Любовь властелина - Альбер Коэн

— Хорошо, я согласен, но послушай, не забудь вовремя открыть туалет, а? Будет ужасно, если перед его носом придется копошиться ключом в замочной скважине!

— Открою в четверть восьмого. Я на всякий случай поставила в кухне будильник. И никакого риска — Папуля будет все время на виду.

— А метрдотель придет вовремя, как договорились?

— С моей точки зрения, да. Я перезвонила сегодня утром в агентство, чтобы окончательно вбить им в голову, что мэтр экстра-класса должен быть здесь в половине шестого и ни секундой позже, чтобы он огляделся, накрыл на стол по всем правилам и все такое прочее.

— А этому мэтру можно доверять?

— В любом случае это всего лишь лакей. Но агентство известное, мне его рекомендовала наша дорогая мадам Вентрадур. На всякий случай я сказала Марте, чтобы она следовала за ним по пятам, а то мало ли, все же столовое серебро.

— А что владелец ресторана?

— Ужин принесут в шесть часов. Они собирались принести его не раньше семи, но я сказала в шесть, а то вдруг придется с ними ругаться, если они будут опаздывать. Их лучший повар привезет все на машине и проведет здесь все приготовления до самого последнего момента, разогреет, приготовит соусы. Я перезвоню им в четыре, чтобы напомнить: ровно в шесть, а не в пять минут седьмого! Я тут даже составила маленькое расписание и повесила его в своей комнате.

— Отлично, мне теперь все ясно. Только одно маленькое замечание, если ты позволишь. Кроме того, что ты поставила будильник на семь пятнадцать, надо завести еще два, твой и мой. Один нужно поставить на полшестого, а другой на шесть. Так мы сразу обнаружим, что два этих типа не пришли вовремя, и позвоним.

— Согласна, дорогуша, это прекрасная идея. Слышишь? Ох ты мой, он ведь опять зовет! — («Ох ты мой» было ханжеским камуфляжем «Бог ты мой» всуе.)

Они подняли головы. Месье Дэм, втискиваясь в накрахмаленную сорочку, стонал как узник в темнице: «Я не могу вылезти из рубаски, она везде приклеилась!» Совершив несколько драматических телодвижений утопающего пловца, белёк наконец сумел выпростать голову и, радостно улыбаясь, извинился «сто помесал». Но спустя несколько минут, когда Адриан уже открывал входную дверь, чтоб ехать в город, он снова начал призывать на помощь: «У меня не полусяется пристегнуть воротнисек! Это потому, сто я растолстел!»

— Послушай, дорогуша, — вполголоса сказала мадам Дэм. — Одной заботой станет меньше, если он будет заранее готов и не будет всех этих трагедий в последний момент.

— Ладно, и я тогда еще зайду к Ариадне, взгляну, проснулась ли она.

— Мужайся, мой родной, будь сильным. Я собираюсь прилечь, поздно для сиесты, но, что делать, надо, это мой долг, ведь сегодня мне понадобятся все силы, на мне же лежит такая огромная ответственность, которую мне бы так хотелось разделить с твоей дорогой супругой. Но, в конце концов, надо же уметь с радостью жертвовать собой и любить несмотря ни на что, — заключила она с ужасающей ангельской улыбкой.

Преисполненный усердия месье Дэм в тесном смокинге стоял но стойке «смирно», чтобы облегчить дело Адриану, который пытался застегнуть ему накладной воротничок. Это было не так-то просто. Возведя очи горе, маленький старичок бормотал про себя: «Ох, попадись мне этот изобретатель накладных воротниськов!» Он выгибался в нужную сторону в таком искреннем порыве, что задел горшок с цветами, который упал и разбился. Спешно оба мужчины бросились убирать следы преступления. Она наверняка ничего не услышала, ведь горшок упал на ковер. «Что это там разбилось наверху?» — закричала мадам Дэм. Месье Дэм решился ответить, что он случайно опрокинул кресло, а потом обратился к Адриану, который вновь атаковал воротничок, с давно мучившим его вопросом: следует ли ему поклониться гостю до того, как он будет ему представлен?

— Нет, только когда я вас друг другу представлю.

— А низко кланяться или слегка?

— Только слегка.

— Я себя знаю, — пожаловался месье Дэм, держась притом прямо, как палка, чтобы облегчить работу Адриану. — Я так разволнуюсь, когда его увизу, сто не смогу удерзаться и сразу ему поклонюсь. А главное, я надеюсь, что во время поклона или там, сказем, застольного разговора этот проклятый накладной воротнисек не лопнет. Потому что все зе мне тозе надо поддерзивать застольную беседу. Осторозно, ты меня удусис!

— Вот, готово, я застегнул.

— Спасибо, это осень мило с твоей стороны. А сто касается моего поклона, насколько он долзен быть глубок? Например, если я поклонюсь так, этого достатосьно? И вот ессе, в этой проклятой книге про хоросые манеры был один отрывок, который меня беспокоит. Сейсяс заситаю. — Чтобы не мешать процессу создания Адрианом узла на галстуке, тюленик поднял свое руководство по этикету высоко над головой приемного сына и прочитал: — «В гостиной принято говорить приподнятым тоном, это свидетельствует о добром располозении духа, хорошем воспитании и современном подходе к обссению». Как ты сситаешь, приподнятый тон — это вот так? — спросил он, издав невнятный вопль.

— Наверное, — рассеянно сказал Адриан, который думал о том, что Ариадна ответила ему сейчас через дверь как-то странно.

— И все-таки так. — И месье Дэм опять закричал.

— Папуля, не двигайтесь, у меня не получается завязать вам галстук.

— Значит, ты и вправду думаес, сто вот так, например, не слиском громко? — возопил месье Дэм и, чтобы приспособиться к этому странному обычаю высшего света, продолжал голосить: — «Господин заместитель Генерального секретаря, Диди сейсяс завязывает мне галстук!»

— Что здесь происходит? — завизжала снизу мадам Дэм. — Почему ты так орешь?

— Я веду светскую беседу! — торжественно объявил месье Дэм, преисполнившись отваги. — Это свидетельствует о добром располозении духа и современном подходе к обсению! Но послусай, Диди, тебе не казется это несколько странным? Потому сто если мы вдруг все наснем так крисять, это будет похозе на собрание сумаседсих. Если это сситается хоросым тоном, сто делать, но ведь мы не услысым друг друга! С другой стороны, когда так крисис, это придает смелости, сюствуес себя знасительным. — (Адриан снял очки, провел рукой по глазам.) — У тебя какие-то неприятности, Адриан?

— Странная все же у нее манера разговаривать со мной через дверь. Я спросил ее, какое платье она собирается надеть сегодня вечером. — (Он высморкался и посмотрел на платок.) — И вот что она мне ответила: «Да, да, уж конечно, я надену свое самое лучшее платье для этого господина!»

— Но мне казется, это не такой уз плохой ответ.

— Да, но тон! Она была в ярости, вот что.

Привычным жестом месье Дэм провел рукой по вислым усам, переходящим в бородку, и активизировал мозг в поисках подходящего утешительного ответа.

— Знаешь, Диди, молодые зенсины иногда бывают немного нервные, а потом это проходит.

— До свидания, Папуля. Я люблю вас, вы это знаете.

— Я тозе, Диди. Не расстраивайся так. В дусе она осень славная, уверяю тебя.

Когда машина приемного сына исчезла из виду, месье Дэм поднялся в комнату и закрыл дверь на ключ. Положив на землю подушечку и поддернув брюки, чтобы они не вытягивались на коленках, он преклонил колени, поправил вставную челюсть и попросил Всевышнего хранить его приемного сына и подарить маленького ребеночка дорогой Ариадне.

Закончив молитву, не сказать чтобы наименее прекрасную из тех, что неслись к небесам в этот день, и уж точно более прекрасную, чем ханжеские прошения его супруги, бородатенький ангел встал с колен, совершенно уверенный, что все уладится месяцев через девять или даже раньше, потому что как только Ариадна узнает, что ждет ребенка, она конечно же станет спокойной и мягкой. Он вновь обрел душевное спокойствие, положил подушку на место, почистил брюки щеткой и уселся в кресло. Его выпуклые глаза хамелеона были прикованы к руководству по этикету, губы напряженно шевелились в тишине, он читал, ласково поглаживая пятно цвета бордо, которое называл родинкой.

Но ему быстро это надоело, он закрыл книгу, поднялся и стал искать себе занятие. Поточить все ножницы в доме? Это легко, нужно только разрезать ножницами лист наждачной бумаги, и в мгновение ока все готово. Так-то оно так, но Антуанетта скажет, что сейчас не время. Ладно, он сделает это завтра, когда будет покончено с этим дурацким званым ужином, на котором надо кричать, если хочешь быть светским.

Он сел, зевнул. Ох, как же ему неудобно в этом смокинге месье Лееберга. Славный человечек расстегнул две пуговицы на брюках, чтобы не было так тесно, и от нечего делать забарабанил по своему круглому пузу, представляя, что он вождь негритянского племени, скликающий воинов звуками тамтама.

На улице Монблан прохожие оборачивались, заглядевшись на бобровую шапочку, короткие штанцы и переливчатые гольфы маленького старичка, но особо не удивляясь, поскольку привыкли к разнообразной фауне Лиги Наций. «Что же делать?» — вопрошал себя дядюшка Салтиель, семеня по улице, останавливаясь порой, чтобы потрепать по щеке ребенка, и потом двигаясь дальше, ссутулившись и вновь погрузившись в свои мысли.