Старость аксолотля - Дукай Яцек

Сцилла наклоняет голову. Клетка начинает подниматься. Убийца подтягивает колени к подбородку, съеживается в позе эмбриона. Миазо ощущает некую мощную РНКдакцию, но не в состоянии ей помешать, и лишь готовит макрос атмосферного сейфа, ClosedCircuit[174].

Они парят в тишине.

Полминуты спустя, когда они приближаются над городом к Замку, Хамелеон уже пылает в инфракрасных лучах голубым огнем. А когда опускаются на верхнюю террасу, тайное новообразование добирается до его кожи, и мертвый убийца на глазах Сциллы распадается, расплывается в лужу горячей дээнковой грязи.

3. Как вдова

Как ни странно, потом она заснула. Спала долго, и, похоже, ей даже снились сны, наверняка снились, поскольку ее вышвырнуло в явь с такой силой, что она едва не свалилась с кровати – но что ей снилось? Не вспомнить.

Теперь она стоит, опершись о косяк балконной двери, плотно закутавшись в шелковое кимоно. Агерре-сити сияет перед ней семью цветами ночи. Смерть Тато гремит и сверкает, светит кольцо, на дорожке двумя этажами ниже танцует влюбленная пара… Карла Пайге стоит и считает годы – сколько до Габриэля, сколько с Габриэлем, сколько после него. И что перевесит. Она не грустит, не отчаивается, не оплакивает – она спокойна, для нее настало время арифметики.

Кто-то стучит. Карла входит в Иллюзион/Personal и смотрит на дверь. Та расплывается под ее взглядом в редкий туман; это Фредерик Агерре. Она впускает его.

– Встала? Мне надо с тобой поговорить.

Она неуверенно кивает головой – соглашаясь? приглашая? с обреченностью? – и сразу же снова поворачивается к городу. Вид больших пространств вызывает у нее дрожь, подсознательное ощущение холода, и она все крепче обхватывает себя руками, плотнее запахивает халат.

Агерре – уже в более свободной одежде, серых льняных просторных штанах, расстегнутом камзоле ОНХ (фиолетовый атлас, расшитый серебром, черные манжеты) – подходит к ней, наклоняется. Ему незачем самому к ней прикасаться, стампа на таком расстоянии притягивает и так, в буквальном смысле неумолимо, Карлу влечет к ксенотику, она отклоняется от косяка, теряет равновесие… В последний момент поворачивается и с усилием делает шаг назад. На ее лице мелькает злость.

– Идем, прогуляемся, – быстро говорит Агерре.

Он выходит на балкон, заказывает в Иллюзионе/Edit/Aguerre03 дорожку. Из-под его ног вырастает черный язык прямо в пропасть. Повернувшись к леди Амиэль, мэр любезно протягивает ей руку.

Они гуляют под звездами. Дорожка быстро взмыла ввысь, извиваясь в небе над крышами Агерре-сити. Сильнее всего сейчас тень не от кольца, но от Смерти Тато – стробоскопический свет, стробоскопическая тьма.

Стампа, естественно, в конце концов победила, и они идут рядом. Агерре обнимает Карлу длинной рукой, она проваливается в него, пряча лицо в мягком фиолетовом свечении глии.

– Если бы ты поплыл с нами на Сардинию… – впервые за все время произносит она.

Агерре быстро моргает. Если бы я поплыл с ними на Сардинию… Боже мой, неужели и мне не снились подобные невозможности? Проклятие совершенного выбора. Двадцать три года; ей тогда было неполных двадцать. Душный конец августа, Адриатика, свадьба в какой-то деревне, дочь старосты выходила замуж. Громкая музыка приманила туристов. Мы смешались с танцующими местными, в колеблющемся свете разноцветных лампочек, в запахе пота, алкоголя и моря, столь близкого – достаточно было взглянуть над окружавшей сад стеной, чтобы увидеть скользящую по темным волнам луну. «Фред, Карла, познакомьтесь». Кто нас тогда представил друг другу? Этого я как раз не помню. Первый танец, а потом все остальные, шесть часов до рассвета. Смешнее всего то, что я ее даже не поцеловал. Слова тоже были вполне невинными, если вообще были, ибо в воспоминаниях мы не разговариваем, только танцуем, все медленнее, все ближе, глядя друг другу в глаза и улыбаясь, едва заметно, подсознательным сокращением губ, скорее собственным мыслям, чем другому человеку, молча. Она была в бело-голубом хлопчатобумажном платье до колен, на узких бретельках; пропотевшая материя льнула к ее спине, прижатая моей ладонью. Лифчика на ней не было. Я перемещал большой палец на дюйм вверх, на дюйм вниз, вдоль линии ее позвоночника. И не более того. Все было во взгляде. Вероятно, я был пьян, и в том, как она встряхивала головой, отбрасывая назад длинные светлые волосы (тогда они у нее были длинные), мне виделось изящество движений наших незачатых дочерей. Она проваливалась мне в грудь, уже тогда. (Есть стампы глиевые, и есть психологические – какие из них мощнее?) Но ей сразу же приходилось отрываться, чтобы снова взглянуть мне в лицо, либо я ее отстранял. Все это время я поддерживал в себе приятное состояние четвертинки эрекции, на границе физического желания. Сквозь материю платья и рубашки ощущалось давление ее сосков. Мы оба были взаимно погружены в свои ауры, вплоть до подсознательной гармонии движений. И взгляд, и та улыбка. У меня болели ноги, у нее наверняка тоже. Когда мы сели и выпили по стаканчику местного вина, одновременно сладкого и кислого, она сказала: «Послезавтра мы с друзьями уплываем на Сардинию, на три недели; место найдется». «Как только сдам тест на совместимость, он у меня уже оплачен, во вторник». «Окей», – ответила она и улыбнулась луне. Я долил ей вина. Холодный ветер сушил кожу. Она была чересчур красива, эйфория распирала мне грудную клетку, будто надутый баллон. Пожатие ее руки, ощущение ее пальцев в моей ладони… Я так и не поплыл на Сардинию. Один шанс из сотен миллионов – и тем не менее, в четверг у меня уже был Страж, в пятницу я заснул в последний раз, в воскресенье стал ксенотиком. Двадцать шесть лет назад. Крайст, если бы я тогда поплыл!

– Нам нужно поговорить. О Габриэле.

Карла не отвечает. Они останавливаются – но дорожка продолжает расти, выписывая над городом случайную кривую.

Агерре садится, опершись спиной о балюстраду, гравитационная стампа увлекает женщину за ним. Стампа, естественно, сама по себе не настолько сильна, чтобы воздействовать на остающееся в равновесии тело человека, но Карла в данный момент пребывает в такой бездне безволия, что даже самый слабый толчок, умело приложенный, побудит ее к самым страшным поступкам. Присесть на минуту над столицей ксенотиков рядом с альтернативной любовью своей жизни… подобное даже не достигает поверхности ее мыслей.

– Это был не квинсианец. Тот убийца. То есть… решение Эстетического суда оказалось в его пользу, он убил в соответствии с их канонами красоты; но на самом деле это был Хамелеон.

Он бросает на нее взгляд, пытаясь понять, знаком ли Карле этот термин – но, похоже, она вообще не обращает на него внимания; прижав ладонь к карбоновой поверхности аллейки и наклонив голову, она прислушивается к доносящимся из-за завесы тишины звукам.

– Слышишь? – шепотом спрашивает она. – Шум?

Агерре кладет на ее ладонь свою, более крупную, пересеченную двумя прожилками глии, на волосатой коже проступают густые фиолетовые капли.

– Это внутренние артерии живокриста, – медленно объясняет он. – В каждой продолжающей расти дорожке можно ощутить эту дрожь. Даже самый горячий живокрист не поспевает за энергетической кривой прироста массы в таком темпе – он доставляет по внутренним каналам модули макрочастиц, жидкие реконфигурационные массы. Именно это ты слышишь, именно это ощущаешь. Как она растет. Знаешь о Хамелеонах?

– Да. Кажется, да.

– Кто-то заказал убийство. Из высоких сфер. Политика, хотя, вопреки мнению, для политического убийства не так уж много причин. В нынешнее время, по правде говоря, их уже, пожалуй, вообще нет. И тем не менее, это наверняка прошло через официальные правительственные структуры. Какая-то из держав. Это их уровень технологии. Ты меня слушаешь?

– Мне сорок пять лет.

– Да.

– Треть жизни. Две трети, если не считать явной старости. На черта ему был де Квинси?