно меряясь чем-то, а потом, так и не сказав ни слова, пошли к саням.

Ночь была холодная, бурная. Ветер силился разогнать тучи, и над полянами то и дело тревожно вставал и снова пропадал бледный свет. Кругом шумно чернел лес. Ветер, еще ледяной, северный, свирепствовал, верхушки старых лиственниц слитно ревели. Сани, казалось, стояли на месте, а кусты по бокам дороги остро шумели и как будто убегали назад. Небо словно вымазано было чем-то белесым. По небольшому лунному пятну в огромном радужном кольце быстро неслись с севера темные и странные облака.

Дом был тих и темен и казался несуразно большим и холодным. Но печь была протоплена и еще тлела синеватыми бегучими огоньками. Они долго стояли, словно не решаясь сказать себе, что путь окончен, и в темноте смотрели на эти угли, на их малиновые, хрупко-прозрачные горки, кое-где уже меркнувшие под сиреневым тонким налетом, а кое-где еще горевшие сине-зеленым эфиром. Потом инженер подбросил в печь сперва хворосту, а после пару аккуратных полешков, и она сразу загудела и запылала с каким-то яростным жаром, как будто спорящим с тем злым ветром, который сумрачно налетал на дом и потрясал окна.

Почти одинаковым, словно в зеркале увиденным движением они сбросили шубы. Баньши бесшумно подошла из сеней, обнюхала обоих и села поодаль, щуря косоватые глаза, светящиеся желтым огнем.

– Что ж теперь? – спросил Печинога, опустив тяжелые, толстые в запястьях руки.

Вера растерялась, потому что никак не готова была к такому вопросу. Всю дорогу, молча проезжая сквозь ночь, она готовилась совершенно к другому обороту дела.

Нынче же происходило что-то, чего Вера никак не могла понять.

– Матвей Александрович, – нерешительно начала она, – я, наверное, должна вам сказать…

– Подожди! – Он прервал ее не словом, но движением руки, столь очевидно мучительным, словно оно было последним движением умирающего в корчах человека. – Это я должен тебе сказать. Может, ты после и не захочешь… не захочешь со мной дело иметь… Я тогда, как прошлый раз, в зимовье уйду. А утром отвезу тебя домой, в Егорьевск…

– Зачем же, Матвей Александрович? Я не понимаю…

– Затем, что ты должна знать… Мне тридцать пять лет. Я… я до сего дня с женщинами… в общем, ты понимаешь… Решай сама.

– Го-осподи! – ахнула Вера, прижав ладони к мгновенно загоревшимся щекам.

Да он девственник! Это было невероятно, но Вера поверила сразу, без мига сомнений. И это разом ломало все, сбивало все ее планы и ожидания. Скручивало все происходящее в дикий перепутанный клубок, из которого не видно кончика. Что же все это значит? И как поступить?

Инженер, не опуская глаз, смотрел на нее. Лицо его оставалось почти спокойным, только на левом виске бешено билась какая-то жилка.

Под этим взглядом куда-то исчез, испарился весь Верин опыт, сноровка, полученная в обращении с мужчинами. С удивлением и испугом Вера ощутила себя абсолютно беспомощной.

– Не надо в зимовье, Матвей Александрович, – почти жалобно сказала она.

Инженер молча кивнул, смотрел, ожидая.

До сей минуты Вере казалось, что самые ужасные, неловкие мгновения ее жизни уже позади. Вот только еще помереть осталось… По всей видимости, она опять недооценила изощренную прихотливость мироустройства.

– Коли так… Раздеться надо, Матвей Александрович…

– Раздеться?!! – Лицо инженера перекосилось настолько нездешней тревогой и ужасом, что Вера, торопясь, еще раз прокрутила не угасший в памяти след: то ли она сказала? Или что-то другое, страшное?

Вроде бы то. Но чего же он тогда испугался?! И как быть дальше?

– Тогда я?.. – Не дожидаясь ответа, Вера размотала полушалок, расстегнула и сняла кофту, потом юбку, осталась в длинной белой рубахе с грубой мережкой-паутинкой по вороту.

Печинога жадно смотрел, никакого страха не проявлял.

Успокаиваясь, Вера принялась расплетать тяжелую косу, выдернула и уронила на пол сатиновую красную ленту. Откуда-то с печи тяжело спрыгнул Филимон, потрогал ленту лапой, убедился, что она неживая, отошел и сел рядом с Баньши.

Инженер шагнул к Вере, встал почти вплотную, посмотрел сверху вниз. Вера запрокинула голову, совсем рядом увидела его огромное плоское лицо с серо-коричневыми матовыми глазами. Задрожала не от страха, а от какого-то другого чувства. Пальцы комкали, крутили кончики не до конца расплетенных волос.

Печинога увидел, почувствовал ее дрожь, решил, что она испугалась его величины, легко опустился на колени. Постоял так. Вера нерешительно дотронулась до его чистых рыжеватых густых волос. Он замер, потом перехватил ее руку своей, попробовал поцеловать. Но целовать явно не умел, трогал, мял ладонь большими губами. Получалось похоже на то, как кони берут хлеб у человека.

Внезапно Баньши зарычала. Вера вздрогнула, подалась вперед, инженер обхватил ее руками, прижал.

– Баньши, уходи!

Собака встала, продолжая едва слышно ворчать, но не уходила.

– Пошла вон, я сказал!

Баньши заскулила, а потом тявкнула настолько выразительно и отчетливо, что не только инженер, но и Вера поняла каждое слово в ее коротком высказывании.

– Вон!

Собака, низко опустив голову, ушла в сени. Филимон, словно в знак протеста, удалился за ней, подняв хвост трубой.

Вера осторожно положила руки на могучие плечи Печиноги, провела пальцем за воротом, по голой шее. Инженер поежился, зажмурил глаза. Потом снизу вверх взглянул в лицо Веры.

– Как теперь?

– Пустите меня.

Печинога послушно разомкнул руки, остался стоять на коленях, потом опустился на пятки, ждал.

Вера постелила волчье одеяло на пол, поближе к жарко дышащей пасти печи, бросила туда же пеструю подушку с лежанки, легла навзничь, слегка согнула ноги в коленях. Печинога на карачках подполз к ней, заглянул сверху в спокойное, почти безмятежное лицо.