Завещание профессора Яворского - Эдуард Ростовцев

- Зачем говорите об этом? - перебила его Лариса. - На что способен Донат, я уже знаю. Но я не Надежда Семеновна и мне плевать на то, что будут судачить по углам. Я пойду на суд, даже если он состоится на стадионе, и расскажу об этом подонке все. И о себе расскажу. Как кокетничала с ним - просто так, от нечего делать; как принимала потом его ухаживания. Думала Пашке на зло делаю, он его терпеть не мог, а оказалось - себе. Но дело не только в этом. Как жених, Донат меня вполне устраивал: он не торопил события и в то же время был внимателен: потакал моим прихотям, капризам. Он сразу расшифровал мою цыплячью философию: не распускает руки - значит, уважает, не хамит - значит, воспитанный, не напивается до одурения - стало быть, порядочный, дарит цветы - вообще прелесть! Паша предостерегал меня, но я думала, что он из-за неприязни к Донату так говорит. Даже когда всплыла история с "Картинками", и он выгнал Доната из нашего дома, я все еще не считала, что он прав. А сегодня поняла: он тысячу раз прав! Я была нужна Донату как зайцу стоп-сигнал. Мой папа был ему нужен, наши книги нужны, знакомства, связи Надежды Семеновны, наш дом - "фирма", как он однажды выразился, - ему требовались. И что самое дикое: я ведь не слепая была - видела, слышала, понимала. Но почему-то считала, что это как бы параллельно идет и не влияет на его отношение ко мне... Он умел быть ласковым, осторожным - с цыплятами нельзя грубо обращаться, не то испугаются, убегут, или, чего доброго, окочурятся до срока. Но сегодня как раз вышел срок, и я узнала, какой он осторожный. Он меня ногой в живот бил. Сорочкин этот или Рубашкин - я не знаю как его, - только разок меня по затылку треснул, да руки потом заламывал. А Донатик ножкой меня в живот. Да с размаху, чтобы посильнее было! Вот как цыплят свежевать надо...

Она в изнеможении откинулась на подушки.

Вошла Инна Антоновна, сердито посмотрела на Валентина:

- Вы соображаете, что делаете?

- Уже ухожу, - смутился Валентин.

- Все в порядке, Инна Антоновна, - не поднимая головы, с трудом выдохнула Лариса. - У нас был неприятный, но очень нужный разговор. Для меня нужный. И я благодарна Валентину Георгиевичу за этот разговор.

- У Валентина Георгиевича удивительная способность приходить с неприятными разговорами и оставлять приятное впечатление о себе, - все еще строго глядя на Валентина, сказала Инна Антоновна. - Будем надеяться, что когда-нибудь он придет с приятным разговором.

- Постараюсь оправдать ваши надежды, - тушуясь под ее взглядом и пятясь к двери, натянуто улыбнулся Валентин.

В гостиной Мандзюк беседовал о чем-то с Анной Семеновной. Только сейчас Валентин разглядел ее как следует. Она была такая, какой ее описал Сторожук: седовласая, прямая, как жердь, с тонкими белыми губами и сердито-настороженным взглядом старой девы. Мандзюк говорил с ней вежливо, но Анна Семеновна то и дело обиженно поджимала тонкие сухие губы. Когда Валентин вошел в гостиную, разговор подходил к концу.

- Не понимаю вас, Анна Семеновна, хотя это уже не столь важно, - как бы резюмируя все, что было перед тем сказано, заметил Мандзюк. - Но, быть может, вы снизойдете до моего неслужебного любопытства?

- Мужчине этого не понять, - отрезала Анна Семеновна.

- Возможно вы правы, - неожиданно согласился Мандзюк. - Мужская логика слишком прямолинейна.

Он уложил в свой "дипломат" какие-то металлические пластины, обернутые газетой, встал, церемонно поклонился Анне Семеновне, сказал Валентину:

- Идемте, товарищ капитан. Хозяевам надо прийти в себя после волнений сегодняшнего вечера.

Уже в машине он чему-то улыбнулся, а затем обратился к Валентину:

- Чего не спрашиваешь об инкунабулах Яворского?

- Не вижу в том смысла. Завещания нет и, строго говоря, не было. А коли так, пусть наследники сами разбираются.

- И все-таки хотя из любопытства.

- Хочешь, чтобы я спросил, кто и куда перепрятал инкунабулы?

- На этот вопрос не смогу ответить по той простой причине, что лечебников двенадцатого века, некогда составлявших гордость библиотеки профессора Яворского, уже не существует.

- Не понял, - насторожился Валентин.

- От них остались только серебряные переплеты, кстати, очень искусно инкрустированные средневековыми чеканщиками. Хочешь взглянуть? Они в моем портфеле.

Мандзюк потянулся за "дипломатом".

- Потом, - остановил его Валентин. - Но что стало с самими книгами?

- Анна Семеновна сожгла их. В кафельной печке, что стоит в ее комнате.

- Сожгла?

- Еще месяц назад, когда поднялся шум вокруг этих лечебников. Она обнаружила их случайно во время уборки, среди вороха старых журналов. Догадалась, что они спрятаны кем-то из членов семьи, и решила таким вот образом убрать этот камень преткновения.

- Она сошла с ума!

- Вначале я тоже так посчитал, но мое суждение было поспешным. Скандал-то уже начался, и кто-то должен был подумать, чем он кончится. Анна Семеновна подумала. Хорошо ли, худо ли, но подумала.

- Она призналась тебе?

- Еще месяц назад, сразу после того, как были сожжены книги, она написала об этом в газету, которая опубликовала очерк Верхотурцева. Но по каким-то соображениям не отправила письмо. А сегодня, едва я завел разговор об исчезнувших лечебниках, передала мне письмо и переплеты, как доказательство содеянного. Письмо маловразумительное: свои действия объясняет антибиблиофильскими настроениями. То же самое говорила мне. И, видимо, это отчасти так.

- Но эти книги бесценны! - не мог успокоиться Валентин. - Она - не безграмотная женщина, должна была соображать!

- Она не очень сильна в юриспруденции и, имея это в виду, можно понять ее опасения. Даже мы - юристы - не сразу разобрались в этой довольно запутанной истории с завещанием. Чего уж от нее - акушерки требовать! Знаешь, Валентин, женщины иногда, я подчеркиваю - иногда, понимают сердцем больше, чем мужчины умом. Анна Семеновна очень любит сестру, племянника, ради них пожертвовала многим: институтом, возможностью создать свою семью. А что по сравнению с этим какие-то старые книги, будь они даже отлиты из золота.

Эпизод драки у ресторана "Сосновый бор" был выделен в отдельное производство. По этому делу, кроме Новицкого, были привлечены Донат Боков и Рубашкин. Им вменялось в вину подстрекательство. Боков все отрицал и, как предвидел Ляшенко, пытался опорочить свидетелей: Ларису Яворскую, Тамару Зимовец, Романа Гулько (уличная кличка Бим) и даже своего сообщника Рубашкина. Но он переборщил: Рубашкин обиделся на него (в судебном заседании Донат нелестно отозвался о его умственных способностях, назвал Сорочкиным) и рассказал о том, как он, по наущению Бокова, спровоцировал Анатолия Зимовца на конфликт. Гулько тоже не стал упорствовать и поведал суду о клеветнических измышлениях о Ларисе, Анатолии и Новицком, которые распространял за обещанное Боковым вознаграждение. На суде всплыла и подоплека подстрекательства. Дело было не только в книгах покойного профессора Яворского - Новицкий уличил Бокова в вымогательстве взяток у больных, пригрозил разоблачением.

На вопрос председательствующего, почему он ограничился предупреждением и не поставил об этом в известность администрацию больницы, руководство кафедры, Новицкий сказал:

- Неловко было: все-таки коллега. Кроме того, он был вхож в дом Яворских, считался женихом моей сводной сестры. Я поговорил с ним, как мне казалось, достаточно серьезно. Думал, он поймет...

Участь Новицкого предрешили медицинские эксперты, приглашенные из соседней области, которые единодушно заявили, что невозможно определить, когда Зимовец получил опасную для жизни травму: во время падения с мотоцикла, или в последующей затем драке на автостоянке. И хотя прокурор, ссылаясь на показания самого Новицкого, утверждал, что у обвиняемого был умысел на нанесение Зимовцу телесного повреждения, судьи не согласились с ним: объективно действия Новицкого не вышли за пределы необходимой обороны. Дело в отношении него было прекращено за отсутствием состава преступления - вынести оправдательный приговор судьи все-таки не решились. Зато Боков и Рубашкин получили предельные сроки. И это было только началом возмездия: велось следствие по делу о попытке ограбления квартиры Яворских, краже личной собственности, мошенничестве, спекуляции в крупных размерах, вымогательстве взяток, соучастии в махинациях со списанием ценных книг по библиотеке Дома ученых.

Суд по второму делу состоялся только в октябре: Донат Боков и Рубашкин получили сполна. Ляшенко не довелось присутствовать на этом суде: его вызвали в Киев, где он был включен в специальную оперативно-следственную бригаду по многоэпизодному делу о квартирных кражах с двумя убийствами и поджогом, что совершались хорошо организованной группой воров-гастролеров. Преступников удалось задержать уже в конце сентября, но хлопоты оперативников на этом не кончились: еще больше месяца ушло на поиски похищенных вещей, ценностей, трупа одного из преступников, которого сообщники убили в пьяной ссоре.