Блюз мертвых птиц - Джеймс Берк

Она была столь же скандальна, сколь и прекрасна, и любила надувать губки, заставляя окружающих мужчин страдать от желания впиться в ее рот поцелуем. Некоторые осуждали ее за развратность, но Варина Лебуф всегда вступала в новые отношения без злости или нужды и таким же образом их заканчивала. Хоть она и слыла девушкой, разбивающей сердца, я ни разу не слышал, чтобы хоть один из ее бывших любовников плохо о ней отзывался. На юге Америки бытует грубое выражение, часто используемое для описания возникшего на плантациях протокола брачных и внебрачных отношений. Это весьма оскорбительное и вульгарное выражение, как правило, произносится лишь шепотом, но там, где я вырос, ничто так точно не отражает реальность: «Женишься на тех, кто выше, трахаешь тех, кто ниже». Я слышал, как некоторые женщины говорили, что Варина, выходя замуж, прыгнула выше головы. Я не согласен с этим. Но я точно так же не понимаю, зачем она вышла замуж за отпрыска семьи Дюпре и зачем она переехала в округ Святой Марии, где традиции, соглашательство и низкопоклонство были основополагающими институтами общества.

Утром в понедельник я покинул офис и отправился на своем пикапе в Сайперморт-Пойнт, узкую полоску земли, врезающуюся в залив Вест-Кот-Бланш, где среди кипарисов и дубов в пляжном доме на сваях жил отец Варины. Джессе Лебуф был каджуном, но происходил из Северной Луизианы и был таким законником, к которому другие копы относились скорее с осторожностью, нежели с уважением. Точно так же можно относиться к непредсказуемой сторожевой собаке, или к следователю-садисту, чье присутствие в изоляторе заставляет арестованных дрожать от страха и волнения, или к стрелку на вертолете, добровольно отправляющемуся в каждую командировку в зоны свободного огня, лишь бы пострелять. Джессе всю жизнь травил себя виски и сигаретами, но не выказывал заметных признаков физического разрушения. Когда я нашел его на заднем крыльце, он задумчиво вглядывался в залив, попыхивая сигаретой без фильтра, его катерок покачивался на волнах у небольшого причала. Он поднялся и поздоровался со мной — моя ладонь утонула в его ручище, невозмутимостью лица он напоминал паровой котел, плоская стрижка ежиком блестела от воска.

— Хочешь знать, где моя девочка? — спросил он.

Я оставил ему сообщение на автоответчике и не понимал, почему ему было просто мне не позвонить, но Джессе был не тем человеком, чьи мотивации можно было открыто обсуждать.

— Приятный выдался денек, вот я и решил прокатиться, — ответил я.

Он подвинул стул в мою сторону и спросил:

— Выпить хочешь?

— Я только хотел задать мисс Варине пару вопросов о ее муже.

— Я бы на твоем месте оставил его в покое. Если только ты не собираешься его подстрелить.

— У меня есть основания считать, что у него связи с семьей Джиакано.

Он выдал густой клуб дыма и засмеялся в его завесе:

— Ты это серьезно?

— Думаете, Пьер не стал бы путаться с преступниками?

— Семейка Дюпре не путается ни с какими меньшинствами, тем более с макаронниками в Новом Орлеане. Моей дочери этого добра по горло хватило.

— Какого?

— Такого, что семейка Дюпре считает, что их дерьмо не воняет. Единственный случай, когда они снизойдут до других классов, это если кого-то из них заинтересует чей-то аппетитный зад.

— Вы говорите о Пьере?

— Моя дочь избавляется от них, и это единственное, что имеет значение, — бывший детектив посмотрел вслед лодке с работягами с нефтяных вышек, пересекающей залив. Он сделал последнюю затяжку и щелчком отправил бычок в воду.

— Неужели им мало этого разлива нефти? Вчера вечером мои ловушки на крабов были полны под завязку, но когда я начал их варить, у всех под панцирем оказалась нефть. Я слышал, что с устричными полями то же самое. Говорят, на континентальный шельф идет целый фронт шлама и прочего дерьма. — Джессе зажег еще одну сигарету и сделал затяжку, медленно выпуская дым.

— Я думаю, Пьер Дюпре нечист, — сказал я.

— Нечист в каком плане?

— Я пока не уверен.

— Похоже, у тебя проблемы.

— Вы, случаем, не видели здесь лодку с эмблемой в виде рыбы на носу? «Крис-Крафт» с белым корпусом.

— Нет, не припоминаю.

Похоже, что разговор зашел в тупик. Я спросил номер телефона его дочери.

— Почему бы тебе просто не оставить ее в покое? — спросил Джессе.

— Я думаю, что Пьер Дюпре может что-то знать об убийстве девушки, тело которой всплыло в глыбе льда в округе Святой Марии.

— Тогда иди и поговори с Пьером. Он — сукин сын, и я не хочу портить себе день разговорами об этом подонке. И дочери моей о нем тоже не надо говорить. Почему бы тебе просто не оставить всех нас в покое, Робишо?

— Пожалуйста, зовите меня Дэйв.

— Ты на моей земле, и я могу звать тебя так, как мне угодно, черт тебя побери.

— Вы хотите, чтобы мисс Варину опросил кто-то, кто уважает ее, или какой-нибудь юнец, еще вчера регулировавший движение на перекрестке?

— Трудный ты человек, и всегда был таким. Именно поэтому ты и дошел до своего нынешнего состояния, и поверь, это не комплимент, — проворчал отставной полицейский, записал номер телефона на листке бумаги и протянул его мне: — Она в Лафайетте.

Он погрозил мне указательным пальцем, и я заметил, что ноготь на нем был заточен, как рог:

— И обращайся с моей дочерью хорошо, а не то нам с тобой снова придется побеседовать.

— Знаете, что, мистер Джессе, у меня есть еще один вопрос к вам. Вы сказали, что семья Дюпре — снобы и что они не путаются ни с какими меньшинствами. Но дед-то еврей, к тому же переживший нацистский лагерь смерти. Какой тогда смысл в том, что Дюпре не якшаются с меньшинствами? Разве Дюпре не приобрел свой офис у семьи Джиакано? Или итальянские американцы не являются меньшинством? Я не совсем улавливаю ход ваших мыслей.

Кожа Джессе, испещренная глубокими морщинами, была коричневого цвета и напоминала кожу на шее водяной черепахи, под линией волос проглядывалось уродливое фиолетовое родимое пятно. Он встал с кресла. Его осанка ничем не выдавала его возраст, от одежды исходил запах табака и пота. Он посмотрел мне в лицо столь недовольно, что мне невольно захотелось сделать шаг назад. Джессе потер ладонью челюсть, не отводя глаз от моего лица; я слышал, как его щетина трется о мозоли на его ладонях. Я хотел, чтобы он заговорил, чтобы он хотя бы показал, что думает, я хотел, чтобы он был чем-то большим, чем эмоциональная пустота, которую невозможно прочесть или понять. Если точнее, я хотел, чтобы он был больше похож на человека, чтобы я мог его не бояться. Но он не произнес больше ни единого слова. Бывший полицейский поднялся по ступенькам, закрыл и повернул ключ в двери с антимоскитной сеткой, так ни разу не обернувшись, и лишь его скованные плечи показывали всю его ненависть к собратьям по человеческому роду.

У края воды росло деревце японского тюльпана, и резкий порыв ветра оросил волны прилива душем из розовых и лавандовых лепестков. Я подумал о теле Блу Мелтон в глыбе льда и о том, что Джессе Лебуф никак не отреагировал, когда я упомянул о возможной причастности его зятя к ее смерти. Мог ли он быть столь глухим и бесчувственным? Или же это не совпадение, что его кожа напоминает древнюю рептилию, карабкающуюся из своего яйца?

Я проехал по длинному коридору из дубов и эвкалиптов, покрытых испанским мхом, и выехал на четырехполосное шоссе в сторону Лафайетта.

Правда заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, что за расследование я веду. Я знал, что три гангстера-неудачника попытались смошенничать и увести у Клета Персела его квартиру и офис. Я также знал, что мой друг забрался в квартиру Бикса Голайтли в районе Карролтон и нашел электронную переписку, указывающую на то, что бандит сбывал краденые или поддельные картины. Неужели этим все и ограничивалось, мелким проходимцем типа Голайтли, торгующим из-под полы ворованными произведениями искусства или их копиями?

Сезон уборки сахарного тростника был в самом разгаре, и шоссе было покрыто глинистыми следами тракторов и прицепов с сахарным тростником, тут и там выезжающих на дорогу с полей. Пробки начались уже с окраин Лафайетта, и я застрял за пустым прицепом, грязь и волокна с которого сдувались ветром прямо на мое лобовое стекло. Я установил на крышу мигалку, но водитель трактора либо не видел меня, либо ему было попросту наплевать. Я кое-как объехал его и попытался оставаться в левой полосе, но застрял в другой пробке, как только пересек мост через реку Вермилион и въехал в город.

Я позвонил Варине с мобильного и сказал ей, что я на подъезде:

— Я немного опаздываю, но через десять минут буду, — сообщил я.

— Не беспокойся, Дэйв, я буду у бассейна, — ответила она, — ты сказал, что разговор будет о Пьере?

— Можно сказать и так.