Покойся с миром - Роджер Желязны

— Прекрасное предложение.

— Я имел в виду… — начал было Уолтер.

И тут Мария как-то скверно улыбнулась мне.

— Мы могли бы заняться чем-нибудь другим, — сказала она.

Я кивнул. Только ссоры мне и не хватало.

Ситуация стана более спокойной, мы поймали такси и договорились встретиться завтра у Музея современного искусства. Мария не произнесла ни слова, пока мы возвращались в отель. В вестибюле я взял газету, просто чтобы заняться хоть чем-нибудь.

Мы ходили от полотна к полотну, из зала в зал, из одного крыла здания в другое. Мария держала меня за руку, мы двигались медленно, не всегда обращая внимание на то, что было перед нами, не всегда слыша то, что говорил Уолтер. Музей, как мне показалось, был великолепным.

Прошлой ночью мы поругались. Оставалось только надеяться, что номера в отеле были звуконепроницаемыми.

Она не разговаривала со мной, я решил поступить так же. Повесил пиджак на вешалку, расположился в кресле и начал читать газету. Некоторое время она провела в ванной комнате, потом вышла из нее. Походила по номеру. Посидела. Закурила. Сидя и куря, уставилась на меня.

Я обнаружил в газете статью об Эмиле. Не узнал ничего нового, включая фотографию. Не слишком удачную, но я смог уловить сходство с фотографиями Клода, которые мне довелось видеть.

Она сидела, курила, смотрела на меня, потом начала издавать шипение, как закипевший чайник.

Я поднял голову, и на меня обрушилась волна ругательств на итальянском, некоторые я не узнал, потому что они были произнесены на неизвестном мне диалекте. Впрочем, кое-что я понял, например «лжец!», «свинья!», «клеветник!», «трус!» и «глупец!».

Когда она замолчала, чтобы затянуться, я спросил, что, собственно, она имеет в виду.

Это позволило мне докурить одну сигарету и закурить другую.

Стало значительно интереснее, когда она прибегла к пантомиме, помимо слов и жестов. В значительной степени обтягивающая тело черная комбинация, особенно при движениях, стала неопровержимым аргументом.

Какими только словами она не называла меня за то, что я не посвятил ее во все подробности моего вынужденного участия в деле Бретана, и еще больше мне досталось за то, что я рассказываю об этом каждому встречному-поперечному, да еще к тому же в ее присутствии. Я, оказывается, заставил ее выглядеть проституткой, хотя и не упоминал о том, что она спала с Клодом. Разве можно было сделать какой-нибудь другой вывод? Я не сделал ничего путного за все время, что мы провели вместе. Добился лишь того, что нас арестовали и подвергли пыткам. Мы не узнали ничего из того, что стремились узнать, и вряд ли узнаем. Храбрый мужчина давно бы все понял и попытался исправить ошибки. Она питала отвращение к Сан-Паулу, а я в ее глазах был не более чем очередной свиньей, насладившейся ее юным телом в момент, когда она плохо контролировала свои реакции…

Боги были настолько милостивы, что послали мне видение: о том, чем могла бы оказаться супружеская жизнь с Марией, на основании проведенных с ней нескольких дней. Я, вздрогнув, отшатнулся от геенны огненной. Пламя опалило мои волосы и брови и поджарило каучуковые подошвы туфель.

Я подождал, когда она замолчит, и спросил:

— Это все?

Она запрокинула голову и издала звериный рык. Я отбросил газету и схватил ее за запястья, когда она прыгнула на меня. Мне удалось увернуться от ударов ногами. К счастью, на ней не было туфель.

Я бросил ее на постель и склонился над ней.

— Выслушай три моих аргумента, — сказал я, не обращая внимания на ее вопли. — Всего три, потом можешь орать, сколько хочешь. Во-первых, я рассказал Уолту о том, что с нами случилось, потому что почувствовал необходимость в этом. Расскажу о том же кому угодно, если почувствую такую же необходимость. Можешь последовать моему примеру. Это не имеет никакого значения, но я почувствую себя значительно лучше. Честно говоря, мы в результате кое-что узнали. Во-вторых, — сказал я, и она уже тихо скулила, — тебе я не рассказал обо всем только потому, что не подозревал, что мы окажемся вместе в этом дерьме. А когда оказались, было уже поздно. Ситуация развивалась слишком быстро, и я не хотел втягивать тебя в это дело. Теперь ты все узнала, и какая разница? И наконец, — сказан я, когда она уже молчала, — тебе кажется, что я ничего не делаю в данный момент. Но в данный момент нужно только ждать и думать.

— Ждать чего? — воскликнула она. — Думать о чем?

— Ждать новостей об Эмиле. От этого зависит то, что я стану делать. Если не хочешь поступать так, как хочу я, могу купить тебе билет на следующий рейс в Рим. Кстати, мне кажется, это весьма неплохая идея.

— Нет! — воскликнула она. — Я останусь с тобой, пока мы не найдем убийцу Клода.

— Ты мне только мешаешь своим нытьем. Ты считаешь, что я обманул твои ожидания? Ты думала, что я необыкновенно умен и удачлив. Ну так вот, запасы удачи закончились, и сомнения по поводу моих умственных способностей вряд ли к чему-нибудь приведут. Если ты понимаешь это, можешь уйти. Или уйду я.

— Я не уйду.

— Хорошо, — сказал я, пожав плечами. — Мне уйти?

— Куда?

— Для начала — в вестибюль, чтобы снять номер на другом этаже. В котором никто не будет кричать.

Она стала рассматривать ковер на полу.

— Не уходи, — сказала она еле слышно. — Понимаешь, я всегда веду себя так, когда расстроена или подавлена, а сейчас мне очень плохо… Я должна что-то делать. Кому-то поплакаться. Меня расстраивает все, что с нами произошло и продолжает происходить. Не обращай внимания на мои истерики. И не оставляй меня. — Она взяла меня за руку. — Я кричу только на людей, которые мне небезразличны, — и приложила мою ладонь к своей щеке.

Я почувствовал холодный пот на лбу. Геенна огненная несколько отдалилась.

Я погладил ее по волосам.

— Я все понимаю, — сказал я и сел рядом с ней.

Обнял за плечи и поцеловал в шею.

Потом поцеловал в губы, в шею, снял комбинацию и поцеловал груди.

Она откинулась на кровати, и я почувствовал, что ее тело расслабилось.

— Я все понимаю, — повторил я.

Черная комбинация упала на пол.

Музей, как мне показалось, был великолепным. Мы бродили по залам почти как в трансе, наслаждаясь переменчивостью цвета и формы, мерцания и света. Этим утром все художники казались нам гениальными, и птички, щебетавшие в мозгу, слагали невидимые песни в идеально прозрачном воздухе.

День оказался удачным для нас обоих. Уолтер с его желанием нам всяческого добра и взятой напрокат машиной следовал за нами как тень и был полезен и незаметен, как услужливый джинн или как воздух и электричество. На какое-то время я почувствовал себя лишенным бремени обязанностей и забот. И все же меня грызло неясное предчувствие, что эта идиллия недолговечна — и вот почему: всякий раз, когда я чувствовал себя столь превосходно, все заканчивалось катастрофой. Впрочем, я решил не обращать на это внимания.

На сей раз обошлось без совокупления, яростного и отчаянного, как соитие взбесившихся бабуинов, напротив, наши отношения были так трогательно нежны.

Такое в моей жизни случается все реже, должно быть, сказывается возраст, и каждый раз я благодарю за это судьбу. Мы просто гуляли и смотрели на то, на что нам хотелось смотреть. Очень часто касались друг друга и еще чаще смеялись.

В общем, день прошел под знаком древнего уравнения «время/удовольствие»: то есть чем больше удовольствий, тем быстрее летит время. И действительно, как-то уж очень скоро солнце над нашими головами начало расщеплять башни и пережевывать бетонные коренные зубы. Когда тени слились в одно и включились уличные огни, мы направились в кафе.

Мы смеялись, разговаривали, не задумываясь о сказанных словах, мы просто наслаждались звуками и красками уходящего дня. В кафе играла музыка, окно, возле которого мы сидели, выходило в небольшой парк, цветы в котором уже заснули, но их сладкий аромат иногда доносили проносившиеся над нашим столиком порывы прохладного ветерка. Мы ели толстые сэндвичи, пили пиво и чувствовали себя счастливыми.

Да, о чем-то разговаривали, слушали музыку, даже подпевали… Потом я вышел на улицу, чтобы купить газету.

Вернулся не скоро и не сел за столик. Бросил газету на стол, опрокинув бокал с пивом Уолтера. Бокал не разбился, Уолтер успел его поймать, прежде чем он скатился со стола.

— Какого дьявола? — воскликнул он, подняв голову и вытирая мокрую руку. — Что случилось?

— Ты — сукин сын, — заявил я. — Вот что случилось!

Он бросил взгляд на газету и усмехнулся.

— Да, — сказал он. — Понятно. И все-таки повторяю: что случилось?

Я с трудом подавил желание ударить его по физиономии.

— Я передал тебе определенную информацию, передал доверительно, — сказал я, пытаясь говорить спокойно. — Передал потому, что давно знаком с тобой и полагал, что могу доверять. Большое тебе спасибо!