Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

помощи магазинов «Кодак» никогда не смог бы превратить свои негативы в фотографии. Возвратившись из поездок (где поработал его «Кодак»), он относил все негативы в магазин этой фирмы, там их скоро проявляли, и можно было заказать нужные снимки в любом количестве. Негативы магазин укладывал в специальные удобные альбомы с отдельными пакетами из вощенки для каждого негатива и с нумерацией их. В конец альбома вплетались чистые листы бумаги для каталога негативов и любых отметок. Каталога снимков дядя Гиляй не вел, но альбомы заказывал.

Из того, что снял он в поездках по Украине, можно было составить рассказ «По гоголевским местам». Coрочинцы на фотографиях были представлены мазанкой доктора Трахимовского, где родился Гоголь, самым старым домом — архитектурной достопримечательностью Сорочинец, впрочем, ничем особенным не отмеченной, разве что размер мазанки больше да крыльцо украшено маленькими колоннами. Было и Миргородское художественное училище с его учениками — веселыми, молодыми парубками, церковь — памятник близ шведской могилы в Полтаве, дуб в Диканьке, у ствола которого стоит взрослый человек, — маленький на фоне неохватного дуба, видевшего и Петра, и Кочубея, и Гоголя. Есть и фотографии сестры Гоголя.

В Москве на гоголевских торжествах дядя Гиляй снимал главным образом группы людей — вся литературно-художественная Москва присутствовала на открытии памятника Гоголю. Арбатская площадь и подступы к бульвару, где определили место памятнику, с утра в тот день заполнились толпами москвичей. Приятно было видеть, какое огромное количество народа собралось на Донской улице почтить память Гоголя. На некоторых снимках выделяется высокая фигура Константина Сергеевича Станиславского.

Несколько позднее к этим фотографиям дядя Гиляй присоединил и те, что сделал на открытии памятника Гоголю в Сорочинцах. Снял он памятник, еще обернутый большим полотнищем, затем — открытый, а на его фоне братья Малинки.

Дядя Гиляй снимал много, но никогда не снимал своих знаменитых друзей из мира искусства и литературы, который был ему так близок, доступен.

Как-то заехал он к Антону Павловичу Чехову в Мелихово. Там застал Исаака Левитана, который фотографировал гостей Чехова в мелиховском саду. Снял и такую сцену: дядя Гиляй везет на тачке Чехова, а вокруг стоят братья писателя и еще кто-то из гостей* [* Фотография эта со временем стала известной. Она теперь представлена в Музее А. П. Чехова. Левитан подарил ее в увеличенном размере и дяде Гиляю].

Тогда в Мелихове и у дяди Гиляя был с собою «Кодак», но бездействовал. Он считал: фотографий известных людей и без его участия будет много. А вот обыкновенную жизнь простого человека — ту, которую открывал ежедневный путь, не пропускал.

С годами снимков накопились вороха. Наклеенные на отличный картон с рифлеными рамками — так делали в 80—90-х годах прошлого века, — они представляли собой внушительный по размерам фотоархив. Часть его увозилась на дачу, кое-что раздавалось, погибло, испортилось, часть фотографий сгорела вместе с дачей. Но то, что все же уцелело, теперь является прекрасной иллюстрацией интересов дяди Гиляя. На некоторых фотографиях он сделал пометки, короткие записи. Снимки не хранил в альбомах, в порядке и по годам. Нет, это было не в его характере. Аккуратность в бумагах, их систематизацию он оставлял для других. Фотографии, им отснятые, предназначались только для него, они были днями жизни дяди Гиляя, днями его общений. Не разобранные по темам, не отмеченные годами, снимки лежали в привезенных с Дона и с Волги настольных плетеных корзинках разных форм.

Конечно, дядя Гиляй понимал, что фотографии, как они хранились у него, другим смотреть трудно, соглашался с домашними, что хорошо бы привести их в порядок, но так и не дал никому этого сделать. В беспорядке видел порядок, беспокойный ритм жизни, непредусмотренное ее течение, неожиданную радость, непредвиденное горе… И был мил, драгоценен ему беспорядок.

Столешников переулок сфотографировал с городовым на переднем плане, с извозчиком возле дома, с вывеской, — на ней большими буквами написано: «Игрушки, игры и книги И. Глазунова». Немало лошадей в загоне, под Минеральными Водами, откуда будут их увозить в разные концы необъятной России, или видно, как осторожно вводят красивого стройного коня в вагон, покрытого попоной, такой же белой, как и он.

Снимок такой: поле и стога сена, больше ничего. Только поле и стога сена… Извозчик в Петровском парке, легкие санки пусты — из них только что вышел дядя Гиляй, чтоб снять извозчика и возок. На обороте этой небольшой карточки написал: «Мой извозчик Иван Дунаев, Ваня-Водовоз». В Москве Ваня работал водовозом. В своих разъездах встречал его дядя Гиляй, всегда довольного, веселого. Мечтал Ваня стать извозчиком, избавиться от водовозной бочки.

— Почему? — спросил как-то дядя Гиляй.

— Безмолвную воду возить али человека! Разница?

— Разница! — согласился с ним. Помог Ване осуществить мечту: на извозном дворе в Столешниковом переулке дали ему лошадь, — больше всех возил Ваня Гиляровского, «лучшего в миру беседника».

Снимок телеги: на ней две огромные, связанные вместе свиньи — их морды и даже уши тянутся к стоящей рядом молодой и элегантной женщине — это дочь дяди Гиляя. Виднеется площадь, за нею низкие дома. «В Миргороде на базаре» — подписано на обороте снимка.

И снова телега, только крытая плетеным фургоном с накинутым на него, как попона на лошадь, толстым сукном. «Южная степная карета, — пометил дядя Гиляй. — Без окон и без дверей, возила своих пассажиров на большие расстояния». Когда снимал ее дядя Гиляй, степная карета была полным-полна: хорошо различимы старик с посохом, безразличный к тому, что происходит, и молодой человек с выражением любопытства, смешанного с иронией, — чем-де бездельник занимается, зачем щелкает?

Иногда на паспарту фотографии дядя Гиляй писал просто — «Степь». Спасаясь от горячего солнца, люди набились под навес, кто не уместился, сидят рядом на скамейке, а позади до самого горизонта знойная поверхность степной земли. И новый сюжет: рубленое здание, около которого стоят мужчины и женщины, непринужденно, не позируя, все же явно глядя в стеклышко фотоаппарата. «Моя школа в Легчищеве, под Серпуховом», — подписал дядя Гиляй. Попечителем этой школы был сначала Чехов, а после его