Мертвые львы - Мик Геррон

Александр Попов. Тогда для меня это ничего не значило, но произнесли это таким тоном… как бы получше выразиться? Я бы назвал этот тон благоговейным, Джексон Лэм. Да, благоговейным тоном.

— И где это произошло?

— В сортире. В сральнике, если хочешь знать. Я употреблял его по назначению. В самый обычный рабочий день, если не считать того, что до падения Берлинской стены оставались считаные дни, так что ни один из них обычным не был. Многие говорят, что случилось это внезапно, что к этому никто не был готов, но мы с тобой хорошо знаем, что это не так. А еще говорят, что животные чувствуют приближение землетрясения. То же самое можно сказать про шпионов, правда? Не знаю, как тогда шли дела в вашем Риджентс-Парке, но в московском Центре ощущение было такое, будто все ждали медицинского диагноза.

— Надо же, — сказал Лэм. — А ты, значит, в сральнике.

— Ну да, живот скрутило, вот я и побежал в сортир, где у меня начался понос. Сижу в кабинке, и тут заходят два мужика, поссать. Беседуют между собой. Один спрашивает: «Думаешь, теперь это важно?» А другой отвечает: «Александр Попов считает, что да». И тогда первый говорит: «Ну еще бы, цикады — его детище». — Помолчав, Катинский добавил: — Ну, он сказал не «детище», но что-то типа того.

— И это все? — уточнил Лэм.

— Они поссали и ушли. А я еще долго на толчке сидел, меня больше волновала боль в кишках, чем этот разговор.

— А кто разговаривал? — спросил Лэм.

Катинский снова пожал плечами:

— Если б знал, так бы и сказал.

— И они вот так прямо и разговаривали? Не проверили, нет ли любопытных ушей?

— Наверное. Потому что я сидел в кабинке, а они беседу не прерывали.

— Прямо как по заказу.

— Думай как хочешь. Я все равно не понимал, о чем они. И даже не вспоминал об этом, пока в подвалах Риджентс-Парка из меня не стали вытряхивать последние крупицы информации. — Он наморщил лоб. — Я даже не знал, что такое цикады. Думал, это рыба такая.

— А не дурацкое насекомое.

— Ага, дурацкое насекомое. У которого есть одна интересная особенность.

— Тьфу ты, черт, — сказал Лэм с неподдельным раздражением. — Думаешь, я не знаю?

— Они прячутся под землей, — продолжал Катинский. — Надолго, иногда на целых семнадцать лет. А потом выбираются на свободу. И поют.

— Если это было настоящее кодовое слово, то означало бы оно только одно, — сказал Лэм.

— Но оно же было не настоящее.

— Верно. Тебя подставили. Сделали очередной подсадной уткой, чтобы ты слил нам заведомо ложную информацию об Александре Попове, которого не существовало. Чтобы мы бегали кругами в поисках законсервированной агентурной сети, которой тоже не существовало.

— А почему же мне разрешили здесь остаться, Джексон Лэм? Почему не турнули из страны?

— Ну, ты им недорого обошелся, — пожал плечами Лэм. — Вот и оставили, на всякий случай.

— На тот случай, если вдруг выяснится, что подслушанный разговор — не выдумка, а правда. — Катинский оправился от приступа кашля, паузы между предложениями сократились. Он свернул еще одну лагерную самокрутку, положил ее на стол, как священную реликвию, и обратился к ней: — И что бы это тогда означало? Что ваше пугало тоже настоящее, и не просто настоящее, а с целой агентурной сетью. Через столько лет после распада СССР. В старой доброй Англии.

— Вот спасибо, — сказал Лэм. — Теперь, когда я услышал все вживую, мне совершенно ясно, что это херня.

— Ну да, — кивнул Катинский. — Совершенно ясно. Ничего подобного никогда не было.

— Очень смешно.

— Вот только весь мир знает, что было. Ты поэтому ко мне пришел, Джексон Лэм? Читал прошлогодние газеты и забеспокоился, что опять все так и случится?[15] — не без удовольствия спросил он. — Не одна, а целых две ячейки коммунистических шпионов в комфорте и довольствии существовали на Западе все эти годы.

— Знаешь, их политические воззрения никого больше не интересуют. Эта собака давно издохла, — сказал Лэм.

— Ну да, ну да. Рабоче-крестьянским раем сегодня заправляют бандиты и капиталисты. Совсем как на Западе.

— Тоскуешь по старым добрым временам, Ники? Мы всегда можем тебя отсюда выдворить.

— Нет, я не тоскую. Я вот гляжу, как вы тут живете в зеленой Англии родной[16], любуюсь вашими достижениями. Но ты ко мне пришел, потому что задумался: а вдруг? Правда же? А вдруг цикады — настоящие? Кто теперь ими заправляет? Уж явно не советская власть, которая их сюда внедрила, потому что советской власти больше нет. — Он поднес пустой бокал к свету, наклонил его так, что на стекле проявилась еле заметная багровая черта, будто шрам. — Представляешь? Столько лет они скрываются под землей, ждут, когда их разбудят, чтобы пропеть свою песню. Но кто их разбудит?

— Александр Попов был пугалом, — сказал Лэм. — Шляпа, плащ и две жерди. Больше ничего.

— Как полагают некоторые, самая хитрая уловка дьявола заключается в том, что он убедил людей в него больше не верить[17], — сказал Катинский. — Но все агенты верят в дьявола. В самые черные дни все агенты в глубине души верят в дьявола.

Он засмеялся; смех перешел в очередной приступ кашля. С минуту Лэм смотрел на его мучения, покачал головой и швырнул на стол пятифунтовую купюру.

— Помощи от тебя никакой, Ники, — сказал он. — И вообще, жаль, что мы тебя отсюда не выдворили.

В дверях он обернулся. Катинский все еще дергался на дыбе своего измученного тела. Пятифунтовая купюра исчезла.

Чуть раньше Кенни Малдун смотрел, как Ширли Дандер села за руль своей машины, надела темные очки и рванула с парковки у железнодорожной станции Моретон-ин-Марша. Зря это она так, подумал Кенни. Местные, особенно местные полицейские, очень не любят лихачей. Но это была не его забота. Он довольно погладил нагрудный карман, где покоилась полученная от Ширли десятка, потом погладил брюхо, набитое завтраком, съеденным за ее счет. Неплохой улов с утра пораньше. А утро еще не кончилось.

Он достал из бардачка листок, на котором был записан номер. Забормотал цифры вслух, вбивая их в свой мобильник.

Со станции отходил поезд — пригородная электричка, полная пассажиров.

В телефоне шли гудки.

На мосту стояла женщина с ребенком на руках. Приподняв детскую ручонку за локоток, женщина водила ею слева направо, будто младенец махал вслед поезду.

В телефоне шли гудки.

Парочка молодых людей в ярких куртках и с рюкзаками читала расписание поездов у выхода на платформу. О чем-то спорили. Один ткнул пальцем в уходящий поезд, будто что-то доказывая.

На звонок ответили.

— Это Малдун, —