Магические числа - Юрий Рытхэу

— Вшей нет, — ответил Кагот. — Но тело чешется. От чистоты и истонченности.

— От чего? — не понял Амос.

— Когда я моюсь, я оттирай вместе с грязью часть верхнего слоя кожи, — пояснил Кагот. — От этого кожа становится чувствительной, как детская.

— Интересно, — задумчиво проронил Амос. — А зачем так стараться? Совсем без кожи останешься.

— Для чистоты, — ответил Кагот. — Тангитаны считают, что все болезни от грязи.

— А разве не от рэккэнов? — удивился Амос.

— Они говорят — от грязи…

— Уж больно просто получается, — недоверчиво протянул Амос. — Выходит, если заболел человек, то помоешь его, ототрешь грязь — и он поправится?

— Не знаю, но они говорят так.

— А как ты сам чувствуешь?

— Хорошо чувствую, — ответил не умеющий притворяться, Кагот. — Такое ощущение, что я стал намного легче. И когда хожу, хочется подпрыгнуть, даже когда сижу, чувствую, что могу легко вскочить.

— Значит, тебе хорошо, — задумчиво произнес Амос, но Кагот почувствовал в этих словах оттенок осуждения.

— Но зябко, — вспомнил Кагот. — То ли от матерчатой одежды, то ли от чего еще.

— Это потому что кожа у тебя, как ты сказал, истончилась, — заметил Амос, — Да и с лица ты похудел. Ну а что говорят твои тангитаны о будущем?

— По-моему, они мечтают только о том, как освободиться от ледового плена и поплыть дальше, к вершине Земли.

— К вершине Земли? Зачем?

— Наверное, чтобы глянуть вниз и посмотреть, как выглядит вся Земля с вершины, — неуверенно ответил Кагот, сам не очень хорошо представляя то, о чем рассказывал.

— Знаешь… — Амос заговорщически оглянулся. Они сидели на камбузе и пили хорошо заваренный кофе, щедро сдобренный сахаром и молоком. — Мне порой кажется, что тангитаны нас попросту дурачат. Что Першин со своими планами научить всех грамоте и привезти книги, в которых будут напечатаны чукотские слова, что твои с мечтой о вершине Земли…

— А разве есть книги для чукчей? — удивился Кагот.

— Першин утверждает, что сделают, — ответил Амос.

— Насколько я знаю, тангитаны помещают в книгах только божественные слова, — сказал Кагот.

— Не знаю, — вздохнул Амос. — Першин мне показал несколько своих книг, сказал, что в них учение о власти бедных…

— Раньше, — после довольно продолжительного молчания сказал Кагот, — тангитаны жили сами по себе, а мы — сами по себе. Хоть они и пытались нам навязать своих богов, но не очень сильно. Только торговали. А теперь — не знаю, что будет дальше. Может, и впрямь нас ждет впереди чудесная жизнь?

— Коо, — с сомнением покачал головой Амос. — Но в яранге, где ты жил, похоже, иная жизнь настает. Каляна расцвела, словно невеста. Вдруг возьмет ее тангитан? А она тебе предназначена. Останешься тогда без женщины. Может быть, зря ты ушел на корабль?

— Не знаю, — смущенно ответил Кагот.

Он и в самом деле не знал, как быть, что думать о Каляне, потому что в глубине души сохранил о ней доброе воспоминание.

— И еще услышал я, — продолжал Амос, — что спрашивали о тебе жители дальних окраин. Называли твое имя и говорили, что ты сумасшедший, сбежавший с маленькой девочкой.

Тревога порывом пурги дохнула на Кагота, он даже съежился. Значит, они все-таки пошли по следу и ищут его на этих огромных пространствах, где он намеревался затеряться вместе со своей дочерью, со своим горем и своим поражением?…

— А может быть, они ищут какого-нибудь другого Кагота, — заметив, как изменилось лицо собеседника, произнес в утешение Амос. — Ты же не сумасшедший…

Когда Амос ушел, Кагот некоторое время сидел в оцепенении, забыв о том, что в духовке у него тушится свежее оленье мясо. Удалось ли его преследователям напасть на след? Когда те будут проезжать мимо становища, они сразу же узнают Кагота. Он хорошо, слово в слово, помнил то, что говорил ему старый шаман Амос: «Кто отступится от могущества, данного Внешними силами, станет, пренебрегать обязанностями, которые наложили на него судьба и выбор Внешних сил, того ждет жестокая кара!» Амос пояснил, что такой человек не имеет права жить, поскольку его присутствие среди людей будет подрывать веру в могущество шаманов. А благополучие людей, многих людей, стоит жизни одного отступника. Бывало, говорил Амос, и такое, что шаман, почувствовав, что у него нет больше сил для исполнения своих обязанностей, сам просил лишить его жизни, и эта просьба всегда удовлетворялась. А он, Кагот, не просто отступник, но к тому же еще и беглец!

Усилием воли Кагот заставил себя вернуться к действительности и вынуть из духовки хорошо стомившееся оленье мясо. Камбуз наполнился ароматом вкусной пищи, и мрачные мысли отошли, уступив место заботам о сервировке обеденного стола.

Внешний вид Кагота, однако, тут же выдал его состояние, и Амундсен участливо спросил:

— Что-нибудь случилось, Кагот?

Когда он ушел на камбуз, Сундбек сообщил:

— Приходил его земляк Амос, и они о чем-то долго толковали.

— А не скучает ли он по малышке? — предположил Олонкин.

— Вполне возможно, — заметил Амундсен. — Я, господа, был бы не прочь, если б девочка поселилась здесь вместе с отцом. Она прелестна и нуждается, видимо, в более заботливом уходе, чем тот, что она имеет в яранге.

— Пусть это решает сам Кагот, — рассудительно сказал Ренне.

С приближением свободного дня нетерпение Кагота увеличивалось. Накануне его позвал к себе Амундсен и положил перед ним листок бумаги, на котором были начертаны какие-то знаки.

— Господин Кагот, — начал начальник экспедиции, — я счел излишним заключать какой-нибудь формальный контракт, тем более что здесь нет нотариуса, который мог бы его заверить. Но вы должны знать, сколько вам полагается. Вот глядите сюда…

Амундсен называл цифры в норвежских кронах, переводил их для наглядности в американские доллары, а потом обратно в кроны, а кроны — в то количество муки, сахара, чая, кусков материи, которое на них можно купить.

Кагот смотрел на столбики значков, добросовестно стараясь уразуметь то, о чем толковал тангитан, но решительно ничего не понимал. Взглянув на него, Амундсен виновато улыбнулся.

— Извините меня. Я совсем забыл, что вы ничего не смыслите в цифрах. Но я бы хотел, чтобы вы знали, что, хотя вы и берете завтра с собой значительное количество продуктов и других подарков, у вас еще остается много заработанного, которое вы получите при окончательном расчете.

— Да, я действительно ничего не понимаюв этих значках, — смущенно признался Кагот.

— А вам бы хотелось понять, что это такое? — спросйл Амундсен, вспомнив предложение Сундбека научить Кагота грамоте.

— Но смогу ли я? — с сомнением спросил Кагот.

— А почему нет?

— Я не верю, что смог бы постичь такое, — засомневался Кагот. — Мне казалось, что способность наносить следы речи на бумагу и постигать их принадлежит только белому человеку. А в книгах, я думал, помещаются только божественные слова и заклинания.

— Нет, — ответил Амундсен, — в книгах помещаются не только заклинания и божественные слова, как вы говорите. В книгах, можно сказать, заключена вся мудрость человечества, сохраненная в веках. Поэтому любознательный человек, если он что-то хочет узнать, прежде всего обращается к книге. В больших городах, расположенных далеко отсюда, есть большие каменные яранги, в которых хранятся эти книги.

— Значит, вы прочитали множество книг? — спросил Кагот, смутно догадываясь, что великий путешественник отправлялся в дальние края потому, что в книгах не находил того, что хотел узнать.

— Да, довольно значительное число, — ответил Амундсен, с удовольствием вспоминая, что нигде, пожалуй, нет такого прекрасного и спокойного места для неторопливого и вдумчивого чтения, как зимовка в Ледовитом океане. За два года пребывания в канадской Арктике он спокойно прочитал те книги, знакомство с которыми, откладывал в других обстоятельствах из-за недостатка времени.

— Я даже страшусь мысли, что мне когда-нибудь удастся прочитать хотя бы одно слово, — с волнением в голосе произнес Кагот.

— А почему бы нам не попробовать? — сказал Амундсен. — Вот вернетесь сюда после своего дня отдыха, и возьмемся не откладывая за изучение счета и грамоты.

17

На земляной мерзлый пол яранги сыпался мелкий снег, а из дымового отверстия сочился синевато-студеный свет. Как всегда бывает в пургу, наружная температура поднялась, и в чоттагине усилились запахи теплой собачьей шерсти, подтаявшего нерпичьего жира и квашеной зелени из деревянных бочек, расставленных вдоль стен яранги.

Не надо идти на охоту, можно понежиться на мягкой оленьей постели, высунув голову в чоттагин, где Каляна уже разожгла костер, готовит завтрак, время от времени с улыбкой посматривая на своего постояльца. Айнана еще спала, дремали и собаки, и только редкая дрожь свернувшихся тел выдавала их всегдашнюю настороженность, готовность к действию.