И эхо летит по горам - Халед Хоссейни

Шлю тебе мою любовь.

Он выключает компьютер и отправляется в постель.

В понедельник в рабочем кабинете его ожидает куча телефонограмм. Запросы на обновление рецепта аж вываливаются из корзины, ждут его подписи. Ему предстоит разобрать более ста шестидесяти электронных писем, голосовая почта переполнена. Он вглядывается в свое расписание и с ужасом обнаруживает, что пациентов ему перебронировали — втиснули, как врачи это называют, — во все до единого места в его графике, на всю неделю. Что еще хуже: на сегодня после обеда к нему записана жуткая миссис Расмуссен — вздорная женщина, у нее в многолетнем анамнезе невнятные симптомы, не поддающиеся никакому лечению. От мысли, что ему придется иметь дело с ее неприязненной докучливостью, его пробивает испарина. И наконец, одно голосовое сообщение — от начальницы: Джоан Шэффер уведомляет его, что у пациента, которому он прямо перед отъездом в Кабул диагностировал пневмонию, выявлена острая сердечная недостаточность. Этот случай будут рассматривать в коллегиальном обзоре — ежемесячной видеоконференции, наблюдаемой всеми медицинскими учреждениями, в ходе которой на анонимных ошибках, совершенных врачами, учат остальных. Идрис знает, что анонимность эта — секрет полишинеля. Как минимум половина участников конференции узнает, кто виновник.

Он чувствует, как начинает болеть голова.

Утром он чудовищно отстает от графика. Пациент с астмой вваливается без договоренности — ему требуется лечение дыхательной системы, постоянная пневмотахометрия и измерение насыщения крови кислородом. Управленец средних лет, которого Идрис не видел три года, заявляется с передним инфарктом миокарда. Обеденный перерыв уже почти закончился, а Идрис все никак не может отвлечься и пообедать. В переговорной, где едят врачи, он устало вгрызается в сухой сэндвич с индейкой, одновременно пытаясь наверстать отставание в историях болезней. Отвечает коллегам на одни и те же вопросы. В Кабуле безопасно? Что афганцы думают об американском присутствии в стране? Он выдает сжатые, короткие ответы, в голове у него — сплошная миссис Расмуссен, неотвеченные голосовые сообщения, рецепты, которые еще предстоит утвердить, трое «втиснутых» в его послеобеденном расписании, грядущий коллегиальный обзор, а у него в доме пилят, сверлят и заколачивают гвозди рабочие. Он внезапно ощущает, что говорить об Афганистане — и он поражается, как быстро и неощутимо это случилось, — все равно что обсуждать недавно посмотренный неимоверно эмоциональный фильм, чье воздействие уже начинает выветриваться.

Неделя оборачивается одной из самых трудных в его профессиональной карьере. Хоть и собирался, но не находит времени поговорить с Джоан Шэффер о Роши. Всю неделю он в дурном настроении. Несдержан с сыновьями, раздражается из-за приходящих и уходящих рабочих и всего этого грохота. Сон все никак не нормализуется. Он получает еще два электронных письма от Амры, еще новости о кабульских делах. Вновь открылась «Рабия Балхи», женская больница. Правительство Карзая разрешит работу кабельных телеканалов — это вызов ярым исламистам, которые были против. В постскриптуме второго письма она сообщает, что после его отъезда Роши замкнулась, и снова спрашивает, поговорил ли он с начальником. Он уходит от компьютера. Он позднее вернется к этому письму, устыдившись того раздражения, которое оно вызвало, искушения — пусть и мимолетного — написать ей прописными буквами: «ПОГОВОРЮ. ВСЕМУ СВОЕ ВРЕМЯ».

— Надеюсь, все прошло хорошо. — Джоан Шэффер сидит за столом, сплела руки на коленях. Жизнерадостная женщина с круглым лицом и жесткими белыми волосами. Она смотрит на него сквозь узкие очки для чтения, посаженные на переносицу. — Вы же понимаете, что это не для того, чтобы поставить под сомнение ваши компетенции.

— Да, конечно, — говорит Идрис. — Я понимаю.

— И не казните себя. С любым могло случиться. Иногда ОСН и пневмонию на рентгене трудно различить.

— Спасибо, Джоан. — Он встает, собирается уходить, но у двери медлит. — Да, кстати. Я собирался кое-что обсудить с вами.

— Разумеется. Разумеется. Присаживайтесь.

Он снова садится. Рассказывает ей о Роши, описывает повреждение, недостаток ресурсов в больнице «Вазир Акбар-хан». Говорит о своем обещании, которое дал Амре и Роши. Выложив все это вслух, чувствует, как тяготит его это обещание — совсем не так, как в Кабуле, когда они с Амрой стояли в больничном коридоре и она поцеловала его в щеку. Он с тревогой обнаруживает, что чувствует нечто похожее на синдром покупательского раскаяния.

— Боже мой, Идрис. — Джоан качает головой. — Я вам сочувствую. Какой ужас. Бедный ребенок. Невообразимо.

— Я знаю, — говорит он. Спрашивает, не готов ли их холдинг покрыть расходы на процедуру. — Или процедуры. По моему ощущению, ей потребуется больше одной.

Джоан вздыхает:

— Было бы здорово. Но честно говоря, сомневаюсь, что совет директоров такое утвердит, Идрис. Очень сомневаюсь. Вы же знаете, мы в долгах последние пять лет. К тому же тут возникнут юридические вопросы — и непростые.

Она ждет — а может, и готовится к тому, что он станет ей возражать. Но он не возражает.

— Понимаю, — говорит он.

— Вы же сможете найти гуманитарный фонд, который поддерживает подобные инициативы, правда? Это потребует некоторых усилий, но…

— Займусь этим. Спасибо, Джоан. — Он еще раз встает, изумляясь легкости — облегчению — в себе от ее ответа.

Домашний кинотеатр им сооружают целый месяц, но он восхитительный. Картинка из проектора, закрепленного под потолком, такая четкая, а все движения на 102-дюймовом экране поразительно гладкие. Семиканальный звук, графические эквалайзеры, басовые ловушки по четырем углам производят чудеса акустики. Они смотрят «Пиратов Карибского моря», мальчишки в восторге от техники, сидят по обе стороны от отца, таскают попкорн из общего ведра у него на коленях. А перед финальной затяжной батальной сценой засыпают.

— Я уложу их, — говорит Идрис Нахиль.

Поднимает сначала одного, потом второго. Сыновья растут, их стройные тела удлиняются с пугающей скоростью. Пока их укладывает, его постигает осознание, что эти мальчишки еще разобьют ему сердце. Через год, может, два ему найдут замену. Начнут влюбляться в другое, в других людей, а их с Нахиль будут стесняться. Идрис с тоской думает о временах, когда они были маленькими, беспомощными и совершенно зависимыми от него. Он вспоминает, как Заби до смерти боялся люков в асфальте и далеко и неловко обходил их стороной. Как-то раз они смотрели старое кино, и Лемар спросил Идриса, помнит ли он мир черно-белым. Память рождает улыбку. Он целует сыновей в щеки.

Потом сидит в темноте, смотрит на спящего Лемара. Теперь ему ясно: он поспешил судить своих сыновей — да и несправедлив был. И себя тоже судит слишком строго. Он не преступник. Все, что у него есть, он заработал. В девяностых, когда половина его знакомых болтались по клубам и гонялись за женщинами, он с головой закапывался в учебу, таскался по больничным коридорам в два часа ночи, забыв о досугах, удобствах, сне. Свой третий десяток лет жизни он посвятил медицине. Он свой долг исполнил. С чего ему самоедствовать? Это его семья. Это его жизнь.

За истекший месяц Роши стала для него абстракцией — вроде персонажа в пьесе. Их связь оборвалась. Та нежданная близость, что настигла его в больнице, столь острая и пронзительная, притупилась. Переживание растеряло силу. Он признает, что яростная решимость, охватившая его тогда, на деле была иллюзией, миражом. Он подпал под влияние чего-то вроде наркотика. Расстояние между ним и девочкой видится теперь огромным. Видится бесконечным, непреодолимым, а его обещание — опрометчивым, безрассудной ошибкой, чудовищной оплошностью в оценке собственных сил, воли и характера. Тем, что лучше поскорее забыть. Ему не под силу. Все просто. За последние две недели он получил еще три электронных письма от Амры. Первое он прочитал и не ответил на него. Следующие два — удалил, не читая.

Очередь в книжном магазине — человек двенадцать-тринадцать. Тянется мимо импровизированной сцены до журнальной стойки. Высокая, широколицая женщина раздает стоящим в очереди желтые листики-самоклейки, чтобы они написали свои имена и любые личные слова, какие хотели бы получить в качестве автографа. Продавщица во главе очереди помогает покупателям открывать книги на титульном листе.

Идрис стоит недалеко от начала очереди с книгой в руках. Женщина перед ним — за пятьдесят, короткая стрижка, светлые волосы — поворачивается и спрашивает:

— Вы читали?

— Нет, — отвечает он.

— Мы в книжном клубе в следующем месяце будем. Моя очередь выбирать.