Грешница - Анри де Ренье

Между тем время шло, а мсье де Сегиран все еще не приносил своей матери известия, с которым та ему советовала поторопиться. Подходил к концу уже второй год их супружества, а еще и пеленок не начинали готовить. При этой мысли настроение мсье де Сегирана иной раз омрачалось, но он поспешно отгонял прочь докучную заботу и, чтобы от нее отвлечься, предлагал жене или сыграть в бирюльки, или пройтись по саду, а то приглашал ее потешиться силками или приманной дудкой, к каковой забаве был весьма привержен, почему мадам де Сегиран, из любезности, от нее и не отказывалась. Но еще более ценил мсье де Сегиран ловлю сетью.

Чтобы попасть туда, где она производилась, надо было выйти из замкового сада и дойти до расположенной неподалеку поляны. Края ее были обсажены всякого рода деревцами, и две крытые дорожки шли вдоль этой заросли, состоящей из боярышника, дерена, бузины, ежевики, бирючины, крушины, мастиковых и фисташковых деревьев, то есть всех растений, годных для приманки таких птиц, как ортолан, рыжая и cepaя славка, дрозд, перепел, красная куропатка. Дорожки эти сходились у беседки, площадью около двенадцати квадратных футов. Здесь возвышались две двадцатипятифутовые мачты, выкрашенные в зеленый цвет и снабженные блоками, а между ними была натянута зеленая шелковая сеть с карманами. И для мсье де Сегирана было великим удовольствием смотреть, как птицы, спугнутые с окрестных кустов, взлетают и кидаются в тенета, из которых уже не могут выбраться.

Так ловили певчих дроздов, чечеток, пестрых щевриц, коим мсье де Сегиран вел точный счет, возвращаясь к нему по нескольку раз в день, если только не пускался в бесконечные рассуждения о покупке шелковых тенет и о мерах, которые необходимо принимать для их сохранности, как-то остерегаться сильных ветров, могущих их порвать, и красить сеть заново, когда она вылиняет от солнца. Мадам де Сегиран слушала эти речи с таким серьезным вниманием, что иной раз они ей снились ночью. И тогда во сне ей казалось, будто она, словно одна из этих птиц, бьет крыльями и застревает в сетях, расставленных на ее пути изобретательной хитростью людей, и она просыпалась, с сердцем, взволнованным этим сновидением, смысл которого ей не удавалось разгадать.

Тотчас же по возвращении своем из Парижа мсье де Ла Пэжоди привел в исполнение свои черные замыслы против мадам де Галлеран-Варад, если и не отведя ее, как он грозился, домой под звуки флейты, то все же, без применения столь крайних мер, попросив ее весьма учтиво и весьма твердо не приходить к нему больше в турвовский особняк, как она это любила делать, и не рассчитывать больше на то, что он станет дарить ей наслаждения, которые перестал испытывать сам. Но, в противоположность мадам де Листома, мадам де Брегансон и некоторым иным, примирившимся, скрепя сердце, с разлукой, мадам де Галлеран-Варад, принимая отставку, громко выражала отчаяние, в которое ее повергала любовная утрата, понесенная ею в лице мсье де Ла Пэжоди. Мадам де Галлеран-Варад плакала, кричала, бушевала и старалась всеми способами удержать неверного; но мсье де Ла Пэжоди предоставил ей плакать, кричать, бушевать и остался неумолим. Конечно, он был благодарен мадам де Галлеран-Варад за оказанные ему милости, но просил ее еще об одной, последней, а именно – не обращать больше на него внимания, не потому, чтобы он не признавал ее прелести и красоты, а потому, что он сохранил о них столь живое воспоминание, что ничего не желал к нему добавлять.

Когда мадам де Галлеран-Варад убедилась в невозможности изменить решение, принятое в отношении нее мсье де Ла Пэжоди, она оставила сетования и заменила их обильными поношениями и коварными наветами, изображая мсье де Ла Пэжоди последним из негодяев, способным на всякие злодейства, из коих наименьшим являлась неблагодарность, достоверно изобличавшая порочность его души и низость сердца. И какую неосторожность выказало городское общество, принимая в свою среду этого дрянного дворянчика без роду и племени, о котором никто ничего не знает и который явился, в один прекрасный день, из Конта, совсем налегке, не имея при себе ничего более ценного, чем эта флейта, на которой он играет, правда, очень хорошо, но не настолько, как об этом раскричали эта старая дура мадам де Сегиран и этот дурак мсье де Турв! Последнему было особенно непростительно прийти от него в такой восторг, чтобы поселить у себя в доме и перезнакомить со всем городом, который он смущал своими нравами и развращал своими речами. К тому же, мсье де Ла Пэжоди вольнодумец и атеист, глумящийся над всем, что есть самого святого и чтимого, произносящий ужаснейшие хулы и не боящийся поносить имя Божие, кичась своим неверием. Люди тысячу раз слышали, как он вел себя безбожником и нечестивцем, да он и не скрывает, что он таков на самом деле, и при этом проявляет дерзость, несомненно объясняемую его близостью с сатаной, которому он приносит поклонение, в каковом отказывает истинному нашему владыке. Дьявол в явной дружбе с мсье де Ла Пэжоди: мадам де Галлеран-Варад приводила тому немало доказательств, из коих наименьшими были могущественная и пагубная власть, которую он имел над женщинами, и жгучий пламень объятий, в которые он их заключал. Разве не очевидно, что он применяет к ним какое-то злотворное волшебство, если самые порядочные забывают священнейший свой долг, чему она сама являет наглядный пример, равно как и эта маленькая мадам де Лореллан, которою он ее заменил и которая в свою очередь увидит, что значит слушать такого Ла Пэжоди! Разве не ясно, что мсье де Ла Пэжоди владеет искусством приворотных зелий и порч и знает всякого рода чародейства, делающие его полным господином над телом самых целомудренных женщин, в которых он зажигает пожирающее пламя сладострастия? Эти и еще многие другие речи мадам де Галлеран-Варад переходили из уст в уста и кое-где встречали сочувствие; но этот маленький бунт быстро бы рассеялся, если бы мсье де Ла Пэжоди потрудился доказать смехотворную неосновательность подобных обвинений, поскольку они касались его предполагаемых сношений с нечистым. Что он повеса и вольнодумец, это не подлежало сомнению; можно быть и тем, и другим, не давая все же повода к обвинениям в чертовщине, каковые против него выдвигала мадам де Галлеран-Варад в своем раздражении покинутой любовницы. Но мсье де Ла Пэжоди только посмеялся над этими благоглупостями, далекий от мысли, чтобы ими когда-либо могли воспользоваться в ущерб ему. Вместо того чтобы обезвредить то, что в них могло быть опасного, он позабавился тем, что в них было смешного, и не побоялся придать им правдоподобие опрометчивым поступком, на который дал себя увлечь.

Случилось как раз так, что толпа бродяг, взявшихся неведомо откуда и известных под именем цыган, расположилась табором неподалеку от города. Караван этот состоял из двух десятков мужчин и женщин со смуглыми лицами и горящими глазами, одетых в яркие лохмотья и разукрашенных мишурой и блестками. Они промышляли разными ремеслами, продавали вещи собственного изделия, торговали лекарственными снадобьями, предсказывали будущее и исполняли танцы, сопровождая их звуками диковинных инструментов. Вид у них был странный и образ жизни тоже. Они путешествовали в больших крытых повозках, запряженных мохногривыми лошадьми. Эти повозки служили им жильем. Они образовывали из них как бы лагерь, где варили пищу на ветру, в больших котлах, подвешенных над кострами. В сборище их было что-то фантастическое, и им сопутствовала дурная молва о кражах, обманах и колдовстве. Говорили, что их женщины,– в старости черные и ссохшиеся, а в молодости причудливые и красивые,– ходят на шабаш, Тем не менее, вид этих цыган, какой бы плохой славой ни пользовался их кочующий табор, возбудил любопытство городских жителей. Вокруг них толпились, покупая у них лекарства или слушая гадание, а также глядя на их пляски, в которых дикость не исключала грации. Провансальцы любят звук галубета и тамбурина, и музыка этих цыган им нравилась. Маркиз де Турв проявил себя большим любителем и почти ежедневно ходил ее слушать в обществе мсье де Ла Пэжоди, который также ею не гнушался. Иногда мсье де Ла Пэжоди приносил с собой флейту и, забавы ради, испытывал ее чары на этих смуглых чужеземцах. Они не оставались к ним безучастны и, отложив свои дикарские инструменты, слушали нежные и верные звуки которыми их угощал мсье де Ла Пэжоди. Так завязалась своего рода дружба между цыганами и мсье де Ла Пэжоди, которого это, по-видимому, весьма забавляло.