Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Михаил Забоков

Спустя примерно полгода я как-то позвонил Степану Елизаровичу. К моему большому удивлению он оказался совершенно трезвым. Поговорив немного о разных пустяках, я всё же спросил его: «Ну а что с обменом?» — «Понимаешь, — отвечал он, — не могу я ей доставить такого удовольствия, чтобы вот так — взять и разъехаться. Это было бы слишком просто и несправедливо по отношению к памяти моих родителей, которых эта старая грымза сжила со свету. Хочу дождаться того радостного дня, покуда она сама не отдаст концы на моих глазах».

О, этот жестокий мир диких человеческих отношений в сфере сделок с недвижимостью, закаливающий волю и растлевающий душу! Таким слабохарактерным риэлторам, как я, — не место в нем! Гнать нас надо поганой метлой, чтобы не дискредитировали столь нужную сегодня людям профессию психотерапевта, практикующего на рынке вторичного жилья…

В этот момент из судового громкоговорителя зазвучал бархатный голос:

— Доброе утро, господа. Наш теплоход следует курсом на Касабланку — неофициальную столицу Королевства Марокко. Температура воды за бортом — плюс 18 градусов, температура воздуха — плюс 23. Через 10 минут ждем вас к завтраку. Приятного вам аппетита.

«Ну уж нет, — подумал я. — Страдать во искупление неверия и малодушия — так страдать! И никаких завтраков!»

Разбудив Мирыча, как дитя спавшую у открытого окна, за которым вместо пробуждающего лязга автомобилей с Волгоградского проспекта, лая дворовых собак и воплей кузьминских бедолаг — «Марусь! А Марусь! Богом прошу — вынеси стакан!» — слышались лишь убаюкивающие всплески океанских волн и утренний приветственный гомон птиц, я тоже пожелал ей приятного аппетита и направился в бассейн.

В нем плескалось несколько человек. Среди них я узнал Николь. Она приветливо помахала мне рукой. «Как легко, однако, не разобравшись толком в человеке, сделать о нем неверное умозаключение, — подумал я. — Бедняжка, можно сказать, едва оправилась от душевных травм, вызванных неудачным вторым замужеством и утратой единственной опоры — надежного избранника в третьем браке, кое-как встала на ноги, трудоустроилась, начала на старости лет впервые самостоятельно зарабатывать себе на жизнь, откладывая по копейке с каждой получки, чтобы отправиться в долгожданный круиз, — а ты на нее бочку катишь! Обзываешь нехорошими словами. Экзистенциалистом. Вот, смотри: вместо того чтобы бежать сейчас сломя голову на завтрак и с самодовольной влюбленностью потчевать себя блинчиками с творогом, яйцами четырех— или шестиминутной варки, круассанами с фруктовым джемом, овсяной кашей, омлетом с овощами, медовыми хлопьями с молоком, макаронами по-флотски, глазуньей с ветчиной, жареными сосисками, чаем с лимоном и сдобной булочкой с маслом, кофе с яблочными оладушками, — она аскетически отказывает себе в этом удовольствии, в этой тризне в память о содеянном вчера вечером прегрешении. Вместо всего этого утреннего пиршества она смывает с себя только ей известный позор вчерашнего легкомыслия, как ты сам недавно это делал в струях прозрачных лагун. О, сестра моя! Ну, довольно, хватит, вылезай уже. Твое раскаяние безмерно. Твой обет послушания исполнен. Ведь так можно и простудиться. Дай другим ополоснуть незаживающие душевные раны и почувствовать на челе своем мягкое прикосновение всепрощающей десницы».

Наконец, вдоволь накупавшись, Николь явила миру пышную стать своего дородного тела цвета белесого мрамора. Она вышла из бассейна, как Афродита из пены морской. Но я смотрел на нее, как на сестру свою, готовую к принятию монашеского пострига, не смея опустить взгляд ниже маленькой родинки на ее подбородке. Уверенный в общности движимых нами устремлений, я воскликнул тоном заговорщика:

— Утренний пост во искупление грехов наших вчерашних!

— Скорее сегодняшних, — глубоко вздохнув, уныло откликнулась она. — В полдник предстоит пережить бенефис шеф-повара под скромным названием «Русский чай». По слухам, идущим с камбуза, кок намерен выставить к чаю не менее ста видов сладкой выпечки. По такому случаю приходится отказывать себе и в завтраке, и в обеде…

«Ах, так! Тогда никакая ты не послушница и не сестра мне, — я вызывающе перевел взгляд от подбородка книзу. — Ну что тут можно сказать! За исключением некоторых деталей замечаний практически не было. В абсолютной категории по десятибалльной шкале — твердая шестерка, в своей — средневозрастной категории — восемь баллов».

Николь в смущении потянулась к лежавшему на бортике бассейна полотенцу. Прикрыв плечи и грудь, она сказала с напускной строгостью:

— Плачет по мне Институт питания.

«Ах ты, жеманница! Ну ладно, так и быть, за самоиронию, пожалуй, можно добавить еще полбалла, — решил я. — Итого, 8,5 балла. Всё. Больше никак не могу. И так почти по максимуму».

Однако Николь не унималась, видимо, посчитав, что я занижаю.

— Одна моя приятельница за две недели пребывания в этом институте умудрилась сбросить 15 кг.

Я смотрел на Николь жестким, немигающим взглядом неподкупного члена жюри, в котором всякий человек, мало-мальски знакомый с азами физиономистики, без труда бы прочел: «Даже и не думай! Хоть вообще на завтраки не ходи. 8,5 балла — это прекрасная оценка. Оставшиеся 1,5 балла я с радостью подарю тебе, как только ты выйдешь из Института питания». Она же смотрела на меня просительным взглядом заигравшейся в куклы девочки, подталкивая к совершению сделки с совестью. Тот же физиономист прочел бы в ее глазах: «Ну что тебе стоит? Ну дай хотя бы еще полбалла. Ведь это такая ерунда для тебя, а мне — заигравшейся в куклы девочке — будет приятно». — «Черт с тобой! На тебе твои полбалла, но больше — ни-ни».

Тут Николь заговорила о гербалайфе, о его чудодейственной способности, проверенной на сей раз другой ее приятельницей.

А я вспомнил, как еще до начала риэлторской карьеры, листая как-то газету «Ищу работу», наткнулся на объявление, в котором говорилось о том, что иностранной компании с региональными отделениями в России на высокооплачиваемую работу требуются сотрудники не старше 50-и лет, с высшим гуманитарно-техническим образованием, без вредных привычек. Сочтя последнее требование работодателя капризной прихотью, я откликнулся на это предложение и пришел в какой-то дом культуры, где со мной провели тщательное собеседование на предмет установления моих управленческих способностей, коммуникабельности и фанатичной преданности делу. По всем означенным позициям я честно признался в своей полной профнепригодности, после чего мне сообщили, что я с блеском выдержал первое испытание, и в случае уплаты 70 долларов безо всякой волокиты могу быть допущен ко второму туру, в ходе которого и состоится презентация продукта компании. Вняв моим просьбам о предоставлении кредита, они велели мне заполнить анкету, мало чем уступающую своим пристальным интересом ко мне «Анкете для определения статуса иммигранта для жителя СССР», которую таковому жителю надлежало представить в Государственный департамент США.

В строгом костюме в назначенный час я явился по указанному адресу. Это был кинотеатр примерно на 1,5 тысячи мест. В фойе звучала интимная зарубежная музыка. Вовсю работали буфеты. Люди, как давние знакомые, тепло приветствовали друг друга. С третьим звонком я поспешил в зал. Он был набит до отказа. Не было ни одного свободного кресла. Народ толпился в проходах, рассаживаясь прямо на ступеньки между рядами. Я занял означенное в пригласительном билете место. Под рукоплескания зала на авансцену поднялось человек пятнадцать. Зал устроил им неистовую овацию с вставанием. Отовсюду слышались здравицы в честь собравшихся под экраном гостей. Гости в свою очередь самозабвенно аплодировали залу. Если бы в тот момент раздались вдруг аккорды «Интернационала», у меня бы уж точно не осталось никаких сомнений в том, что каким-то непостижимым образом я перенесся в брежневские времена и, будучи беспартийным, вживую присутствую на очередном съезде КПСС. Всеобщее ликование, выражавшее полное единение президиума с активом, длилось минут десять, в течение которых, сопровождаясь лейтмотивами безудержного счастья и самолюбования, разворачивалась музыкальная тема под названием «спасибо партии родной». Всплеск эмоций то нарастал, поднимаясь до уровня форте, то ниспадал к сдержанному звучанию меццо пиано, то вновь через крещендо возносился до самого потолка, достигая мощности фортиссимо. Просто симфония какая-то! Казалось, где-то рядом находится дирижер, который руководит всей этой вакханалией чувств, этим шабашем безумствующей толпы. Но вот, наконец, дама на сцене подняла руку, и громогласное признание во взаимной любви постепенно смолкло. После такой бурной увертюры началось сценическое действие, состоявшее из двух актов в нескольких картинах. Картина первая: отчет о проделанной работе в масштабе Международной компании, ее российского филиала и московского отделения. Мораль: успехи — фантастические! Занавес. Аплодисменты. Картина вторая, в которой с помощью графиков, таблиц, диаграмм, исполненных на цветных слайдах, убедительно доказывается неоспоримая оздоровительная ценность гербалайфа как одного из важнейших инструментов сетевого маркетинга при построении полноценной финансовой пирамиды. Занавес. Продолжительные рукоплескания. Картина третья, поставленная в жанре мексиканского телесериала, в которой прославляется неуклонный рост материальных доходов сотрудников компании и их несгибаемая воля к обеспеченной жизни. Чтобы и вы — мой читатель — смогли насладиться этим волнующим зрелищем, не стыдясь наворачивающихся на глаза слез, я немного задержусь на этой картине. По просьбе ведущей на сцену вышли «добровольцы», которые, указав для пущей важности имя, возраст, семейное положение, специальность и размер оклада по основному месту службы, поведали собравшимся леденящие кровь истории о своем нищенском существовании до начала работы в компании, о колоссальных долгах, тяжким бременем легших на их хрупкие плечи, о заложенных за бесценок дачных участках и сданных в ломбард обручальных кольцах, о полуголодных и приворовывающих детях, об утраченном — о ужас! — сексуальном влечении к супругу(е), о расстраивающихся браках, о годах, проведенных прикованными к инвалидной коляске, наконец, о своей готовности уже свести счеты с жизнью, но — о чудо! — судьба подарила им выигрышный лотерейный билет, и вот за каких-то несколько месяцев возвращены долги, выкуплены закладные, накормлены и устроены в частный лицей дети, восстановлено тепло семейного очага, приобретено движимое и недвижимое имущество, заказаны путевки всей семьей в Бразилию на ежегодный карнавал, и уже счастье полноценной жизни клокочет в груди, рвется наружу, и так хочется поскорее поделиться им с окружающими, что невозможно усидеть на месте, благо разбитые параличом инвалиды недавно встали и пошли — по зову сердца и самостоятельно прямо на сцену, — хочется, взявшись за руки, запеть и позвать всех с собой в светлый завтрашний день… Занавес. Гром нестихающих оваций. Слезы восторга. Крики: «Браво! Брависсимо!» В заключение первого акта была представлена короткая, но содержательная по значению мизансцена, в которой руководительница российского филиала делилась впечатлениями от своего посещения империи Марка Хьюза, зафиксированного в красочных диапозитивах: вот она с ним на его вилле в Сан-Франциско, вот она с ним же на океанском лайнере с непритязательным названием «Herbalife», вот она на вечернем банкете в окружении латиноамериканских коллег, вот она… Перед тем как разойтись на перерыв, руководительница срывающимся голосом зачитала телеграмму, пришедшую аж из самой Америки: «Господа! Нет слов выразить свое восхищение вашей плодотворной деятельностью на благо здоровья людей и процветания компании. Желаю вам счастья, успехов в достижении поставленных целей, личного преуспеяния. Да поможет нам Бог! Искренне ваш, Марк Хьюз». Занавес. Буря оваций. С мест ответные поздравительные пожелания Марку Хьюзу и всем его домочадцам. Кому-то стало плохо от переизбытка нахлынувших чувств. Одиночные возгласы: «Позовите врача!» — тонули во всеобщем торжественном буйстве разгоряченной толпы, стоя скандировавшей: «Герба-лайф! Герба-лайф! Герба-лайф!» Антракт.