Роман Мумии - Теофиль Готье

— Да, ты Исчислитель народов, Властитель престолов, и все люди перед тобой как крупицы песка, поднятого южным ветром, я это знаю, — ответила Тахосер.

— И все же я не могу тебя заставить полюбить меня, — промолвил Фараон, улыбаясь.

— Лань боится льва, голубка — коршуна, глаз страшится солнца, и я все еще вижу тебя сквозь страх и ослепление твоим блеском. Человеческая слабость медленно сближается с царским величием. Бог всегда устрашает смертную.

— Ты мне внушаешь сожаление, Тахосер, что я не простой оэрис, или какой-нибудь царь, или жрец, или земледелец, или кто-либо еще того ниже. Но если я не могу сделать властелина простым человеком, то могу женщину сделать царицей и обвить золотым змеем твое чело. И царица не будем страшиться царя.

— Даже когда ты даешь мне место рядом с тобою на престоле, то моя мысль все же остается склоненной к твоим ногам. Но ты так добр, несмотря на твою сверхчеловеческую красоту, твою беспредельную власть и твой молниеносный блеск, что, может быть, мое сердце станет смелее и забьется рядом с твоим.

Так беседовали Фараон и дочь жреца. Тахосер не могла забыть Поэри и старалась выиграть время, убаюкивая надеждой страсть царя. Но ускользнуть из дворца и снова найти юного еврея было бы невозможно. Притом Поэри только принимал ее любовь, не разделяя ее. Рахиль, несмотря на свое великодушие, была опасной соперницей. И к тому же нежность Фараона трогала Тахосер; она хотела бы его полюбить; и, быть может, она была к эту чувству ближе, чем полагала.

XVII

Несколько дней спустя Фараон проезжал по берегу Нила, стоя в колеснице и в сопровождении своей свиты; он хотел видеть, насколько поднялась вода в реке. На его пути восстали точно два призрака, Аарон и Моисей. Фараон удержал коней, пена которых почти брызгала на грудь великого старца, остановившегося неподвижно.

Моисей медленно и торжественно повторил свое требование.

— Докажи каким-нибудь чудом могущество твоего Бога, — ответил царь, — и я исполню твою просьбу.

Моисей, обратясь к Аарону, следовавшему за ним в нескольких шагах, сказал:

— Возьми твой посох и простри твою руку на воды египтян, на их реки и потоки, и озера, и водоемы; и пусть воды обратятся в кровь. И будет кровь во всей стране Египетской, также и в сосудах из дерева и камня.

Аарон поднял посох и ударил им по водам реки.

Тревожно ожидала чуда свита Фараона. Но царь, чье сердце было подобно меди в каменной груди, презрительно улыбался, веря, что наука его иероглифитов посрамит чужестранных волшебников.

Как только посох еврея, уже бывший змеем, коснулся реки, тотчас же воды ее стали мутнеть и кипеть; их илистый цвет изменился, к нему примешался красный цвет, потом вся масса воды стала пурпурной, и Нил понес кровавые волны, бросая на берег розовую пену. Он точно отражал в себе громадный пожар или объятое огнем грозы небо: но воздух был спокоен. В Фивах не было пожара, и ясное голубое небо простиралось над красной пеленою вод, на которой белели тела умерших рыб. Громадные крокодилы, опираясь на свои изогнутые лапы, вылезали из реки и тяжелые гиппопотамы, похожие на глыбы розового гранита с пятнами черного мха, убегали среди тростников или поднимали над рекой свои огромные морды, не имея сил дышать в кровавой воде.

Каналы, источники, бассейны приняли тот же цвет, и кубки с водой стали красными, точно чаши, в которых собирают кровь жертвы.

Фараон не изумился превращению и сказал двум евреям:

— Это чудо может поразить доверчивую и невежественную чернь, но меня ничто не удивит. Пусть призовут Эннану и с ним иероглифитов; они повторят этот опыт волшебства.

Когда они пришли, Эннана взглянул на реку, несущую пурпурные волны, и увидел, зачем их позвали.

— Верни водам их прежний вид, — сказал он спутнику Моисея, — и я повторю твое волшебство.

Аарон снова ударил посохом по реке, и вскоре она приняла свой естественный вид.

Эннана сделал жест одобрения, как беспристрастный ученый, отдающий данную справедливость искусству своего собрата. Он находил, что опыт сделан хорошо человеком, который не изучал мудрость подобно ему в таинственных комнатах Лабиринта, куда могут проникнуть лишь немногие посвященные, настолько строги испытания искуса.

Он простер над Нилом свой посох, исчерченный иероглифическими знаками, и пробормотал несколько слов на языке таком древнем, что его перестали уже понимать во времена Менеи, первого Египетского царя, на языке сфинксов, тяжелом, как гранит.

Обширная красная пелена внезапно простерлась от одного берега до другого, и снова потекли кровавые волны Нила к морю.

Двадцать четыре иероглифита склонились перед Царем, как бы намереваясь уйти.

— Останьтесь! — сказал Фараон.

И они снова приняли свой бесстрастный и сосредоточенный вид.

— Не представишь ли ты мне иного доказательства? Мои мудрецы, как ты видишь, повторяют твои чудеса.

Не смущаясь ироническими словами царя, Моисей сказал ему:

— Через семь дней, если ты не решишь отпустить израильтян в пустыню, чтобы принести жертву Вечному по их обряду, я приду снова и сотворю перед тобой другое чудо.

И через семь дней Моисей появился снова. Он сказал слуге своему Аарону слова Вечного:

— Простри посох в твоей руке на реки, потоки и пруды и изведи из них лягушек на землю Египетскую.

Как только Аарон сделал движение, из всех рек, каналов и болот вышли миллионы лягушек; они покрыли поля и дороги, прыгали на ступени храмов и дворцов, наполняли святилища и самые уединенные комнаты; и все новые и новые полчища их следовали за первыми: и повсюду они были; нельзя было ступить ногой, чтоб не раздавить какую-нибудь из них: они прыгали под ногами во все стороны, и всюду было видно, как они скачут и подпрыгивают, взбираясь одни на других, так как им не хватало уже места на земле, а число их все увеличивалось. Их бесчисленные зеленые спины покрывали поля как бы движущимся зеленым лугом, на котором, точно цветы, блестели их желтые глаза. Домашние животные, лошади, ослы, козы в испуге бегали по полям и повсюду встречали отвратительное скопление лягушек.

Фараон у входа во дворец, глядя со скукой и омерзением на это наводнение живых тварей, убивал их сколько мог или отбрасывал загнутым носком сандалии. Но появлялись новые, неведомо откуда, взамен убитых, с еще более шумным кваканьем, еще более омерзительные и наглые, с устремленными на него своими большими круглыми глазами, с растопыренными пальцами лап, с сморщенной белой кожей на брюхе. Омерзительные животные, казалось, были одарены умом и наибольшую наглость проявляли вокруг Фараона.

И это наводнение все усиливалось: на коленях колоссов, на карнизах пилонов, на хребтах сфинксов и криосфинксов, на выступах храмов, на плечах богов, на вершинах обелисков приютились отвратительные твари, с вздутыми спинами и расставленными врозь лапами. Ибисы сперва радовались этой неожиданной добыче, хватали лягушек своими длинными клювами и поедали сотнями, но потом, смущенные постоянным их приливом, с криками стали улетать в небо.

Аарон и Моисей торжествовали; Эннана углубился в размышление. Приложив палец к своему плешивому лбу, полузакрыв глаза, он, казалось, искал в глубине памяти забытую магическую фомулу.

Фараон, встревоженный, обратился к нему:

— Что же, Эннана? Погруженный в мечты, ты потерял голову? Или это чудо сильней твоих знаний?

— Нисколько, о царь! Но когда ум измеряет бесконечное, испытует вечность, проникает в непонятное, то может временно позабыться то странное слово, которое господствует над пресмыкающимися, которое их порождает или уничтожает. Взгляни! Все эти гады исчезнут.

Старый иероглифит сделал движение своим жезлом и тихо произнес несколько слов.

В миг поля, площади, дороги, набережные, улицы, дворы дворцов, комнаты домов очистились от лягушек и приняли свой обычный вид.

Царь улыбнулся, гордясь силой своих волшебников.

— Но этого недостаточно, что я разрушил чары Аарона, — сказал Эннана, — я повторю сделанное им.

И он взмахнул своим жезлом в обратную сторону, произнося противоположную формулу.

Снова появились лягушки еще в большем количестве, стали прыгать и квакать. Мгновенно покрылась ими вся земля. Но Аарон простер свой посох, и египетский чародей не имел уже силы уничтожить нашествие гадов, вызванное его заклинанием. Тщетно произносил он таинственные слова, чары потеряли силу.

Иероглифиты удалились, задумчивые и смущенные, сопровождаемые гнусным приливом гадов. Брови Фараона яростно сдвинулись; но он продолжал упорствовать и не пожелал уступить просьбе Моисея. Его гордость боролась до конца против неведомого бога Израиля.

Но, чтобы избавиться от нестерпимого нашествия омерзительных животных, Фараон обещал Моисею дозволить евреям совершить жертвоприношение в пустыне. Гады умерли или ушли в воды, но сердце царя окаменело и, несмотря на кроткие увещания Тахосер, он не исполнил обещания.