Месть валькирий - Дмитрий Емец

– Привет! – сказал он.

Ната, для которой этот мошкинский привет был третьим за день, улыбнулась вежливо и ускользающе. Евгеша, видимо, хотел сказать еще что-то, но все его гениальные идеи успели иссякнуть. Зато в памяти, которая, как всякая память, грешила просроченными ассоциациями, внезапно всплыло начало старой поэмы.

– Понеже ли ны бяшете? – спросил Мошкин.

– Да ничего. Бяшу себе помаленьку, – отвечала Ната.

К Мошкину она относилась неплохо. Ей льстило, что она ему нравится – да и какая девушка не заметит влюбленности! – но все же Евгеша был для нее слишком самобытен. К тому же, как многие талантливые люди, он социально поздно созревал.

«Да ну, тормоз какой-то! Он так мнется, так медленно говорит! У него от одного слова до другого на троллейбусе пятнадцать минут ехать», – в очередной раз подумала Ната и, забыв о Евгеше, стала испытывать на Мефе свой коронный взгляд, который Улита называла «Умереть и не встать».

Однако Меф не влюбился, не утратил аппетита и не умер. Против мимической магии у него был врожденный иммунитет. Как-никак вобрал некогда силы повелителя мрака, хотя и не факт еще, что Лигул позволит ему всласть порулить Тартаром.

Оставив Мошкина и Нату помаленьку бяшить, а Чимоданова строчить доклад, Меф вновь спустился в приемную. Он понял, что Дафны, которую ему хотелось увидеть, наверху нет. В приемной он сразу натолкнулся на Улиту. Ведьма, напрочь игнорируя шастающих комиссионеров, переодевалась в платье – узкое и длинное, с декольте и юбкой с плерезами, то есть с траурными нашивками. Судя по стилю (а точнее, по тщательно продуманному разностилью!), идея платья принадлежала ее любимому модельеру Сальвадору Бузько.

Сальвадор Бузько, в котором горячая испанская кровь разумно разбавлялась созерцательной хохляцкой ленью, был давним клиентом Арея. Улита ему во всем покровительствовала.

«И чего ты привязалась к этому Бузько?» – спрашивал у нее Арей. «Да так! Он всю жизнь принципиально делал только то, что нельзя. Остальное ему неинтересно. А как он шьет! Вдохновение наркомана, а руки хирурга!» – отвечала ведьма. К слову сказать, чтобы совместить эти крайности, Сальвадор и закладывал эйдос.

– Чего ты такая? Амур шел косяком? – спросил Меф, внимательно посмотрев на Улиту. Он научился неплохо разбираться в ее настроениях.

– Да нет вроде. Полное затишье. И вообще кончай использовать мои фразочки! – буркнула ведьма.

Она подошла к зеркалу и, разглаживая на бедрах платье, посмотрела на себя.

– Ну как, на твой адамов взгляд? Можно заключить, что мое жизненное амплуа – инженю-кокет?.. – обратилась она к Мефу.

– Можно. Но только осторожно, – двусмысленно отозвался Буслаев. Он впервые слышал это слово, но не собирался этого выдавать.

– А по-моему, неплохо! Сальвадор угадал с цветом, да и со всем остальным тоже, – задумчиво продолжала Улита. – Нужно будет упросить шефа, чтобы он продлил Сальвадору аренду на эйдос. Хотя бы на годик. У Сальвадора через месяц истекает контракт. Бедняга весь издергался.

– Бывает, – кивнул Меф. Он и не на такое насмотрелся за последний год. Некоторые клиенты и вены себе вскрывали в приемной. Да только что толку?

Но мысль Улиты уже скользила дальше. В том нерабочем направлении, в котором они всегда текли у нее в рабочее время.

– Интересно, Эссиорху понравится? – спросила она и сама же ответила: – Боюсь, что он и не заметит. Вот если бы платье было разрисовано мелкими мотоциклами – тут да. Он бы стал рассуждать, у какого мотоцикла руль не так нарисован, и ловить художников на криворукости. Потом спохватился бы, что ни о ком нельзя отзываться плохо, и примялся бы вслух раскаиваться. С этим же я опять окажусь в пролете.

– А ты закажи коллекцию платьев с мотоциклами, – предложил Меф.

Улита задумчиво облизнулась.

– Мотоциклик там, мотоциклик сям! Где-то больше, где-то меньше, чтобы скрыть недостатки фигуры! А ведь это идея! И все едут в определенном направлении! Эдак ведь можно навести его на мысль ты как считаешь, а? Ты бы, например, обрадовался' если бы у Даф на платье были мечи и сабельки?

– Я бы просто умер от счастья, – сказал Меф.

– Издеваешься? – проницательно спросила Улита.

Ей стало вдруг грустно. Она вытерла салфеткой помаду, съела кекс и, стряхнув с подбородка крошки, начала генерировать идеи, как ей повысить настроение до подходящего для жизни градуса. Идеи упорно не генерировались. Вероятно, поблизости не было необходимой эмоциональной розетки. Зато довольно скоро ведьма отыскала подходящий громоотвод, а если еще точнее – целую толпу мальчиков для битья.

Разочарованная в себе и в платье, она надула губы и всмотрелась в терпеливую очередь комиссионеров. Те косились на нее и дрожали. Каким-то боком эти всеведущие духи пронюхали, что не так давно Улита приструнила Лигула и вытащила Арея из Тартара. Как приструнила, они толком не знали, но все равно на всякий случай тряслись. «Уж ежели Лигула прищучила, то нас-то, сирых, и вовсе жизни лишит...» – шептались они.

– Ждете, гадики? – мрачно дыша на запотевшие перстни на пальцах, спросила Улита.

– Ждем, матушка! – льстиво откликнулись комиссионеры.

С недавних пор они называли Улиту не иначе «матушка», хотя большинству из них она годилась в прапраправнучки,

– Все ли тут?

– Все, матушка!

– А босячки кругломордые? Тут? – спросила Улита, всматриваясь в тесные ряды комиссионеров.

Босячки оказались на месте. Звали их Чет и Нечет, однако Улита называла их не иначе, как «босячки кругломордые». Статус «босячков» был трудноопределим. Вроде бы по всем признакам комиссионеры, но по методе работы отчасти и суккубы – с «отдельно выделенным юридическим адресом», как говаривал иногда Арей.

Занимались они в основном азартными играми, русской рулеткой, казино и организацией вечеринок с запредельной программой, после которых притаскивали по полной горсти эйдосов. Оба были кругленькие, толстенькие, короткорукие, с буйной растительностью на лицах и до невероятия прыгучие. «Массовики-затейники, контуженные громкой музыкой», – характеризовала их Ната, которой не раз случалось бывать в лагерях летнего отдыха.

Похожие друг на друга как близнецы, босячки отличались только формой носа. Если у Чета нос был просто картошкой, то у Нечета, пожалуй, картошкой раздавленной. Произошло это от некогда слишком близкого знакомства с дверью. Двигались «босячки кругломордые» всегда синхронно. Одновременно кланялись, приседали, всплескивали ручками и бултыхали животиками. Через какое-то время, если смотреть на них слишком внимательно, начинала ехать крыша, и ты начинал закрывать то один, то другой глаз, смутно надеясь, что раздвоение исчезнет.