Борис Сичкин: Я – Буба Касторский - Максим Эдуардович Кравчинский

исполнении песни Шаинского. Поменьше пей и чифири, а то, что Рая шмалит дурь, не страшно, – главное, чтоб не села на иглу.

Бывай, до встречи. Валера».

Ну чем не Варвара– краса, длинная коса?!

Позднее, размышляя о причинах и мотивах отъезда из СССР, Борис Михайлович говорил:

«Меня нередко спрашивают, что послужило толчком к моему отъезду в эмиграцию. Я не хотел бы всё сводить кличной обиде на советскую власть, хотя и этот фактор сыграл не последнюю роль.

На мой взгляд, всё гораздо сложнее и серьезнее.

Год, проведенный в тюремной камере, позволил мне другими глазами взглянуть на свою жизнь, осмыслить ее, отбросив привычную мишуру.

Впервые в жизни я взглянул на себя глазами стороннего наблюдателя и понял шаткость, нелепость своего положения. Я осознал, что так продолжаться не может. В противном случае я потеряю уважение к себе.

Я должен был бежать. Бежать от глупости, тупости, скудоумия, ограниченности и фарисейства… Словом, от всего того, что можно назвать гораздо лаконичнее и понятнее: СОВЕТСКАЯ СИСТЕМА.

Я устал от бреда, глупости и подлости, с которыми сталкивался на каждом шагу. Мой следователь Терещенко запросил на “‘Мосфильме”, где я проработал долгие годы, характеристику на меня.

Секретарь партийной организации киностудии ответил весьма лаконично: “Артист Сичкин у нас не работает, и я понятия не имею, кто это такой и что это за человек”.

Эту характеристику судья во время процесса прочел под возмущенный гул присутствующих. Можно было понять людей. На “Мосфильме” я снялся в фильмах: “Секретарь обкома”, “50 на 50”, “До свидания, мальчики!”, “Любовь к трем апельсинам”, “Неисправимый лгун”, “Золотые ворота”, “Варвара-краса, длинная коса”, “Неуловимые мстители”, “Новые приключения неуловимых”. За два последних фильма руководство студии, включая секретаря парткома, получило благодарность от ЦК КПСС, и в этих фильмах я играю одну из главных ролей – Бубу Касторского.

Непросто взрослому человеку, у которого прошло в этой стране детство, юношество, зрелость, взять и покинуть навсегда место, где ты жил, любил, шутил, был популярным артистом, бросить всё: родной язык, друзей, поклонников твоего искусства и податься в неизвестность. Мне страшно было подавать заявление об отъезде. Я был на грани душевного срыва. Однако другого выхода я не видел. Кстати, в те годы многие актеры, музыканты, художники бежали в неизвестность от советской действительности. Я далек от идеализации Америки. Тем не менее этот мимолетный эпизод еще раз показывает, как разнится отношение к людям здесь и там. Мой американский стаж насчитывает 11 лет – срок немалый. Я могу утверждать, что это проявляется во всем. Я отказался от той советской жизни и ни разу не пожалел о содеянном… Единственно, жаль, что я не вывез из страны советских денег. Я мог бы здесь в нью-йоркской квартире выклеить стенку десятками, и у меня был бы “ленинский уголок”… Меня удивляет и смешит таможня. Ее сотрудники выворачивали мои чемоданы, карманы в поисках ценностей, но никто из них не мог догадаться, что они спокойно дают мне возможность перевезти через граничу юмор».

В эмиграцию «уголовника» Сичкина власти отпустили довольно быстро. Его отъезд пришелся на 1979 год, когда Брежнев в свете «политики разрядки» выпустил из страны многие тысячи людей.

Леонид Бабушкин:

«Тянущаяся для многих годами очередь в ОВИРе для семьи Сичкиных прошла относительно быстро, всего за несколько месяцев. Прощальный вечер в Каретном ряду. Одни приходили, другие уходили. Кто-то говорил, кто-то молчал. Некоторые шутили, кое у кого из глаз лились слезы. Подняв бокал, Борис торжественно произнес: “Мама остается жить здесь. Галя и Емельян едут со мной. Лично я еду в Америку строить коммунизм. Но прошу вас, не разглашайте этой тайны, иначе госдепартамент меня не пустит!” На следующий день состоялись проводы в Шереметьеве. Лицо Бориса вдруг стало серьезным:

– Что бы тебе подарить? – Снял с себя галстук и протянул мне: – Держи на память!

Зная, что у него нет ни одной копейки советских денег, я потребовал:

– Дай 20 копеек, тогда возьму!

Боря рассмеялся:

– Умоляю, возьми так! – И, видимо вспомнив последние неспокойные годы, сказал: – Писать не буду. Мало ли что с тобой…

Фразы не договорил. Сердце защемило. По застекленному коридору уже за границей шли люди с надеждой, грустью, тревогой, с обостренным чувством неизвестности…

.. Невольно перед мысленным взором возникает улыбающийся образ Бориса и его слова: “Что касается меня, я в полном порядке!”»

Вена – Рим – Нью-йорк

Путь советского эмигранта начинался в ту пору с таможни аэропорта Внуково и самолета Москва – Вена. Добрый товарищ Бориса Сичкина певец-эмигрант Михаил Гулько, уезжавший вместе со своей семьей в том же 1979 году, описывает мытарства беженцев такими красками:

«Итак, самолет. Австрия – первая остановка. Запомнил я Вену плохо, потому что был там недолго. Поразило, без сомнений, изобилие в магазинах, а так особых впечатлений не вынес. Из Вены эмигрантов отправляли в Рим. В памяти встает вокзал, суета, толкотня и абсолютно ужасный поезд едва ли не с забитыми досками окнами вагонов. Со мной родственники и ворох чемоданов. Кое-как расположились, забросили багаж, чуть не оставив на перроне сумку. Тронулся состав. Ехали ночь. Наконец Вечный город – Рим. Здесь нам предстояло пробыть несколько месяцев, ожидая разрешения на въезд в Штаты. Дольше всех сидели те, кто хотел в Австралию – без малого год или в Канаду – полгода.

С Михаилом Гулько и поклонницей за кулисами «Звездной пурги». Борис Михайлович в прекрасном настроении после горячего приема публики. Москва, 2000

Про Италию я знал только одно – здесь орудует мафия. Потому на каждого смотрел с подозрением. В Риме сняли квартирку неподалеку от Ватикана. Так все делали: находили жилье, потом приносили счет от хозяина, а эмигрантская организация оплачивала его.

Все расселились в разных районах, но каждое утро бывшие советские граждане встречались на базарчике, где с рассвета кипела торговля. Называлась эта толкучка почему-то “Американо”. Кавдый пытался продать свои нехитрые “сокровища”: матрешки, икру, палехские шкатулки, книги по искусству, деревянные ложки, фотоаппараты. По рынку бродили итальянцы, желающие приобрести что-нибудь за гроши, и фланировали цыганки в ярких одеждах с множеством карманов, куда они очень ловко прятали всё, что им удавалось стащить. Одну такую “мурку” я поймал буквально за руку и, невзирая на ее “справедливые” крики: “Невиноватая я!” – все-таки вызволил свою баночку икры. Сбыть удавалось не всё и не всем. Конкуренция на “Американо” была страшная, а набор товара