Современный румынский детектив - Штефан Мариан

— Для начала советую не пропускать светофоры. А подробности нам нужны.

— Значит, так: вхожу в гостиную и там снова пытаюсь зажечь свет. Опять напрасно. И тут слышу голос.

— А вы можете в точности повторить, что он сказал?

— Почти уверен. Тем более что разговор был чертовски лаконичен. Он сказал: "Не мельтеши, шеф, я вывернул пробки". Голос такой хриплый, пропитой или прокуренный, откуда-то слева, но я ничего не видел, потому что шторы были опущены. Я даже хотел запустить наугад в темноту своей бронзовой статуэткой просто на голос, но шансов попасть было мало, к тому же он мог оказаться вооруженным или вдруг зажечь фонарь. А он еще сказал: "И брось эту штуку". Это, может быть, стыдно, но я бросил. А сам спрашиваю: "Кто ты такой и что тебе надо?"

— Он ответил?

Паул Чернеску жмет на тормоза, потому что мы подъехали к особняку на площади Росетти.

— Войдемте, и я вам все наглядно покажу. Дверь он открывает без ключа.

— Вы не заперли?

— А как запрешь, этот тип взломал замок. Поскольку я отлучался всего на полчаса, я попросил одного соседа посторожить.

В эту минуту из-за соседней двери действительно показывается старик в халате и тапочках.

— Это я, господин Панаитеску, спасибо, я приехал,

— А я тем временем послал за слесарем, сейчас подойдет, врежет вам новый замок, — говорит пожилой господин Панаитеску.

— Еще раз очень вам признателен, — благодарит доктор, и мы входим.

С первого взгляда видно, что в квартире Паула Чернеску за ночь произошли существенные перемены. Все, что было полками, ящиками, этажерками, шкатулками и тому подобным, опрокинуто, сломано, перерыто без жалости. Не пощажен и кабинет. Витрины с наборами медицинских инструментов выглядят как в военном госпитале после прямого попадания бомбы.

— Как вам нравится, товарищ майор? Этот тип хорошо потрудился.

Я тяжело опускаюсь в кресло и прошу его продолжать рассказ.

— Итак, я спросил его, кто он такой и чего хочет, "Кто я такой — не твое собачье дело, — так он мне ответил, — а зачем я пришел, ты лучше меня знаешь". Я попытался с ним объясниться: "Тебе, наверное, деньги нужны, но у меня при себе всего сотни две", У меня и правда, по случайности, в тот момент в доме больше не было, И еще добавил как дурак: "Честное слово!"Вот тогда он меня и стукнул в первый раз.

К моему стыду, я только теперь замечаю на левом виске Паула Чернеску свежую ссадину.

— Я потерял равновесие, но прислонился к стене и не упал. Он трахнул здорово, может быть, вон тем стулом, видите, валяется. Потом заорал, не стесняясь, во весь голос: "Деньги? Нужны мне твои вонючие деньги!"Точно не помню, но, кажется, он так и выразился: вонючие. "Драгоценности давай! Драгоценности!"Я совсем обалдел от этих криков и тоже заорал, к тому же я надеялся привлечь внимание соседей, хотя на супругов Панаитеску надежда небольшая. Я кричал: "Какие драгоценности, какие еще драгоценности? У меня никаких драгоценностей, кроме дешевого перстня и золотого нательного крестика, бери и убирайся к черту!"Я думал либо его угомонить, либо, наоборот, раззадорить так, чтобы он подошел ближе и чтобы я мог с ним схватиться на равных, потому что, как вы понимаете, я умею дать сдачи при необходимости… Правда, я подумал, что их может быть двое, если не больше. Но тип не унимался, только голос понизил: "Драгоценности, отдай драгоценности или скажи, где спрятал!"Я ему снова: "Никаких у меня нет драгоценностей, и нигде я ничего не прятал!"Потом я замолчал, и он замолчал. Я почувствовал, что он приближается, и приготовился к защите, причем я знал, что он меня видит, а мои глаза еще к темноте не привыкли, но тут я сделал ошибку, и она могла стать для меня роковой, да и стала в какой-то мере: я отошел от стены. И в ту же секунду на моей шее захлестнулся то ли ремень, то ли шарф. У меня было такое ощущение, что этот тип сзади, я попытался отбиваться локтями и ногами, но было слишком поздно. Дыхание перехватило, я только слышал как сквозь сон: "Драгоценности, драгоценности…"А потом больше ничего не помню, наверное, свалился как мешок с картошкой. Очнулся час назад. Вернее сказать, ожил.

Встаю с кресла и подхожу к доктору Чернеску. У него на шее — багровая полоса во всем своем великолепии. Хреновый ты сыщик, Аугустин Бребенел! Даже этого не заметил. Тебя надо перевести куда полегче. Однако теперь, когда я вижу все собственными глазами, могу сказать с определенностью: ни один симулянт в мире, каким бы талантливым он ни был, не поставил бы себе таких синяков. Остается только кое-что уточнить.

— А какое ваше впечатление: бандит устроил этот декор до того, как попытался вас задушить, или после?

Чернеску на секунду задумывается.

— Я тоже задавал себе этот вопрос, но потом подумал: какая разница, разгромил он квартиру до или после того?

— Разница существенная, доктор. Потому что в первом случае мы имели бы дело с вором, застигнутым случайно за работой, а во втором — с форменным покушением на жизнь.

— Вообще-то я вряд ли спал таким глубоким сном, чтобы не услышать, как громят квартиру. Драгоценности он, видите ли, искал, как вам это понравится, у меня! Так что я думаю, он орудовал, когда я уже потерял сознание, тем более что и в спальне все тоже вверх дном. Ничего не нашел, естественно, плюнул и удрал. Может, наводка плохо сработала. Правда, он один раз назвал меня доктором, но докторов много, и у кого-то, надо полагать, есть и драгоценности!

Бегло осматриваю комнату, перехожу затем в спальню, где меня встречает такой же разгром. Все это только подтверждает мои предположения. Вот только два слова, сказанные доктором, — я это точно знаю — неправда. Всего два. Ни больше и ни меньше.

Возвращаюсь в гостиную.

— Да, доктор, может быть, он действительно просто ошибся и вы стали жертвой недоразумения. Но есть и другая вероятность: бандит мог искать у вас драгоценности, о существовании которых вы даже не подозреваете.

— Я вас что-то не понимаю, — говорит доктор.

— Я тоже еще не все понимаю, но не исключено, что завтра утром я вам позвоню и дам объяснения, которые вас удовлетворят, Через полчаса я пришлю все тут сфотографировать, после чего можете наводить порядок. Выспитесь хорошенько ночью, дом будет под охраной. Кстати, у вас ничего не пропало? Ну, нет ли у вас ощущения, что он все же что-то украл, хотя бы тот же крестик, или тот же перстень, или ту же пару сотен леев? А может, какой-нибудь ценный медицинский инструмент или что-то из предметов искусства?

— По — моему, нет. Это было бы очень неприятно, особенно если бы инструменты, потому что они — собственность поликлиники. Так, на первый взгляд, как будто бы все цело. И каким-то чудом остались нетронутыми мои восковые фигурки. Но я еще посмотрю как следует, И сообщу вам либо сегодня, либо завтра.

— Вы мне звонили из дому?

— Да, телефон работает. Он провод не стал обрезать, да, впрочем, телефон у меня на тумбочке, в спальне.

— Значит, я могу позвонить?

— Конечно, конечно.

Звоню капитану Марчелу Константину, даю ему адрес доктора и необходимые распоряжения насчет фотографирования и охраны. Затем, помявшись, прошу прислать мне срочно немного денег, прямо домой. Разговор на этом кончаю, прощаюсь с доктором, он предлагает:

— Вас подбросить?

— О, не беспокойтесь, я не домой, мне тут надо зайти в одно место, неподалеку. Лучше отдыхайте. До свидания.

В самом деле, место моего назначения — в двух шагах. Миную университет, Национальный театр и отель" Интерконтиненталь", ныряю в переход — и вот она, Центральная библиотека. Справляюсь, где тут детский отдел. Поднимаюсь на второй этаж, и меня встречает улыбающаяся дама с видом законченного педагога и избытком диоптрии.

— Вы не могли бы дать мне на несколько минут сборник сказок, где есть сказка о курице, которая несла золотые яйца?

Глаза под толстыми стеклами линз расширяются, как будто я одновременно бросил два камушка в тихое зеркало озера. Концентрические круги разбегаются на пол — лица.

— Не будете ли так добры повторить?

Я повторяю. Меня просят подождать. Я жду. Минут через семь дама выносит мне кипу книг Перро, Испиреску и братьев Гримм. Ласково предлагает:

— Вот, можете полистать.

— Благодарю, я уже сам вспомнил, простите за беспокойство, — отвечаю я и иду к выходу.

Представляю, какую оторопь — или негодование — шлют мне в спину добрые очки.

На бульваре клокочет жизнь. Время не самое подходящее для прогулки, но я не хочу забывать, что истекают последние мгновенья моего отпуска. Интересно, вся эта толпа, в которую я затесался, тоже в отпуске? Отнюдь не в первый раз я задаюсь вопросом, как объяснить такую загруженность улиц в рабочее время. Женщины и мужчины во цвете лет, старики, молодежь, ребятишки… Скажем, так: одни на самом деле в отпуске, потому что отпуска приходятся и на октябрь, другие — те, что постарше, — пенсионеры, кто-то работает в вечернюю или ночную смену, кто-то — командированный… Да, пожалуй, все сходится. Впрочем, я, кажется, и по телевизору видел: людей анкетировали на этот предмет, довольно-таки деликатный.