К истокам Руси. Народ и язык - Олег Трубачев

После предложенного параллельного чтения двух книг о культуре праславян можно выделить еще несколько вопросов, заслуживаюших дальнейшего (хотя бы краткого) обсуждения. Для меня это в первую очередь славяно-латинские изолексы высокой архаичности, предпочтительно из сферы древнейшей религии. Вслед за уже упоминавшейся парой слов *gověti – favēre назову дальше праслав. *тапъ (рус. диал., укр. и блр.) «привидение», *тапъ (польск. диал.) «галлюцинация», (рус. диал.) «нечистый дух, обитающий в доме или в бане» и лат. mānēs «духи умерших». Ср. еще рус. диал. манъя «привидение», «призрак», укр. диал. манiя, блр. диал. мάнiя – с тем же значением и лат. mäniae «призраки мертвых». Общность форм и значений при этом столь велика, что мы чувствуем себя вправе говорить здесь об общих началах культа предков, культурном событии, совершившемся намного раньше, чем, скажем, тот гораздо более поздний славяно-иранский культурный обмен из эпохи более развитой религии.

Таковы данные моей книги по этногенезу и культуре 1991 г. С того времени были выполнены еще две работы на тему, а именно доклад на съезд славистов в Братиславе (1993) и его продолжение (в печати). А главное, о чем стоит упомянуть (помимо критики наивной «реконструкции» Лейстом и Леманом первой заповеди праиндоевропейского общества «Тебе надлежит чтить богов» (!), чему я настойчиво противопоставляю свою версию древнейшей заповеди, а именно *ĝnō– suom ĝenom – *znajь svojь rodь «знай свой род»…), это, собственно, еще одна эксклюзивная славяно-латинская изолекса, почерпнутая из практики работы над «Этимологическим словарем славянских языков», и на этот раз тоже из нравственно-религиозной сферы. Со славянской стороны это *nebasъ (кашубско-словинское «негодяй», рус. диал. «грубый»), сравниваемое со знаменитой латинской правовой формулой ne-fās «грех», и образующие с ними обоими пару утвердительное праслав. диал. *bas– (рус. диал. суффиксальные производные со значениями «хороший», «красивый») и лат. fās «божественный закон». Славянские лексемы из области религии *gověti, *manъ/a и *basъ/*nebasъ с их латинскими соответствиями следует понимать также как нашу корректуру к заключению Голомба о том, что в северо-западном индоевропейском лексиконе религиозные термины отсутствуют.

У нас нет желания ввязываться в дискуссию, отвечает ли праславянская духовная культура больше религии, а не мифологии. Для далекоидущих аналогий с мифологией классического типа как будто нет достаточных оснований. Но и здесь все же стоит предпочесть нигилизму дальнейшую работу по реконструкции. Эта дальнейшая работа могла бы выявить дополнительную информацию о местных божествах, а с другой стороны – дополнить наши сведения о так называемых главных божествах, не претендуя при этом на раскрытие целых «мифов». Лучше оставаться при этом на лексико-семантическом уровне, опираясь, разумеется, на здравые этимологии. Возможности последних далеко еще не исчерпаны, бывает, что и результаты, полученные ранее, остаются порой втуне, как та этимология Куриловича: слав. *koščunъ (и родственное) как калька иранского astvant– «преходящий», «бренный», буквально «костеобразный» (ср. «Этимологический словарь…», 1984, с. 169), и это – о человеческой душе! Выходит, что вcе это гнездо слов, столь весомое в плане христианских этических норм, – *koščunъ/*koščuna, *koščuniti, рус. кощунство – следует считать дохристианским праславянским. Что касается малоизвестных местных божеств, то я мог бы указать пока на два примера. Один из них, особенно веский в моих глазах ввиду его локализации на среднем Дунае предположительно праславянского времени, – это имя из римской эпиграфики Dobrati(s), в надписи II – III вв. н. э. из Нижней Паннонии (Intercisa на Дунае), собственно, праслав. *dobrotb «добро», «доброта», в данном случае персонифицированное (надпись на барельефе с изображением конного божества). Второй из двух моих примеров, возможно, не столь многозначителен, но тоже может быть отнесен к древности. Я имею в виду случаи потенциальной сакрализации праслав. *děva, притяжательное прилагательное *děvinь «девичий», «девственный», засвидетельствованные в топонимии. Это, как правило, обрывистые скалы, труднодоступные (и, возможно, культовые?) места, в их числе – знаменитый Девин в Словакии, при впадении Моравы в Дунай. В отличие от Л. Мошинского Б.А. Рыбаков специально пишет о нем, о распространении святых гор с такими именами во всем славянским мире и о прочной связи древних ритуальных традиций с ними. В качестве параллели можно сослаться на синонимичное греч. Παρθένιου, например, в античном Крыму.

Праславянские имена богов остаются по-прежнему актуальной темой. С апеллативом *bogъ связана, вероятно, праславянская производная форма *bogytъ, что-то вроде «место, посвященное богу», образованная с суффиксом -ytъ от *bogь; засвидетельствована, прежде всего, как название горы Богит, в непосредственной близости от места, где был найден знаменитый Збручский идол. Остается сказать, что, например, А. Вайян ничего не знает об этом архаичном производном на -yt-. В свое время оно ускользнуло и от нашего внимания, я имею в виду гнездо *bogъ в нашем «Этимологическом словаре славянских языков».

Несмотря на то, что выше мы констатировали нарицательное употребление слова *реrunъ «гром» от праславянского до современности, что, так сказать, ослабляет безусловно божественную природу обозначаемого именем *Perunъ и ставит его под вопрос, все же многое говорит также в пользу еще праславянской народной веры в этого бога. В пользу этого говорит, например, и своеобразная табуизация имени этого бога с помощью народных вариантов вроде paron, parom, а также taron и др., которые тем самым вряд ли имеют что-нибудь общее с анатолийскими именами бога грома, как, например, хеттск. Tarhun-, и совершенно излишне, например, далее, принимать для западнославянского диалектного taron кельтское происхождение. Одной этой табуизации достаточно, чтобы удостоверить божественный статус Перуна. Попытки уравнять заимствованного Сварога с исконным Перуном, а Велеса, так сказать, лишить божеского сана (и то, и другое в вышеназванной книге Л. Мошинского) выглядят все-таки недостаточно обоснованными. Вместо того чтобы совсем отделять восточнославянский вариант Волос и понимать его как преобразование заимствованного имени Βλάσιος, мы видим в нем в согласии с другими исследователями еще праславянские варианты *velesъ/*velsъ. Следы имени не только Перуна, но и Велеса широко распространены, в том числе к югу от Дуная. С разных сторон поступают, далее, непротиворечивые указания на то, что в отличие от Перуна, обитателя скал и возвышенностей, Велес выступает в связи с низинами. Нас здесь интересуют эти «низины», позволяющие увидеть Велеса в более широких связях, а его семантику – в связи с отзвуками различных индоевропейских отношений. Хотя и несколько в тени, но все же не осталась не замеченной исследователями связь имени Velesъ с *Velуnь/*Volynъ и даже с Váruna-. Начнем с этого последнего индийского имени бога, которое до настоящего времени «не объяснено убедительно», в немалой степени из-за этой двусмысленности индоиранского -r-. Р. Якобсону принадлежит идея сравнения имени Váruna– с лит. velės «духи умерших», vélnias «черт», Veliuonà «богиня духов предков» и, наконец, с др.-рус. Велесъ. Сравнение Велесъ и Váruna– принималось во внимание нашими мифологистами, привлекательное, видимо, ввиду параллелизма мифологических отношений *Perunъ : *Velesъ = Indra– : Váruna– . С этой стороны мы получаем отдельные полезные намеки, например Váruna– < *Vol-un-/*Vel-un-, ср., далее, сюда же Волынь < *Vol-ūn-, однако направление и смысл словопроизводства оставались все же неясными. Это допускало также довольно широкий выбор этимологий, результатом чего явились внешне корректные этимологии, которые не могут нас удовлетворить. Например, 3. Голомб склонен видеть здесь наличие понятия власти, господства, правда, речь при этом сводится к корневой этимологии: польско-американский лингвист исходит из праформы местного названия *Veolyni, которое он прямо связывает с корнем глагола слав. *velěti, рус. велеть, и.-е. *uel– «хотеть», куда также слав. *velьjь, * – «большой», «великий» (первоначально «мощный»). Принимая за исходное значение «сила», «власть», исследователь толкует топоним др.-рус. Велынь, Волынь как «подвластная земля», что-то вроде лат. dominium (откуда англ. dominion), со ссылкой на праслав. *volstь «власть», откуда, например, (др.-)рус. волость, и даже чеш. vlast «родина». Однако у нас есть что возразить на это, особенно ввиду близкого параллелизма имени *Perunъ и родственных форм, из них прежде всего Перынь, культовое место близ Новгорода. Естественно, здесь нет никакого производного на -yni-; совершенно очевидно, что речь здесь идет о производном от имени бога Перунъ. От последнего абсолютно регулярно образовывалось производное с формантом -jь, засвидетельствованное и в летописях в эпоху принятия христианства: Перуна рѣнь – Перунова отмель в районе Днепровских порогов. Кроме того, можно принять также более архаичный способ производства с продлением гласного, как еще индоевропейский и вполне оправданный в культовых именах. В чистом виде это выглядело бы как *Перынъ из *Перунъ. Фактически засвидетельствованное Перынь объяснимо как амальгама обеих словообразовательных моделей, старой и более новой. Другой хороший пример на *Perynъ/*Perunь представлен в болгарском языковом ареале в названиях гор Перúн, Пирин планина. Таковы показания форм *Perunъ/*Perynъ/*Perynь. Представляется, что и в случае с *Velynь, *Volynь мы имеем дело с аналогичным развитием, засвидетельствованным, правда, фрагментарно: *velunъ → *velynъ/*velynь. Интересно же то, что это имя связано не с понятием власти, а скорее с древним миром духов и богов. Мы как будто имеем право говорить о праславянском имени *Velunъ «божество низин», во многих отношениях (в том числе формальном) парном к праславянскому *Perunъ (по нашим мифологистам, эта пара богов имеет вид *Perunъ – *Velesъ), и, что в высшей степени интересно, с индоевропейским соответствием в уже упомянутом др.-инд. Váruna-. Это открывает перед нами возможность, во-первых, правильнее охарактеризовать здесь отношение форм слав. -unь/-ynь, чем это делалось до сих пор (Ф. Славский в своем «Очерке праславянского словообразования», 1974, оставляет, в сущности, необъясненным отношение Perunъ : Perynъ : Perynь, во всяком случае его характеристика формы Perynъ как «postać starsza» лишена всякой вероятности в смысле славянского развития). Во-вторых, мы как будто вправе принять для праслав. *Velunъ индоевропейскую праформу, а именно *uelu-n-, далее, родственно хеттск. uellu– «пастбище, луг (умерших)», сюда же Ηλύσιου πεδίον «Елисейская равнина», потусторонний мир древних, воображавшийся в виде поля, луга, равнины – πεδίον. Кроме последнего приведенного названия, продолжающего и.-е. *uelu-t-iom-, сюда же должны быть отнесены славянские слова со значениями «холм», «холмистая равнина» – *o-vьlъ (польск. Wawel), *o-valъ (рус. увáл) – все с чертами архаики. В качестве славянских названий долины лучше известны *dolъ (с производными) и *dъbrь. Возможно, более архаично название долины, равнины, восходящее к и.-е. *uel-n-, откуда, с одной стороны, лат. vallēs, vallis, а с другой стороны – своеобразная форма в слав. *volynъ/ ь, куда относятся, кроме др.-рус. Велынь/Волынь, практически только западнославянские формы Volyne в Чехии и польск. Wolin (стар. Wollin) на Балтийском море. Исключительный характер латинско-славянской встречи vallis и *Volynь здесь тоже для меня не лишен интереса как еще одно указание на среднее Подунавье. При этом и семантическое содержание, и словообразование могут порой носить отпечаток вторичности. К числу вторичных можно, вероятно, отнести и отдельные сакральные значения. Вполне возможно, что при этом удается этимологически разоблачить соответствующее обозначение духов или бога как табу: «(дух или божество) из (той) долины», что подошло бы для лит. velės, vélnias, но и для праслав. *Velunъ, *Velesъ, в чем, возможно, заключается причина, почему это индоевропейское название долины на апеллативном уровне в славянском постепенно пришло в забвение.