Ковентри возрождается - Таунсенд Сьюзан Сью

– Ладно. Могу я все-таки принять ванну?

– Еще кое-что, Поджер.

– Слушаю.

– Ты скажешь, это невозможно, но придется сделать.

Поджер слушал, а тем временем в ванне стыла вода и грязная пена затягивала поверхность.

36. Я смотрю на себя

Додо наконец оторвалась от телефона и сказала:

– Давай зайдем в одну из этих миленьких кабинок и сфотографируемся.

Я выбрала в качестве фона синюю занавеску, приладила вращающийся стульчик, села и подготовила перед зеркалом нужное выражение лица. Я хотела выглядеть серьезной, умной, грустной, сексуальной, независимой, таинственной и доброй, но, когда машина извергла из своего чрева липкие фотографии, я была разочарована.

– Ну, что скажешь? – спросила я у Додо, когда она вернулась неизвестно откуда с марками и прочими почтовыми принадлежностями.

– Вид у тебя бледный, напуганный и вполне сорокалетний, – ответила она, наклеивая марки на конверты.

Додо не смягчает выражения, она режет правду-матку.

– Знаешь, что тебе необходимо, милая Яффа? Отдохнуть.

Додо зашла в кабинку и сидела там, пока не сделала восемь снимков. На первых четырех у Додо был суровый вид. На остальных четырех Додо смеялась, держа в руке фотографию, где я в обнимку с Поджером.

– Пригодится еще, – сказала она, помахивая в воздухе второй полоской снимков, чтобы быстрей просохли.

– Что ты с ними собираешься делать? – спросила я.

– Удрать, – ответила она. – И тебя взять с собой, если захочешь.

– Куда же мы удираем? – спросила я.

– Куда глаза глядят, – сказала она. – Может, в горы Уэльса.

В ту минуту я решила, что она шутит или, быть может, фантазирует. Она взяла мои фотографии, положила их к себе в объемистую кожаную сумку на ремне и обронила:

– Здесь они будут в большей сохранности.

Я подумала, что это очень странный шаг, потому что Додо знает, как тщательно храню я свои пожитки. Я еще ни разу не потеряла того, что не хотела потерять. Я пользовалась одним и тем же ключом от входной двери целых девятнадцать лет, в то время как моя драгоценная дочь Мэри за четыре года потеряла десять ключей. О, моя милая, прелестная Мэри, как я тоскую по тебе. Вот бы ты удивилась, прочитав эти слова. В нашей семье не принято открыто выражать свою любовь.

Мы давно уж перестали гладить друг друга и называть ласковыми именами. Находясь в одной комнате, мы испытывали замешательство и неловкость. Мне жаль, что так получилось. Мэри, дорогая, я хочу, чтобы ты окончила школу и получила хорошее образование, – это единственный достойный способ выбраться из района муниципальной застройки Темные Тропинки. Мы не потеряны друг для друга, Мэри. Мы связаны узами покрепче пуповины, которую перерезали и перевязали в тот день, когда ты у меня родилась. Милая Мэри, не горбись и не сутулься, ходи гордо, развернув плечи. И смотри вокруг, не отводи глаза. И говори четко, не бормочи. Не лги, и не лицемерь, и не говори людям лишь то, что, как тебе кажется, им польстит. И не забывай меня, Мэри. Помни, я любила тебя. Да, и еще очень постарайся не терять ключа от входной двери. И всегда, всегда будь доброй.

Приземлился самолет Сидни. Додо, которая в этом разбирается, говорит, что еще не меньше двадцати минут уйдет на паспортный контроль, получение багажа и таможенный досмотр. Поэтому, чтобы как-то убить время, мы снова тратим краденые деньги и покупаем свитеры, перчатки, шарфы и шерстяные шапки. Додо говорит, что теплые вещи нам понадобятся, но не объясняет почему. Думаю, что мы сбежим в горы Уэльса, повидавшись с Сидни. Надеюсь, что так. Но какой же глупый у меня будет вид, чтобы не сказать – чересчур бросающийся в глаза, если я полезу в горы в леопардовой шубке.

Мой любимый сын ездил на субботу и воскресенье в Уэльс, когда ему было четырнадцать лет. Поездку организовала школа, но на самом деле заботу о нем и еще восьми детях взяла на себя фирма «Приключения на колесах». Из нашего холмистого графства они отправились на микроавтобусе в дикий Уэльс и ходили там по горным кряжам. Вернувшись домой, мой сын еще долго витал в облаках. Я радовалась, что он расширил свой кругозор. Молодая женщина по имени Андреа отвечала за его спуск по скалистому склону.

Дорогой Джон, надеюсь, ты никогда не забудешь, что однажды доверил свою жизнь надежным женским рукам.

37. Брадфорд идет по Темным Тропинкам

Брадфорд Кинз стоял у дома номер 13 в переулке Барсучья Роща района Темные Тропинки. Он теперь уже знал, что Лорен Макскай – это и есть Ковентри Дейкин, и любил он ее сильнее, чем прежде. Ему с трудом верилось, что эта роскошная женщина провела большую часть своей взрослой жизни в таком жутком месте, что ей приходилось шагать по мерзким серым тротуарам и видеть перед собой такой тусклый пейзаж. Его не удивляло, что эта страстная, полнокровная женщина пошла на убийство. Она была волшебница, и пребывать ей надлежало в волшебном царстве, а не среди здешнего убогого нагромождения бетона и кирпича, которое называют районом. Его глаз художника с отвращением смотрел на унылые прямоугольные дома с низенькими входными дверями, на чахлые палисадники. Это же небытие, подумалось ему, и он возблагодарил Бога, в которого не верил, за свою извилистую улочку на окраине, где вплотную стоят дряхлые двухэтажные дома, где на углу магазин, а из окна его гостиной видны напоминающие спички ноги прохожих. Он презирал в доме Лорен нелепые окна и двери в псевдогеоргианском стиле.

«Она замужем за выскочкой», – подумал он, и, снедаемый любопытством, прошел по дорожке к дому, и позвонил в дверь.

Из дома донеслась мелодия «Если б я правил миром», и Дерек Дейкин приоткрыл дверь, насколько позволяла цепочка. Брадфорд никак не ожидал увидеть здесь такого старого человека. Ему небось лет сорок пять, не меньше. Брадфорд не заготовил первых фраз.

– Мистер Дейкин?

– Да?

– Я друг вашей жены.

– Я вас не знаю.

– Да, не знаете. Я ведь сказал: я друг вашей жены.

– Но я знаком с обоими друзьями моей жены. Вы уверены, что у вас правильный адрес?

– Ваша жена – очень талантливая художница.

– Вы просто не туда попали, молодой человек. Ну-ка, будьте любезны…

– Не могли бы вы дать мне какую-нибудь ее вещицу? Мне так хочется что-то на память, пустячок, что угодно, лишь бы можно было подержать в руках…

Косматая борода Брадфорда лезла в приоткрытую на всю ширину цепочки дверь. Он вовсе не хотел говорить подобострастно, но поделать с собой ничего не мог. О, какое унижение! Он знал, что завтра будет ненавидеть себя. Он читал о любви, о том, как она доводит людей до фиглярства, но не в силах был поверить, что и сам до этого опустился. Листая в свое время Юнга, он понял, что он интроверт.

– Вполне хватит носового платка. Может, найдется что-нибудь из нестираного белья?

– Нет, уходите. Уберите ногу и бороду из моей прихожей.

– Я люблю ее, люблю вашу жену и, когда разыщу, возьму ее к себе и никому не отдам! – Брадфорд и не предполагал, что способен кричать с такой страстью.

– Подождете, пока она выйдет из тюрьмы, да? – спросил Дерек.

– Как? Она в тюрьме?

– Нет, – ответил Дерек. – Но будет, когда ее поймают.

– В таком случае я разобью палатку у тюремных ворот.

– Власти этого никогда не допустят. Вы нарушите сразу несколько подзаконных актов.

– Я найму самолет и стану летать над тюрьмой. А к самолету прикреплю плакат: «Я ЛЮБЛЮ ВАС, ЛОРЕН МАКСКАЙ». Она выглянет из своего зарешеченного окошка и увидит его.

– Лорен Макскай? – с облегчением переспросил Дерек. – Я же сказал, что вы перепутали адрес. Фамилия у жены Дейкин, миссис Дерек Дейкин.

Дерек пинком выставил ногу Брадфорда за порог и захлопнул дверь, прищемив клок спутанной бороды безумца. Брадфорд взвизгнул от боли, но Дерек не рискнул открыть дверь и вновь объясняться с этим маньяком; он поспешно отправился на кухню и, найдя ножницы, через щель в почтовом ящике просунул их Брадфорду, и тому пришлось укоротить бороду на четыре дюйма. Брадфорд опустил рыжие клочья в почтовый ящик, но Дерек не желал, чтобы его обвинили в краже, и просунул их обратно Брадфорду. Дереку и без того хватало забот: детям велено быть дома к 14.30, сейчас уже 16.15, а их и в помине нет; воскресный обед обезвоживается в духовке.