На веки вечные. И воздастся вам… - Александр Звягинцев

Джексон, явно не ожидавший такого поведения от подсудимого, который по его расчетам должен был пасть пред величием американского обвинителя, занервничал. Временами он выглядел одновременно рассерженным и сбитым с толку. Весь его план, все его надежды рушились. Однако он не сдавался.

— Вы осознаете, что вы единственный оставшийся в живых человек, который может полностью рассказать нам о действительных целях нацистской партии и о работе руководства внутри партии?

— Да, я это ясно осознаю, — гордо подбоченился Геринг, которому каждое упоминание о значительности его роли было в радость.

— Вы и другие сотрудничали для того, чтобы сосредоточить всю власть в германском государстве в руках фюрера, не так ли?

— Я говорил только о своей работе в этом направлении. Всего лишь.

— В 1940 году вы были информированы о том, что германская армия готовится напасть на Советский Союз?

— Да я говорил об этом.

— Германский народ был втянут в войну против Советского Союза. Вы были за этот шаг?

— Германский народ узнал об объявлении войны с Россией только тогда, когда война началась, — усмехнулся Геринг. — Германский народ не имеет ничего общего с этим делом. Его не спрашивали ни о чем. Он только узнал о фактическом положении вещей.

— Как вы считаете, в чем причина гибели германской империи и краха фашистского государства?

— Это воля рока. Мы ошиблись в противнике. Мы не знали и не понимали русских. Они были и остаются загадкой для Запада. Поэтому даже наша, самая отлаженная в Европе агентура оказалась не в состоянии раскрыть истинный военный потенциал Советов.

Джексон, помедлив, решил резко сменить тему и вернуться к временам, когда Гитлер и его подручные еще только планировали свои действия. Видимо, он считал, что тут у него больше шансов припереть Геринга к стене.

— Из этого документа, опубликованного еще в 1935 году, следует, что вы уже тогда планировали милитаризацию Германии… Причем этот документ обозначен грифом «Совершенно секретно»! — патетически воскликнул Джексон.

Геринг укоризненно покачал головой.

— Что-то я не могу припомнить, чтобы Объединенный комитет начальников штабов США публиковал когда-либо свои секретные планы. Неужели вы думаете, что германский штаб занимался такими глупостями. Это не документ, а явная фальшивка!

С балкона донеслись смешки, и Геринг обвел зал победным взглядом.

Уязвленный Джексон неожиданно сорвал с себя наушники и швырнул на стол. И по-детски обидчиво обратился к судьям:

— Я прошу суд призвать подсудимого к порядку. Я прошу обязать его отвечать на вопросы строго по существу, а не пытаться заговаривать суду зубы длинными речами, не относящимися к делу!

Лорд Лоуренс посмотрел на него с сочувствием.

— Уже поступила информация от нашего агента. Джексон настолько обескуражен и раздосадован, что он предложил англичанам вообще отказаться от перекрестных допросов Геринга. Слава богу, те объяснили ему, что это будет расценено как победа рейхсмаршала. И не только его личная победа, а победа всей нацистской идеологии. И тут они правы. В лагерях для военнопленных немецкие солдаты и офицеры, слушая как «Большой Герман» сражается с американским прокурором, каждую его удачную реплику встречали хохотом и криками одобрения. Трансляции затевались американцами, чтобы перевернуть их сознание, а эффект получался противоположный… В одном лагере в толпе военнопленных раздались крики «Хайль Гитлер!». Трансляцию пришлось выключить, а охрана вынуждена была разгонять возбужденных пленных по баракам. В тюрьму уже поступают письма, поддерживающие Геринга…

Руденко, слушавший Филина, стоя у окна своего коттеджа, обернулся. На лице его было выражение искренней досады.

— Вот уж чего не ожидал от Джексона, так это такой слабины. Если Герингу дать вести себя так и дальше, его примеру последуют другие, потому как он для них — авторитет. И тогда все решат, что трибунал не владеет ситуацией, не обладает нужными фактами. А ведь документов — горы! Горы!

Филин согласно кивнул. Для него сокрушительная неудача Джексона тоже стала сюрпризом.

— И ведь Джексона предупреждали, как вести себя с Герингом. Нельзя давать ему почувствовать себя героем. Он человек позы — если он принимает ее, то его надо немедленно оттуда сбивать. Правда, есть у меня одно наблюдение.

— Какое?

— Создается впечатление, что Джексон с судьями что-то не поделил…

— Ну, с нашими ему делить нечего!

— Я имею в виду американцев и англичан. Почему они позволяют Герингу вести себя так развязно? Не обрывают его? Почему не ставят сразу на место?

— Ну, это их проблемы, — махнул рукой Руденко. — Скоро мне этого борова допрашивать, нам отступать не положено.

— Его надо будет сразу взять за горло и не давать спуску. Факты, факты, документы, свидетельства… — жестко сформулировал Филин. — Причем неоспоримые. Удар за ударом, удар за ударом. Никаких двусмысленных толкований, никаких интерпретаций…

Руденко согласно кивнул.

Первый, кого встретил Ребров, подъехав к коттеджу Руденко, был Гросман. Он блаженно грелся на солнышке, сидя на крыльце.

— Эй, разведчик с под Одессы, — помахал рукой Денис. — Ты как?

— Здравствуйте, Денис Григорьевич, — радостно улыбнулся Гросман. — В порядке я. В полном. На мне все как на собаке заживает. Так что, если еще надо куда-то по делам прокатиться, я готов. А что, мне понравилось!..

— Все, договорились. Как только, так сразу, — засмеялся Ребров.

— Я вот еще что подумал, а может, когда здесь все закончится, возьмете меня к себе?

— Куда? — не понял сразу Ребров

— Ну, я знаю? Куда надо, туда и возьмите. Я же действительно разведчик по натуре своей. Если честно, даже не знаю, что мне там в мирной жизни делать. Воевать могу, а больше ничего не умею. Куда мне там идти?

— Надо подумать.

На крыльце появился Филин.

— Случилось что?

Денис Григорьевич кивнул.

— И?

— Есть интересная информация…

Филин, подумал, потом кивнул:

— Ну, пошли, пройдемся…

Когда отошли на приличное расстояние, Филин спросил:

— Пришло что-то от Гектора?

— Нет, я по поводу генерала Белецкого…

— Вот оно как! Интересно.

— Ситуация выглядит так, — стараясь не обращать внимания на иронию Филина, бодро стал докладывать Ребров. — Его жена рассказала…

— Совсем интересно! И кому же она рассказала? Опять подруге? — подозрительно осведомился Филин.

— Подруге, — невозмутимо подтвердил Ребров. — Рассказала, что генерала неожиданно вызвали в Москву и передали приказ с самого верха. Вылететь в Нюрнберг как бы для свидания с женой, а на самом деле понаблюдать, как работает советская делегация. Потому как вроде бы в Москву поступают сведения, что работа ведется неактивно, процесс сознательно затягивают, не дают должного отпора проискам врагов…

— Опять, — вздохнул Филин. То, о чем говорил Ребров, слишком походило на правду. — Это все?

— Практически. Но есть одна деталь. Очень любопытная. Белецкий не получил никакого задания.

— То есть как?

— Ну, перед ним не поставлена задача что-то обязательно найти, непременно выявить вредителей и саботажников. Ему поручено просто — понаблюдать и доложить объективно.

— Интересно — кем?

— Товарищем Молотовым.

Филин остановился, прищурившись, посмотрел на Реброва.

— Вот оно как… То есть за ним не Берия… А ты не допускаешь мысли, что тут дезинформация? А что если Белецкая разболтала это по приказу мужа?

— А смысл?

— Смысл в том, что задание есть. А нас просто хотят успокоить.

— Не думаю.

— Ишь ты, не думает он! А почему это ты не думаешь?

— На самом деле она на нашей стороне.

— Кто она?

— Белецкая. Она за нас.

— Что значит — за нас? Против мужа что ли?

— Нет, просто она считает, что мы здесь в Нюрнберге вместе делаем одно дело и хочет нам помочь… Вот и все.

— Благородно. Эта подруга, которой она все это рассказывает, человек надежный? Ей верить можно?

— Пока не подводила, — туманно сказал Ребров.

«Первое напутствие фашистской партии ее заграничным членам гласило: „Соблюдай законы страны, в которой ты являешься гостем“. Правда, теперь на процессе доказано, что Гесс в своих показаниях опускал вторую часть этого требования: „Пока ты не станешь хозяином“. Деятельность заграничных немцев сводилась к тому, чтобы стать хозяевами в чужих странах».

Глава VIII

Перестрелять без суда и следствия!

В пресс-баре Дворца юстиции из динамиков доносились приглушенные голоса — шла трансляция допроса Геринга. Ребров, сидя в одиночестве, пил остывший кофе. Большинство журналистов были в зале. Все понимали, что в работе трибунала наступил критический момент. Казалось бы, раздавленный, поверженный Геринг позволяет себе пререкаться, причем неслыханно дерзко, как заметил сам Джексон, ни с кем-нибудь, а с самими Соединенными Штатами! Это может привести к восстановлению престижа нацистской идеологии, объяснял он своим сотрудникам, потому что вызывает восхищение у всех нацистов, которых еще полным-полно в Германии. Мало того, Геринг подстрекает и других обвиняемых к подобному поведению. Как стало известно, уязвленный Джексон даже признался, что во время допроса у него «чуть было не возникло ощущение, что было бы гораздо разумнее просто взять их и…» А это уже попахивало нервным срывом.