Сигизмунд: Вечный крестоносец - Джон Френч

сам, был босиком. Лунный Волк остановился, разминая пальцы ног в золе, осматривая сводчатый каменный потолок и стены, одобрительно кивая. Его кожа была очень тёмной, а короткая прядь волос, спускавшаяся по центру головы, была серой, под цвет глаз. Сигизмунд знал о нём по его репутации — вы не могли слышать о победах и почестях Лунных Волков и не знать о Гастуре Сеяне, капитане Четвертой роты и члене Морниваля, квартета близких советников Гора Луперкаля. Благородный и смертоносный — так отзывались о нём все, кто знал Сеяна. До утреннего брифинга Сигизмунд никогда не встречался с ним лично, но, наблюдая за его движениями, он мог сказать, что по крайней мере половина репутации была правдой. Он надеялся, что и остальная тоже.

— Боюсь, я здесь, чтобы поговорить с тобой о расколе в братстве легионов, — сказал Сеян, — и о твоей роли в этом.

— Я говорил, потому что видел зону боевых действий, брат, — сказал Сигизмунд. — Всё просто.

Сеян улыбнулся и печально покачал головой:

— Боюсь, что в некоторых вопросах редко бывает просто, даже если результат должен быть таким.

— Тактические решения принимаю не я, и, простите, хотя вы и просите обращаться к вам по имени, я не капитан Морниваля и не командир высшего ранга. Я лейтенант Храмовников. Я защищаю наши клятвы и иду туда, куда просит меня мой лорд отец. Я заговорил, потому что так пожелал лорд Гор. Если я оговорился или поступил бесчестно, то я заглажу свою вину.

Сеян улыбнулся и склонил голову, но когда он посмотрел на Сигизмунда, его лицо было серьёзным.

— Ты был там, потому что лорд Рогал Дорн хотел, чтобы ты был там и сказал то, что ты сказал. Ты сказал это от его имени.

— Я говорил только то, что видел, — сказал Сигизмунд. — Мой лорд не спрашивал и не наставлял меня.

— И всё же ты говорил за него и сказал то, что он хотел сказать. Ты его сын, Сигизмунд. Я видел это тогда и вижу сейчас. Некоторые считают отца Имперских Кулаков создателем крепостей, магистром кораблей, воином из камня, но он также является лордом завоеваний и огня, отбрасывавшим врагов до тех пор, пока они больше не смогут угрожать Империуму. Существуют ли эти враги на поле боя или в умах людей, для него не имеет значения — с ними нужно встретиться лицом к лицу и победить. — Сеян замолчал, его взгляд стал очень внимательным. — Ты это знаешь. Ты знаешь это в своих сердцах, мышцах и душе. Ты его сын во многих отношениях, которые не зависят от титула или звания. Он поставил тебя в то место и в то время, потому что знал, что ты скажешь, потому что именно это и сказал бы он сам.

Сигизмунд почувствовал, как слова опускаются и усваиваются, прежде чем ответил.

— Нет ничего, что мой лорд не мог бы сказать сам.

— Но есть, брат. Есть вещи, которые он не может сказать, и вещи, которые он не может сделать.

Сигизмунд на секунду замер, а затем медленно кивнул.

— Десятый, — сказал он.

— Десятый, — печально повторил Сеян. — В войне, которую мы ведём, есть свои войны, брат. Войны за то, как мы побеждаем, что мы терпим, и за видение мира, который наступит после того, как мы закончим. Ты, как и лорд Дорн, веришь, что действия должны быть безжалостными, но с завершением, на котором можно строить — что мы не являемся и не должны быть чудовищами, с которыми сталкиваемся. Другие думают иначе. Лорд Феррус среди них, в данном случае.

— Уничтожение Астрании... — сказал Сигизмунд.

— Никакой возможности искупления, никаких шансов, что с притупленными когтями и вырванными клыками они подчинятся, что у них есть что-то, что может научить нас истине, что они могут стать столпом будущего в дни, которые мы не видим.

— Некоторым врагам нельзя позволять существовать, — сказал Сигизмунд.

— Действительно, и идея о том, что мы должны исходить из такого отношения, является главной среди тех врагов, с которыми нельзя мириться. Мы — наконечник копья, несущие смерть, которую нельзя отрицать или победить. Мы должны внимательно относиться к этой ответственности, иначе всё, что мы сделаем — это создадим опустошение и назовём это миром.

— Теперь вы говорите за лорда Гора, — сказал Сигизмунд.

Сеян пожал плечами:

— За него, за себя, за наш легион и будущее, которое мы создадим. Это то, что делают чемпионы, для чего мы здесь — говорить то, чего не могут их лорды, стоять там, где не могут их лорды, делать то, чего не могут их лорды.

— Понимаю, — сказал Сигизмунд.

— Да, брат, — сказал Сеян. — Думаю, ты понимаешь.

И Сигизмунд действительно понимал. Он понимал Ферруса Мануса, убеждённость которого была такой же неумолимой, как вращение огромной машины. Он понимал лорда отца и знал, что Рогал Дорн не отступит и не пойдёт на компромисс. Он понимал Гора Луперкаля, вечно балансировавшего, столь же тонкого в стратегии, сколь и разрушительного в войне, вставшего на сторону Дорна, но знавшего, что грядёт конфликт, конфликт между братьями и между Железным Десятым и Каменным Седьмым.

Ничего хорошего из такого раскола не выйдет. Они случались и раньше, и всегда результатом было то, что Крестовый поход за просвещение страдал, а Империум слабел. В другие времена, на меньших стадиях, возможно, это разрешилось, если бы каждая сторона вошла в круг мечей и позволила решать силе оружия. Но это были примархи, столпы, на которых держался растущий Империум. Они не могли обнажать клинки в гневе, чтобы решать вопросы гордости. Другие должны были делать это за них.

— Десятый бросит вызов после завершения последней битвы, — сказал Сигизмунд.

Сеян кивнул:

— Они бросят вызов тебе. Ты выступал на совете. Твои слова нарушили равновесие. В этом ты избранный сын своего отца, поэтому они бросят вызов тебе и сделают больше, чем просто попытаются победить тебя. Они попытаются сломать тебя. Они захотят показать,