Свобода от равенства и братства. Моральный кодекс строителя капитализма - Александр Никонов

К зиме бич сопьется вконец, заболеет, обморозится, его подберут на улице, отрежут черные пальцы в больнице, и моя дочь будет его лечить, исполняя клятву Гиппократа. А я буду без света чинить в гараже старую машину, простужусь, тоже заболею, мой бронхит меня доконает, меня спишут, и я уже не смогу летать, зарабатывать и помогать своей взрослой дочери-врачу выжить в этом мире.

Я не могу пройти мимо сломанной и выброшенной вещи на помойке. Она не виновата, что человек определил ей такую судьбу. Но мимо человека, определившего свою судьбу – жить на помойке, – мимо Человека, Личности, которая сама низвела себя до почти животного уровня, – я пройду… Нет, животному я помогу. Бичу – никогда. Я жестокосерден, негуманен, я – человек-функция, робот, без чувств, с одной волей. Но я хорошо знаю цену Труду. Труд и только Труд создал Человека».

И последнее… Из правила человеческой неравноценности вытекает одно достойное упоминания следствие: безоговорочная допустимость аборта. Если прежняя деревенская мораль, при которой дети дохли, как мухи, ханжески протестовала и до сих пор протестует против абортов, то новая мораль четко осознает: младенец – это только заготовка для производства будущего человека. И уж тем более это касается «недоделанной заготовки» – плода в утробе матери. Его ценность ничтожна, поскольку в его производство не вложен человеческий труд, а лишь «труд» матери-природы. Человек ведь в первую очередь социальное создание, а не биологическое.

Интуитивно это понятно. И было понятно всегда. Настолько понятно, что в английском языке, например, недавно родившегося младенца называют словом «it» – «это». Показательный момент, согласитесь… А на суде убийце взрослого человека дают 8–15 лет, в то время как матери, убившей только что рожденного младенца, «прописывают» 3–5 лет, хотя формально, юридически, родившийся младенец уже считается человеком. Но каждому, в том числе и судье, понятно, что до человека этому комочку – как от Москвы до Шанхая. И что в данном случае убийство – всего лишь «запоздалый аборт».

Тем поразительнее, до каких вещей порой договариваются боговеры, лишь бы убедить мир в своей правоте – в том числе и в вопросе о недопустимости абортов! Вряд ли грамотный человек в здравом уме и твердой памяти будет спорить с тем фактом, что человек – многоклеточное создание. Но в угаре противоабортной борьбы один мой приятель, успевший даже год проучиться на биофаке, пришел к выводу, что человек – создание одноклеточное. Вышло это так…

Поскольку в бога я не верю, а как-то воздействовать на меня в споре было нужно, он заявил, что аборт есть убийство, то есть преступление, и потому должен быть запрещен. Я не стал спорить. К чему спорить о вкусах? Хочет он определить аборт как убийство, пусть себе определяет… Я лишь возразил, что не всякое убийство является преступлением. Есть же легальные убийства. Например, убийство при защите своей или чужой жизни – вполне себе законное и даже благородное дело. Государственное убийство также легально: страна может казнить приговоренного по суду или послать своих солдат на фронт убивать других людей. Наконец, самоубийство тоже не запрещено у нас законодательно… Так что не всякое убийство есть преступление. И вопрос сводится к тому, легализовать нам данное «абортное убийство» или объявить его незаконным. Видимо, это зависит от того, страдает ли в процессе такого «убийства» невиновный человек или нет. А поскольку эмбрион еще не человек, значит, никто не страдает, и данное формальное «убийство» должно оставаться легальным.

Вот тут и зашел разговор о том, что такое человек. На мой вопрос, когда же «начинается» человек, мой оппонент ответил: человек возникает тогда, когда сперматозоид проникает в яйцеклетку. Ясно, откуда эта мысль взялась: религия навеяла. Попы считают, что именно в момент оплодотворения бог «вдувает» душу в будущего человека.

И отсюда следует, что даже одинокую, еще не поделившуюся, но уже оплодотворенную яйцеклетку «абортировать» нельзя. Ибо это будет убийством. Убийством одноклеточного человека.

…Вот вам блистательный пример того, как абсолютизация какого-либо тезиса приводит «мыслителя» к абсурду.

Глава 3 Работа над ошибками

В 2005 году среди испанской молодежи было проведено любопытное исследование об отношении к религии. Оно показало, что католиками считают себя менее половины опрошенных. Причем эти люди отнесли себя к католикам скорее по привычке, потому что «преданными вере, ревностными католиками, регулярно посещающими церковь», назвали себя лишь 10 % опрошенных. А всего десятью годами раньше католиками себя считали 77 %.

И это происходит в традиционно набожной Испании! Что же творится в более развитых странах?.. Вот как описывает свое путешествие в Данию один из московских журналистов: «Я не видел в Дании не только полиции, но и церквей. То есть церквей, понятно, хватает, да только внутри – одни туристы. Правда, в одной церкви мы видели местных жителей – парень в шортах, нога на ногу, довольно громко беседовал с какой-то женщиной…»

В предыдущих книгах я уделил достаточно внимания ответу на вопрос, отчего современное западное общество является не просто светским, а практически полностью безрелигиозным. Не буду повторяться, описывая социальный аспект этого отрадного явления, коснусь лишь аспекта психологического.

Итак, отчего западным, уверенным в себе и ценящим свою свободу индивидуалистам не нужна руководящая и направляющая сила?.. По тому, как сформулирован вопрос, вы уже, наверное, поняли ответ. Действительно, а зачем современному жителю постиндустриального мегаполиса бог?

Как вообще появилась вера? В чем ее исток?.. Некоторые наивно-пафосные граждане считают, что вера в бога – единственное, что отличает человека от животных. С точностью до наоборот!.. Исток веры лежит как раз в нашей животности.

Основа веры – ритуальность. А ритуальность присуща всем высокоорганизованным животным. Это обычный приспособительный механизм: там, где недостает интеллекта, нужно просто запомнить и далее без рассуждений воспроизводить удачные алгоритмы поведения. Нет ума – зубри!.. У животных интеллекта меньше, чем у человека. Именно поэтому они крайне ритуальны. У дикарей с интеллектом тоже небогато. Поэтому они так болезненно относятся к нарушению табу – прямо как животные!

Я приведу отрывок из книги великого этолога Конрада Лоренца, который предельно прояснит сказанное: «…роль привычки при простом обучении у птицы может дать результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у человека. Насколько похожий – это я понял однажды из-за случая, которого не забуду никогда.

В то время основным моим занятием было изучение молодой серой гусыни, которую я воспитывал начиная с яйца… Мартина в самом раннем детстве приобрела одну твердую привычку. Когда в недельном возрасте она была уже вполне в состоянии взбираться по лестнице, я попробовал не нести ее к себе в спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы она шла сама…

В холле нашего альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница, ведущая на верхний этаж. Напротив двери – очень большое окно. И вот, когда Мартина, послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение, она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда делают испуганные птицы. Иными словами, она прямо от двери побежала к окну, мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У окна она задержалась на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла следом – ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повторилось и на следующий вечер, но на этот раз ее путь к окну оказался несколько короче, и время, за которое она успокоилась, тоже заметно сократилось.

В последующие дни этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего-то пугается. Проход к окну все больше приобретал характер привычки, – и выглядело прямо-таки комично, когда Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без задержки разворачивалась, так же решительно бежала назад к лестнице и принималась взбираться на нее. Привычный проход к окну становился все короче, а от поворота на 180°оставался поворот на все меньший угол. Прошел год – и от всего того пути остался лишь один прямой угол: вместо того чтобы прямо от двери подниматься на первую ступеньку лестницы у ее правого края, Мартина проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко повернув вправо, начинала подъем.

Однажды вечером я забыл впустить Мартину в дом и проводить ее в свою комнату; а когда наконец вспомнил о ней, наступили уже глубокие сумерки. Я заторопился к двери и едва приоткрыл ее, как гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем у меня между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. Она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез с ее привычкой – уклонилась от своего обычного пути и выбрала кратчайший, то есть взобралась на первую ступеньку с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх, срезая закругление лестницы. Но тут произошло нечто поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг остановилась, вытянула шею и расправила крылья для полета, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того, она издала предупреждающий крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвычайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому окну и обратно, снова подошла к лестнице – на этот раз “по уставу”, к самому левому краю, и стала взбираться наверх.