Ворон и медведь - Андрей Каминский

темноту крылатый отрок, теряя на лету белые перья и хлеща кровью из глубокой раны в груди. А за ним, с торжествующим клекотом, неслась воронокрылая дева и ее пальцы скрючились, выставив вперед острые когти, готовые терзать поверженного врага. Странное видение тут же растаяло — и Редвальд вновь осознал себя посреди старинного храма, стоящим над телом мертвого герцога. Вокруг не было никого — однако с улицы уже доносились звуки очередного боя. Пошатываясь и держась рукой за окровавленный бок, сакс проковылял к входу и выглянул наружу.

Франки и предатели-кентцы из последних сил отбивались от ворвавшегося в город войска под стягом с вороном-драконом. Англы и саксы, фризы и даны, конные и пешие — все они могучей волной растекались по улицам Люнденбурга, беспощадно истребляя отчаянно сопротивлявшихся врагов. Взошедшая Луна ярко освещала город — и Редвальд с радостью увидел, что бок о бок с прибывшими на помощь союзниками сражаются и немногие оставшиеся в живых побратимы. Но тут же он забыл и о них — когда послышался топот копыт и палевая кобыла, промчавшись по полуразрушенной стене, ограждавшей заброшенную виллу, перепрыгнула через головы сражающихся и обрушилась прямо в толпу врагов, кусая и топча копытами франков. Ее же всадница, хохоча как безумная, секла и рубила сразу двумя скрамасаксами, не давая никому приблизиться к себе. Вот Энгрифледа обернулась, глядя прямо на Редвальда — и даже он поразился внезапно знакомой жажде крови, что плескалась в глазах юной королевы. Она тоже узнала сакса — и, оскалившись , вскинула над головой меч, приветствуя союзника. Редвальд, усмехнувшись в ответ, тоже вскинул меч, но тут же охнул от пронзившей все тело боли. Вся усталость и боль сегодняшнего дня вдруг разом обрушились на воина, у него закружилась голова и он мягко осел на ступени у входа в храм. Но и проваливаясь в беспамятство, он все еще слышал звуки продолжающегося сражения, вопли умирающих и ликующие крики победителей.

Исцеление Змея

- Ну-ну, успокойся! Выпей лучше это!

К губам ткнулась костяная плошка с резко пахнущей темно-зеленой жижей, в которой плавали листья и травинки. Редвальд, с трудом выпил дурно пахнущее снадобье и бессильно повалился на устланное шкурами ложе. Голова его была тяжелой, словно налитая горячей водой, перед глазами плыли красные круги, дыхание вырывалось свистящим хрипом. Бок, обвязанный бурой, от засохшей крови, повязкой, горел, будто выжигаемый раскаленным железом.

Стоявшая у ложа старая женщина в одеянии из шкуры неведомой твари равнодушно убрала пустую плошку. Рядом с метавшимся на ложе воином, она выглядела настолько маленькой, что напоминала карлицу. Тощими, покрытыми пигментными пятнами, руками она принялась сдирать присохшую повязку, вызвав у раненого новый стон боли. Наконец повязка поддалась, обнажив сочившуюся красноватой сукровицей воспаленную рану, от которой расходились багрово-черные полосы. Старуха надавила на нее и брезгливо отдернула руку, когда на нее выплеснулся грязно-желтый гной.

-Плохо дело, - шелестящий голос напоминал змеиное шипение, - может и не дожить до завтра.

-Я вызвала тебя из Линдси не затем, чтобы он помер у тебя на руках, - отозвалась стоявшая у входа Энгрифледа, - а чтобы ты поставила его на ноги. Ты можешь, Атла, я хорошо тебя знаю – так что принимайся за работу и поскорее!

Женщина уставилась на молодую королеву зелеными, как у кошки глазами, после чего тонкие губы раздвинулись в слабой улыбке.

-Все такая же упрямая, - пробормотала она, - хорошо, Фледа, я сделаю все что могу.

- Уж постарайся, - надменно бросила Энгрифледа и, повернувшись на каблуках, вышла на улицу. Старуха, слабо усмехнувшись, повернулась к воину. Тот уже лежал без сознания, хрипло дыша и уставившись в потолок невидящими глазами.

Раненого разместили в полуразрушенном храме на западной окраине города. Стены здесь покрывали чудом сохранившиеся изображения змей с человеческими головами и великанов со змеями вместо ног. Подобные барельефы украшали и алтарь из черного мрамора, под которым разместили ложе, где лежал воин. На алтаре лежали связки трав, стояли глиняные горшочки, наполненные дурно пахнущими зельями и небольшие идолы из дерева, бронзы и камня. Тут же лежал и нож, с костяной рукоятью, покрытой рунами, и с навершием в виде головы дракона. Старуха взяла этот нож и полоснула им по ране. Кровь и гной, хлынули ручьем, заляпав руки старухи почти до локтя, пока она невозмутимо расширяла порез. Закончив, она взяла в руки небольшой кувшин и достала извивающихся белых опарышей. Сделав еще несколько надрезов, расширяя рану, Атла положила в нее червей. Поверх них она прикрепила нашлепку из мха, смоченного дурно пахнущей мазью. Выпрямилась и, посмотрев в искаженное страданием лицо Редвальда, коротко бросила.

-Отдохни пока! – и вышла из зала.

Покрытый испариной воин метался в кошмарном бреду, в котором перед ним проносились видения прошлого и настоящего. Вот он снова сражается с данами на Лангобардской равнине, приносит кровавые жертвы на вершине Брокенберга, отбивает натиск франков на Люнденбург. Всякий раз в небе над ним клубились иссиня-черные тучи, то и дело проливавшиеся кровавым дождем. Алые реки текли по земле и в них извивались, раскрывая зубастые пасти, мерзкого вида твари, напоминающие одновременно червей, змей и рыб. А потом Редвальд поднимал взор и видел, что дождь из крови проливается от страшных битв в небесах, где крылатые воины, в ослепительно белых одеяниях, сходятся в жестокой битве с воинством мертвецов, валькирий и диких псов, возглавляемых одноглазым стариком на восьминогом коне. А над всем этим мерно раскачивалась голова черного дракона, с глазами цвета синего льда и жуткой пастью оскаленной клыками длиной в скрамасакс. Раскрывались огромные крылья и в кожистых складках, словно могильные черви, шевелись полусгнившие тела мертвецов.

Из этих кошмаров Редвальда вырвало ковыряние ножа в ране – это старуха Атла, с трудов вытаскивала из него глубоко зарывшихся червей. Наконец, знахарка, довольно хмыкнув, выковыряла извивающихся опарышей, еще толще, чем раньше.

-Славно они на тебе отъелись, - хмыкнула она.

Из другого кувшинчика она достала несколько жирных пиявок, которых Атла положила на раскровавленную вновь рану. После