Сны листопада (СИ) - Юлия Леру

меня по волосам и что-то говорил в ответ на срывающиеся с моих губ слова и бессвязные фразы.

Его теплая шея, его запах, его голос, низко вибрирующий возле моего уха, были такими родными, успокаивающими, своими…

Я бы до конца дня могла просидеть так, обняв его, закутавшись в его спокойную уверенность и тепло, как в самый уютный плед. Как же я хотела вернуть те времена, когда у нас было все хорошо, тот день до момента, как он впервые захотел уйти от меня, то время, когда мы еще не начали ненавидеть друг друга, как же я хотела!

— Я так устала, — вырвалось у меня вместе с рыданием, прежде чем я успела себя остановить. — Костя… Почему у нас не может быть все хорошо?

Рука на моей спине застыла и даже стук сердца под моим ухом, казалось, стал реже, когда Костя мне ответил, так, будто я задала вопрос, на который на самом деле был нужен ответ:

— Я не знаю, почему, Юсь. — Он помолчал и добавил с еле слышной горечью в голосе, которую безуспешно попытался скрыть смешком. — Мы ведь так стараемся.

Я согласно всхлипнула, оттерла слезы рукавом, подняла голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Костя…

— Мне предлагают работу в Губкинском, — сказал он вдруг, и я не договорила. — В головном офисе. Вакансия будет уже в октябре.

Я попыталась поймать его взгляд, но Костя отвел глаза и смотрел теперь куда-то поверх моей головы, туда, где у заборчика ровным рядом стояли стройные вишневые деревья — и Лукьянчиков в нашем далеком детстве тоже пасся возле них, когда приходила пора собирать ягоды, и набивал ими на пару со мной и другими ребятами свой бездонный тощий живот.

И как мы не замечали друг друга тогда? Мы ведь учились в параллельных классах и знали друг друга, правда, ходили в разных компаниях, пока на Дне молодежи вдруг не оказались в одной. Поцеловаться с Костей Лукьянчиковым после трех рюмок водки показалось мне тогда очень даже хорошей идеей. Я думала, мы и двух недель не продержимся, теперь он — мой муж, и я не могу представить своей жизни без него…

— Хорошее место? — спросила я.

— Да, — ответил Костя. — Зарплата такая же, как здесь на испытательном сроке, потом — больше.

— И что ты? — спросила я. — Согласился?

— Это пятидневка, Юсь, — сказал он, не отвечая и по-прежнему глядя поверх моей головы. — Нам придется переехать из Уренгоя. Навсегда. Я узнавал по поводу вакансии для тебя, им нужен экономист. И квартиру дадут тоже по договору.

Его рука, наверняка неосознанно, но прижимала все крепче, и только поэтому я поняла, что именно Костя не хочет мне сейчас озвучивать, о чем именно изо всех сил пытается молчать.

— Ты согласился, так? — Я высвободилась из его объятий, встала со скамейки и отступила на шаг, вздергивая голову, чтобы теперь уже ему приходилось искать мой взгляд. — Ты согласился, Лукьянчиков, и решил мне сообщить об этом только теперь?!

Его прищуренные глаза были похожи на два зеленых сверкающих лезвия.

— А ты, естественно, против?

«Да, естественно, я против», — хотела огрызнуться я, и Костя, видимо, предчувствуя это, уже начал что-то яростно и горячо говорить, но что-то внутри меня словно дернуло за ниточки, и с губ сорвались совсем другие слова:

— Правильно сделал.

И Костя запнулся и замолчал.

Какое-то время мы просто смотрели друг на друга, безмерно и одинаково удивленные оба моими словами и тем, что только что так неожиданно решили.

Но это и в самом деле был выход. Я на самом деле хотела бы уехать из Уренгоя, — снова сбежать, да, пусть это было бы так, но сбежать не от человека, которого я любила, а с ним, чтобы… о господи, Юся, ты опять готова начать с ним все заново? — спросила меня, хватаясь за призрачную голову, разумная я.

И ответ был «да».

Он на самом деле всегда был «да».

— Скажешь мне, когда написать заявление на увольнение, — сказала я все так же твердо, не позволяя себе передумать. — Если работа хорошая — надо ехать. Тем более дают квартиру.

Он ничего не ответил, и только все сверлил меня взглядом, и я опустилась на лавочку рядом, снова вдруг думая о бабуле и о том, что сказала бы она, увидь меня сейчас.

Да моя бабуля пришла бы в ужас, узнав, что за выдумки рассказываю я ее любимому Косте. Она бы усадила бы меня за стол и долго глядела бы на меня своим укоряющим мудрым взглядом, а потом отчихвостила бы меня по первое число, со всей своей внушительностью и серьезностью, на которую, несмотря на возраст и телосложение, все еще была способна.

— Ты чего ж делаешь-то, милая моя? — Я вдруг словно услышала ее звонкий голос у себя в голове, и краска стыда поползла по моим щекам. — Коли дорог тебе Костик, так дорожи им, а если расстаться с ним хочешь, так расстанься навсегда, но человека не мучь! Нельзя так с человеком, человек — это тебе не деревяшка бесчувственная, у него чувства есть!

Ох, бабулечка, как бы мне сейчас помог разговор с тобой. И ведь я хотела поговорить, вот только все откладывала и откладывала беседу на потом, не желая тебя тревожить, не желая рассказывать о своих бедах, а теперь уж нам и вовсе не сказать друг другу ни словечка…

Слезы снова потекли по моему лицу, обжигая его горькой солью, и я вцепилась руками в холодное дерево, позволяя им капать мне на джинсы с уже соленых щек и покрывать их темными пятнышками-следами.

Спустя пару мгновений Костина рука накрыла мою руку, сжала ее и потянула, и голос, в котором отчетливо был слышен тяжелый вздох смирения, позвал меня к себе:

— Иди сюда.

И я пошла.

Я не знаю, сколько мы так сидели: я и мой муж, самые близкие и одновременно такие чужие друг другу люди. В какой-то момент я подняла лицо, и Костя пальцами оттер слезы с моих щек и поцеловал меня — и я поцеловала его в ответ, поцеловала так, что если бы не было между нами всей той огромной кучи жестоких слов, ссор и лжи, то он бы точно понял, что я люблю его.

— Значит, решено, — сказал Костя уже