В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес

Эти часы спокойной близости и мирной болтовни нередко прерывались взрывами ярости мореплавателя, видевшего, что время идет, а планы его все не осуществляются. Неужели война с маврами никогда не кончится! Когда королевские войска взяли Малагу и освободили сотни христиан, находившихся там в рабстве, Колон, присутствовавший при последних днях осады, перебрался в этот город. Король и королева дали ему аудиенцию в лагере, где они жили. В самой Малаге жить было небезопасно. Во время осады какой-то фанатик-мусульманин проник в одну из королевских палаток и заколол кабальеро и придворную даму, решив по их роскошным нарядам, что это дон Фернандо и донья Исабела. Побежденные мавры оставались в городе и после того, как победители подняли свои знамена над его стенами.

Гранада все еще находилась под властью мавританских королей, но Колон в своем нетерпении считал, что настало время напомнить о себе» Его бы устроило, если б в его распоряжение предоставили несколько кораблей из флота, собранного для осады Малаги и остававшегося пока без дела. Но, кроме кораблей, ему еще нужны были к деньги, а их-то у королевской четы было меньше, чем когда-либо. Во время осады Малаги королю и королеве пришлось обращаться за займами ко всем знатным сеньорам своего государства. Вдобавок к этому, в лагере под Малагой находился брат Эрнандо де Талавера, бывший настоятель монастыря Прадо, а ныне епископ Авилы, который в свое время возглавлял совет ученых в Кордове. К этому вельможе, прибывшему, чтобы торжественно отметить взятие города, обратилась королевская чета за советом по поводу новых предложений Колона, и ответ его был по-прежнему отрицательный.

Идти на запад в поисках золота и пряностей, за которыми португальцы плывут на восток вдоль берегов Африки, представлялось Эрнандо де Талавере делом второстепенной важности. Это значило бы оттянуть силы от главной государственной задачи — окончательной победы над мусульманами. Сейчас следует думать о Боабдиле, правителе гранадских мавров, а не о Великом Хане. Завоевание Гранады — вот что необходимо закончить, отложив до поры до времени вопрос о том, отправляться ли на поиски Кинсая и других сомнительных городов, известных только нескольким путешественникам, не менее склонным к преувеличениям и выдумкам, чем сочинители рыцарских романов и сказок.

Автор проекта вернулся в Кордову в таком отчаянии, что даже отправил письмо королю Португалии, дону Жоану II, тому самому, которого столько раз в своих рассказах обзывал обманщиком и лжецом. Этот монарх, ловкий дипломат, которому несколько раз удалось обмануть в договорах короля Фернандо, считавшегося первым дипломатом своего времени, очень любезно ответил покинувшему его двор мореплавателю. Он даже заверил его, что тот спокойно может вернуться, не опасаясь преследований со стороны португальского правосудия, что было явным намеком на долги, оставшиеся за Колоном в Лиссабоне.

Дон Жоан II был, несомненно, заинтересован в том, чтобы Привлечь к себе этого человека, нашедшего в Португалии свое призвание и присвоившего знания и тайны ее мореплавателей и космографов, чтобы потом предложить их правителям Испании, вечным соперникам португальского короля.

Колон, который так ждал этого ответа, растерялся, получив его. Он боялся вновь оказаться в Лиссабоне, откуда бежать теперь будет труднее, чем в первый раз. И, к тому же, опять начинать новые переговоры! Сразу отказаться от всего, что удалось достигнуть за несколько лет в Испании! Дои Фернандо и донья Исабела никогда ведь не отказывали ему в помощи, они просто ждали более благоприятных обстоятельств — избавления от войны, увеличения доходов.

Он мысленно взвесил могущество и возможности первых государств христианского мира. Испания в это время была страной, у которой больше всего было и средств и сил. Ни Франция, ни Англия, где жил его брат Бартоломе, тщетно добиваясь помощи для осуществления своих планов, не могли сравниться по богатству и морскому могуществу с государством королей-католиков, которые, сами того не ведая, подготовляли величие будущего властелина — Карла V.

Досада толкала его на бегство из этой страны, но решимость его ослабевала при виде Беатрисы и ее малыша. Он брал на руки Эрнандико и забывал о своем намерении уехать из Испании на поиски какого-нибудь другого двора, менее занятого войной. Он чувствовал, что все больше и больше любит эту женщину, которая, несмотря на свою юность и усердные ухаживания ее сверстников, предпочла его, человека в рваном плаще, с седой головой, безумца, по мнению многих, и, вдобавок, тогда еще не признанного при дворе.

В те дни, когда Колон терял надежду, он срывал на своей семье раздражение, вызванное неудачами и разочарованиями. В эти-то дни перед Беатрисой полностью раскрывался его скверный характер, который она угадала уже в первые дни их любви.

Разница в возрасте между ними побуждала сеньора Кристобаля к подозрительности и ревности. Ему казалось, что она влюблена во всех стройных кордовских парией со шпагой у пояса, которые шли на войну или с войны и, встречая Беатрису, знакомую им с детства, любезничали с ней, весело и непринужденно болтая на своем андалусском наречии. Эта ревность выливалась в шумные ссоры, оттого что Беатриса не могла спокойно относиться к оскорбительным для ее чести подозрениям. И почти всегда вмешивалась ее тетка, на редкость некстати вставляя свои замечания именно в эти минуты взаимного раздражения.

— Когда же вы поженитесь? Вот уже почти три года, к ты живешь в смертном грехе! Мне стыдно, что моя племянница — наложница человека, который неизвестно откуда взялся.

Охваченная внезапной враждебностью, Беатриса начинала расспрашивать любовника о нужных для бракосочетания бумагах, о которых она и не вспоминала несколько часов тому назад. Когда же они наконец придут? И откуда он, действительно, родом?

И в порыве злости она уже начинала сомневаться и в возможности путешествия в Индию, и в богатствах Великого Хана, и даже в самом существовании такого монарха. Все это выдумки, обман, тайна… как вся его жизнь. В конце концов они мирились, растроганные младенческой прелестью Эрнандо, начинавшего уже лепетать, и воспоминанием об их первом сближении, когда он рисовал замки, слонов и верблюдов далеких сказочных стран или учил ее, как изобразить цветок, чтобы украсить подпись. Но после каждого примирения у обоих оставалось такое чувство, будто они спустились еще на одну ступеньку лестницы-стремянки, концы которой расходились все шире и шире. Раньше они стояли вместе, тесно обнявшись, на ее верхушке; теперь же, после каждой перепалки, они оказывались все ниже и все дальше друг от друга.