Сад времени - Брайан Олдисс

Буш в ужасе отпрянул: лицо Герберта появилось в окошке, тяжелый взгляд пронизал соглядатая насквозь. Лицо это, за минуту перед тем ярко-красное, теперь казалось пепельно-серым; изменились даже его черты. Буш понял, что Герберт не видел и не мог видеть его. Он не видел вообще ничего, кроме хаоса собственной рухнувшей жизни. Рука его потянулась к полке над умывальником, кулак сжал большую обоюдоострую бритву.

— Герберт, стой! — Буш в бессильном отчаянии забарабанил по стеклу — само собой, напрасно. Но он, забыв обо всем, кричал, вопил, размахивал руками…

И умолк лишь тогда, когда Герберт перерезал себе горло, полоснув бритвой от левого уха до правого.

В следующую секунду самоубийца появился в дверях, все еще сжимая в руке лезвие. Кровь ручьем текла по его рубашке. Он сделал три шага в сад и рухнул на грядки с зеленью, прямо посредине призрачной палатки.

Буш, в ужасе схватившись за голову, бросился прочь.

Вероятно, трагедия семьи Бушей стала своего рода сплачивающим событием. Все жители поселка пожертвовали, что смогли, для сирот, весь поселок собрался на маленьком кладбище за церковью. Сам владелец шахты прислал своего представителя присутствовать на похоронах: видимо, Герберт числился в шахте на хорошем счету. Представителя тут же окружила группка мужчин, и после долгого перерыва возобновились переговоры. Ужасное событие так встряхнуло всех, что люди сбросили с себя сонное оцепенение. Теперь они жаждали деятельности, хоть каких-то перемен — и вскоре соглашение было заключено.

Эми и Герберта Буша погребли, а уже через три дня после похорон потоки рабочих в спецовках заспешили с холма, чтобы спуститься в недра и извлечь оттуда спрессованные древние деревья, в незапамятные времена шелестевшие кронами на поверхности земли.

Буш все еще пребывал во Всхолмье, наблюдая, как Джоан пробует себя в роли продавщицы. Фирма, перекупившая бакалейную лавку, дала ей нового начальника — безупречно выбритого, вечно улыбающегося молодого человека; он приезжал каждое утро на велосипеде из соседней деревни. За младшими детьми помогала присматривать соседка. Бабушка большую часть солнечных дней проводила на крыльце в кресле-качалке, как и все соседские старушки.

А Буш сосредоточил внимание на Джоан. Уже через год возраст позволил бы ей выйти замуж за ее парня, который продолжал ухаживания и на днях впервые спустился в шахту. Буш ясно видел, что девушка уже забыла о родителях. Интересно, задумалась ли она хоть раз о том, что отец ее покончил с собой не от горя, но под бременем тяжкой вины?

Так или иначе, эта история пришла к своему логическому концу. Теперь пора было разобраться в себе самом, и Буш не без удивления обнаружил, что его «я», полуразрушенное смертью матери и военной муштрой, полностью возродилось. Но появилось в нем и что-то новое — внутренняя сила и стремление делать добро; он вволю навидался здесь зла, чтобы без труда отделять его от добра.

Теперь Буш был твердо уверен: его предназначение — всеми способами пытаться ниспровергнуть Режим Действия; ведь какими бы благими ни были его намерения, без практического применения благие порывы — ничто.

Буш пришел к этому выводу, и в нем стала крепнуть решимость; ему казалось теперь, что он нашел истину, облеченную в словесную форму. Она отождествлялась и с древним библейским изречением: «Узнают вас по плодам вашим» (так в шутку любил повторять его старый преподаватель живописи, включая в новый учебный натюрморт груши и яблоки).

Душа его вырвалась из тесной хижины и парила в неописуемой красоты и размеров хрустальном дворце. Здесь Буш впервые почувствовал, что и в нем самом заключена микроскопическая частица Всевышнего.

Драма во Всхолмье дала ему возможность найти себя. Он словно прошел через собственные сорок дней пустыни. Заново открыв в себе преображенную душу, он несколько дней провел в молитвах; но молитвы эти возвращались к нему, как слегка искаженное эхо. Значит, именно в себе самом ему и предстояло раскрыть божественность, раскрыть для самого себя — и для остальных.

В тот нескончаемо долгий день в другом саду, когда мать выказала свою к нему враждебность, Буш впервые осознал, что в моральной ткани Вселенной зияет огромная прореха. Теперь же он почувствовал в себе способность починить вселенскую ткань, наложив на нее аккуратную заплату.

Буш часами вслушивался в себя. Ему однажды явилась такая картина: сам он плавал в вакууме, в несозданной пустоте, а зачатки мира лежали у его ног. И он, только он должен был придать всему форму. Это будет совершеннейшее произведение искусства, предмет его заслуженной гордости. Теперь Буш смог бы убедить мать в том, что он — великий творец, что он способен им быть. По крайней мере, он стоял куда выше ее примитивных методов поощрения и наказания.

Буш готов был снова пуститься в Странствие. Но кое-что он все еще для себя не уяснил; например, оставаться ли ему и дальше в тысяча девятьсот тридцатом? Он смог бы жить не во Всхолмье, а в Лондоне. Услужливо припомнилась формула: все дороги ведут в Рим, а тропы Странников так или иначе сходятся в Букингемском дворце. Говаривали, что Странников влекла роскошь, привлекали многолюдные балы, чопорные рауты! — в общем, сам дух снобизма. Но к тридцатым годам двадцатого века, насколько было известно Бушу, дворец совсем опустел и утратил прежнюю популярность.

Однако что-то подсказывало ему, что его цель — его жертва — обитала именно там, но глубже по времени, в эпохе более доступной. Буш решил, что ему следует наметить точную дату.

В последние дни его пребывания во Всхолмье случилось нечто, поставившее последнюю точку в уже завершенной, как казалось, истории. Новый директор бакалейной лавки, не пробыв в этом качестве и десяти дней, постучал одним погожим вечером в дверь жилой части дома и сделал Джоан предложение. Это Буш заключил по ее скромно потупленному взору, смущенной улыбке и по тому, как он взял ее за руку — официально и в то же время нежно. Наутро сей ухажер, как всегда, прикатил на велосипеде на работу и подарил Джоан кольцо, достав его из потайного кармана своего чистенького аккуратного жилета. Когда он надел кольцо девушке на палец, ее печальные, с поволокой, глаза улыбнулись, а рука обвилась вокруг его шеи.

Буш все дивился на нее — и не верил самому себе! Разве задумывалась она когда-нибудь об этом молодом щеголе? Была ли она жестокосердна — или равнодушна? Да, не все сцены в драме жизни можно предугадать наперед…

— Это моя собственная драма, разыгранная здесь для меня, — сказал он себе. — Когда улажу дела, может, вернусь сюда и посмотрю, как у нее пойдут дела… Если захочу, конечно.