Осень - Ба Цзинь

— Ну раз вы так говорите, то мне остается лишь согласиться. И как только вы можете говорить, что я презираю вас! Ведь это несправедливо. Два-три года тому назад я была немного неправа и в отношении Мин-фэн поступила не совсем хорошо. Потом я раскаивалась, но уже было поздно, — откровенно призналась Шу-хуа. При этом воспоминании на душе у нее стало тяжело, но вскоре она отогнала от себя печаль, и на лице ее не осталось и следа грусти.

Вспомнив Мин-фэн, Цуй-хуань и Ци-ся на мгновенье умолкли, на лица их, казалось, набежало облачко, но вскоре его словно развеяло теплым майским ветерком, и Цуй-хуань снова заговорила:

— Ну, так, значит, вечером, в праздник лета. Барышня Цинь, наверно, тоже придет сюда с госпожой Чжан? Мы хотим и ее пригласить.

— А вы неплохо придумали. Вы же знаете, что я люблю веселье, люблю проводить время с людьми, которые мне нравятся. Жаль только, что нет Шу-ин. Как хорошо было бы, если б она была здесь, — проговорила довольная Шу-хуа. Произнося последнюю фразу, она совершенно случайно упомянула свою двоюродную сестру, которая бежала в Шанхай, и только потом спохватилась, что сказала лишнее. Ей стало немножко досадно.

— Мы часто вспоминаем барышню Шу-ин. Хорошо, если бы она была здесь, — сочувственно поддержала ее Цуй-хуань.

Во время этого разговора Шу-хуа сидела на вращающемся стульчике Цзюе-синя, Цуй-хуань стояла перед письменным столом, а Ци-ся позади Шу-хуа. Взгляд Цуй-хуань был устремлен в окно, но глаза ее словно не видели открывавшегося перед ней пейзажа, взор ее, преодолевая пространство, устремлялся туда, к ее старой хозяйке. Ей казалось, что она видит улыбающееся лицо Шу-ин. Но звук шагов и человеческий силуэт за окном спугнули видение, и глазам ее снова представился знакомый пейзаж. По лицу ее блуждала печальная улыбка, она с сожалением произнесла:

— Даже странно как-то: когда барышня Шу-ин была здесь, мы хотели, чтобы она уехала. А теперь так скучаем по ней.

— А разве у меня не такое же чувство! Все одинаково переживают ее отъезд, — подхватила Шу-хуа. — Лишь бы она училась хорошо, все остальное неважно, а когда-нибудь и она скажет свое слово за нас.

— Не знаю только, увижу ли я ее когда-нибудь, — вдруг тихим голосом, после некоторого молчания, как бы про себя проговорила Цуй-хуань.

— Почему же это ты не увидишь ее? Не нужно унывать. Лучше посмотри, как ярко светит солнце, какая прекрасная сегодня погода, сердце так и рвется наружу, как будто хочет улететь куда-то, — радостно произнесла Шу-хуа.

Как раз в этот момент с улицы вошел Цзюе-синь. Услышав последние слова Шу-хуа, он с невольным удивлением спросил ее:

— Сестра, что это так обрадовало тебя?

— Хорошая погода, — смеясь, коротко ответила Шу-хуа.

— Стоит ли так радоваться из-за хорошей погоды? — пробормотал Цзюе-синь таким тоном, будто его вовсе не интересовали слова Шу-хуа.

Как только Цзюе-синь вошел в комнату, Цуй-хуань и Ци-ся поспешно отошли от Шу-хуа и чинно встали в сторонке, только слабая улыбка еще играла на их лицах. Они не чувствовали особого стеснения. Цзюе-синь заметил их и спросил:

— Все роздали?

— Роздали. Все благодарят барина Цзюе-синя и господина Кэ-мина за подарки, — в один голос ответили Цуй-хуань и Ци-ся. Ци-ся заулыбалась, а у Цуй-хуань в уголках глаз вновь появилось выражение печали.

— Ну ладно, — слегка кивнул Цзюе-синь, и на лице его заиграла добрая улыбка, — вы ведь тоже устали. Идите отдохните.

Обе служанки были довольны. Цуй-хуань снова почтительно обратилась к нему:

— У барина будут какие-нибудь распоряжения?

— Нет, благодарю, — тепло посмотрел на нее Цзюе-синь.

Цуй-хуань и Ци-ся, раздвинув дверную занавеску, вышли из комнаты. Шу-хуа продолжала сидеть. Видя, что брат ходит из угла в угол, она спросила его:

— Цзюе-синь, ты собираешься работать? Так я уступлю тебе место.

— Я не буду садиться. Сиди, — по-прежнему равнодушно заметил Цзюе-синь. Казалось, он сосредоточенно думает о чем-то.

— Куда ты ходил? — участливо спросила Шу-хуа. Она поняла, что у него какие-то неприятности.

— Я был у дяди Кэ-мина, — прямо ответил Цзюе-синь.

Но Шу-хуа осталась неудовлетворенной таким ответом, она хотела узнать, что произошло, и потому продолжала:

— О чем вы беседовали с ним?

— О ком же, как не о Кэ-дине! — вырвалось у Цзюе-синя. Он не собирался скрывать, да сейчас это было бы уже поздно. — Кэ-дин продал много принадлежащих ему земель.

Шу-хуа почувствовала некоторое разочарование.

— Он продает свою землю, к чему же тебе волноваться? Ведь к тебе это не имеет никакого отношения.

— Он продает по пятьдесят — восемьдесят му, да к тому ж по дешевой цене. Терпит убытки и не понимает этого. Это никуда не годится!

Его сердило, что Шу-хуа слишком легко относится к этому делу.

— Он продает землю по собственному желанию, убытки несет тоже не по принуждению, так стоит ли волноваться за него, — удивлялась Шу-хуа; ей казалось, что у Цзюе-синя нет оснований сердиться, к тому же она полагала, что все это не так уж важно.

— Если так будет продолжаться, то в один прекрасный день он останется без земли, — все сильнее раздражался Цзюе-синь. Он не понимал, как это у Шу-хуа могли быть такие странные взгляды. — Кэ-дин не должен продавать земли, оставленные ему в наследство дедом. Ведь это же ясно как день.

— Это его личное дело. Он тратит свои собственные деньги, и ты не можешь вмешиваться в его дела, — безразлично произнесла Шу-хуа. Ее совершенно не убедили доводы Цзюе-синя. Она была удивлена тем, что он так упрямится, и не понимала, почему это так задевает старшего брата.

— Это земля, оставленная в наследство дедом, и только какой-нибудь блудный сын мог продать ее. Кэ-дин очень виноват перед дедом! — сердился Цзюе-синь. Он как будто хотел убедить Шу-хуа в справедливости своих слов и вместе с тем излить гнев, накопившийся в его груди.

— Так, значит, Кэ-дин и есть блудный сын, — неожиданно обрадовавшись, злорадно заметила Шу-хуа. — И ты еще говоришь о нем? С какой стати тебе нужно беспокоиться о чужих делах? Кто не знает, что Кэ-дин виноват перед дедом? А Кэ-ань разве не виноват?

— Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь, — все больше и больше расходился Цзюе-синь, — если мы не будем беспокоиться об этом, то всей семье Гао придет конец. Всему придет конец. — Казалось, он на мгновенье увидел этот страшный и скверный конец.

— Конец? Я не верю! По крайней мере наш дом еще существует… — возразила Шу-хуа, качая головой.

— И этот дом ненадежен. Когда ствол дерева начинают точить черви, то ветви и листья трудно уберечь, — немного успокоившись, возразил Цзюе-синь.

— Это все ты сам выдумал. Я не верю. Не будем касаться другого, но ты сам скажи, разве Цзюе-минь и Цзюе-хой тоже никчемные люди? Человек волевой не зависит от семьи! — смело и решительно промолвила Шу-хуа. Возможно, она не очень понимала своих братьев, но во всяком случае была уверена в том, что они непохожи на остальных мужчин в доме. У нее была твердая (граничащая с упрямством) вера в их будущее.

Ее смелые слова воодушевили Цзюе-синя. Перед ним, казалось, мелькнул какой-то проблеск. Это придало ему бодрости и силы, и уже в приподнятом настроении он сказал:

— Я лишь на то и надеюсь, что они в будущем добьются успеха. Если же и у них ничего не получится, тогда конец нашему дому Гао. На что способны эти Цзюе-ин, Цзюе-цюнь или Цзюе-ши?

— Ты можешь не говорить мне о Цзюе-ине и прочих. От одного их вида я готова лопнуть от злости. А все потому, что тетка Ван носится с Цзюе-цюнем и Цзюе-ши как С какими-то драгоценностями, — раздраженно сказала Шу-хуа.

— Дяде Кэ-мину тоже не повезло в жизни, как назло Цзюе-ин совсем на него не похож, — огорченно сказал Цзюе-синь.

— А что тут удивительного? Ведь именно дядя Кэ-мин вынудил такую замечательную девушку, как Шу-ин, уйти из дому. Ему бы следовало иметь еще несколько таких «хороших» сыновей, как Цзюе-ин, чтобы они выводили его из себя, вот было бы хорошо, — без всякого сочувствия и даже с некоторой радостью проговорила Шу-хуа.

Цзюе-синь грустно вздохнул, нахмурил брови и сказал:

— Ты тоже не совсем права. Как бы там ни было, но все они члены семьи Гао!

— На свете бог весть сколько людей носит фамилию Гао — всех и не перечесть. Ты что, обо всех будешь заботиться? — усмехнулась Шу-хуа.

Цзюе-синь покачал головой и с видом человека, которому уже надоело убеждать, сказал:

— К чему заниматься пустыми рассуждениями? Все мы происходим от одних предков, живем в одном доме. Неужели ты не желаешь им хорошего?

Шу-хуа непонятна была психология Цзюе-синя, и она с раздражением сказала:

— Ладно, желай им хорошего, но какая польза говорить об этом со мной, здесь? Ты бы лучше пошел поучил их, научил уму-разуму.

Цзюе-синь обескураженно молчал. Такого ответа он не предвидел, он свалился на него неожиданно, оглушив словно дубиной.