Рандеву и другие рассказы (сборник) - Дафна Дюморье

Оставшись наконец одна в своей гримерке, Мэри Фабиан помянула посетителя недобрым словом: продержать ее столько времени после спектакля! И хоть бы извинился. Ужасный человек! Сидел как приклеенный, порол какую-то чудовищную ахинею про свои добродетельные ревю, а сам пялился на нее и облизывался, как будто она филе в мясной лавке.

– Скажите мистеру Карсону, что я освободилась, – велела она костюмерше.

Было уже за полночь, а ей даже не удалось поужинать! Поспешно скинув с себя сценический костюм, она принялась зачесывать волосы за уши.

– Бобби! – позвала она через стенку. – Бобби, радость моя!

В пятницу она высидела до конца дневной спектакль, и все это время у нее с лица не сходило каменное, непроницаемое выражение. К счастью, Пола Хейнса срочно вызвали в Манчестер, иначе она бы не вынесла его восторгов по ходу действия, жадного внимания к тому, что происходит на сцене. Она поплотнее укуталась в меховое манто, буквально зарылась в него, словно стремясь укрыться от посторонних глаз.

Этот актер, Мартин Уилтон, и впрямь оказался хорош. Слишком, непростительно хорош. Личность! На голову выше всех остальных. И такое живое лицо, рыжевато-каштановые волосы… Не совсем ее тип, но суть не в этом. Никакое мужское обаяние тут не поможет: в свой спектакль она его не допустит. Ни под каким видом. Слишком рискованно. Дать ему роль в новой постановке – все равно что подписать себе смертный приговор: он же всех затмит. Она сама неизбежно уйдет на второй план, ее просто никто не заметит.

Она и без того переживала не самый простой этап в своей карьере. Один неверный шаг, малейшая оплошность – и публика переключит внимание на других. Пойдут разговоры, что она повторяется, как старая заезженная пластинка, и, похоже, исчерпала себя. Нет, мальчишка не в меру хорош. Она живо представила себе вечер премьеры – как он сорвет главные аплодисменты. На поклонах она будет скромненько стоять в глубине сцены, понимая свое место, и с улыбкой посылать его вперед, к рампе. А наутро газеты будут наперебой петь ему дифирамбы: «Главным открытием премьеры стал мистер Мартин Уилтон». И так далее, и так далее.

Надо срочно что-то придумать. Любой ценой не дать ему получить эту роль. Но как? Задача нелегкая. Действовать нужно осмотрительно.

После спектакля она послала Мартину Уилтону короткую записку:

«Вы играли изумительно. Выше всяких похвал. Я хотела бы пригласить Вас поучаствовать вместе со мной в новом спектакле. Пьесу пришлю – прочтите ее сегодня же. Там есть для Вас отменная роль. Простите, что не зашла поздравить. Очень спешу».

Ей не хотелось сразу встречаться с ним лицом к лицу: он скорее всего лопается от самодовольства, а видеть это было бы невыносимо. Она села в машину и поехала домой, ломая голову, как бы поаккуратней от него избавиться.

Утром, перед первой репетицией, на которую был приглашен Мартин Уилтон, она получила телеграмму от Хейнса: «Задерживаюсь Манчестере вынужден пропустить репетицию решение отн Уилтона ваших руках».

Предвкушая победу, она скомкала в руке телеграмму и пошла на сцену.

– Мистер Хейнс еще в Манчестере, на репетиции присутствовать не будет. Все в сборе? Тогда начнем.

В восемь вечера, когда все намеченное на первый день было пройдено, у себя в гримерке она без сил рухнула в кресло. Репетиция подтвердила ее худшие опасения: мальчик был великолепен – ни единой осечки, и техника просто поразительная. Убить его мало!

Она села к зеркалу и начала приводить в порядок лицо. В памяти всплыл тот вечер на прошлой неделе, когда Пол Хейнс излагал ей свой несусветный план заняться вплотную личной жизнью актеров, – и тут у нее в голове зашевелилась одна, пока еще смутная идея.

– Скажите мистеру Уилтону, что я хотела бы его видеть, – попросила она костюмершу.

Через несколько минут молодой человек постучался в дверь и несмело спросил:

– Разрешите?

Она встретила его ослепительной улыбкой и протянула ему обе руки:

– Нам столько всего нужно обсудить! Что вы делаете нынче вечером? Очень заняты?

Он густо покраснел.

– Вообще-то я собирался домой, к жене, но если нужно, я позвоню, предупрежу, что задерживаюсь.

– Вы женаты! – изумилась она. – Такой молоденький! Как же вас угораздило? – Она покачала головой с шутливой укоризной. – Может быть, жена согласится отпустить вас на пару часов, ну пожалуйста! Я хотела обговорить с вами наш злосчастный второй акт.

Через полчаса они уже сидели за столом у нее дома. Поначалу он так робел, что едва мог выдавить из себя слово. Естественный и свободный на сцене, в обычной жизни это был неуверенный в себе, неловкий юнец, который не знает, куда девать руки и ноги. Она усердно не замечала его болезненной застенчивости, ободряюще улыбалась, говорила с ним мягко, ласково, машинально пуская в ход весь арсенал годами наработанных приемов. И довольно скоро он начал оттаивать под влиянием уютной обстановки, ее чудесного голоса, превосходной еды и второго бокала бургонского. Ему с трудом верилось, что он ужинает с Мэри Фабиан – в ее квартире, с ней наедине!

Она закурила, подперев голову рукой. Огонь в камине отбрасывал на потолок гигантские тени и эффектно освещал ее профиль. Ее волосы отливали темным золотом старинных монет. Она была так проста в обращении, так доверчиво, открыто с ним говорила, и ему так нравилась эта комната, тяжелые шторы на окнах, приглушенный свет, необычный запах благовоний, которые она подсы́пала в камин… У нее он отдыхал душой. Она так его понимает! А как она слушает! Никто на свете так его не слушал, даже любимая жена.

– Знаете что, – сказала она ему, – сядьте-ка поближе к огню, возьмите сигарету и расскажите мне о себе все по порядку!

У него неожиданно развязался язык. Он стал рассказывать ей, словно давней знакомой, про то, как все начиналось, про свои тревоги и сомнения, про споры и ссоры с родителями.

– Мне кажется, вы видите во мне то, о чем другие и не подозревают, – признался он, – мою, если можно так выразиться, серьезную сторону. Как я в действительности отношусь к жизни. Я ведь принимаю все очень близко к сердцу. Мне много раз говорили, что при первом знакомстве я кажусь ужасно зажатым. Я всегда был такой, всю жизнь. Моя матушка, дай бог ей здоровья, никогда не понимала, почему меня так тянет к театру. А в вас я ощущаю невероятную поддержку! – Он смотрел на нее с обожанием. – Вам это покажется глупостью, – продолжал он, осмелев, – но с первого дня на сцене у меня была заветная мечта – когда-нибудь сыграть вместе с вами. Знали бы вы, сколько лет я бредил этим, мотаясь по провинциальным театрам!

– Не может быть – вы шутите! – улыбнулась она.

– Клянусь вам, это чистая правда. Когда я впервые увидел вас, лет пять назад, то сказал себе, как сейчас помню: «Вот настоящая актриса, вот талант, который несет людям счастье». Вы были просто бесподобны. С тех пор вы моя путеводная звезда, мой ангел-хранитель. Я стал все мерить вашими мерками, насколько я их себе представлял. Я твердо знал, что вы не станете мириться с посредственностью – ни в жизни, ни в профессии. Вы примете только самое лучшее. И я тоже люблю это больше всего на свете – театр то есть.

Она наклонилась вперед и дотронулась до его руки.

– Какой же вы славный, – пробормотала она, – мой милый Дон Кихот. – И снова откинулась в кресле, прижавшись щекой к подушечке.

Если он будет еще долго разглагольствовать, ей этого не вынести. Как можно столько молоть языком? Редкостный пустозвон! Подступившую зевоту она вовремя обратила в улыбку.

– Представьте, ваша история похожа на мою, – проникновенно произнесла она. – Во многом похожа. Ваши идеалы и принципы… Ваш подход к жизни мне очень близок. Все на алтарь искусства, а прочее – лишь звук пустой! Ах, как я вас понимаю! Я тоже боготворю сцену. Просто не мыслю себя без театра. Деньги, публика, успех – да разве в этом дело? Главное – творить, покорять все новые и новые вершины, вы согласны?

– Да, да! – с жаром откликнулся он, и глаза его вспыхнули фанатичным огнем.

– Создать из массы слов живой образ, вдохнуть в него жизнь, чтобы… чтобы… – Она неопределенно пошевелила пальцами, забыв, с чего начала. – О, как потрясающе вы все понимаете! – нашлась она и напоследок добавила: – Мы с вами непременно подружимся, я уверена.

Она соскользнула с кресла на пол и, присев на корточки, протянула руки к огню. Голова у нее раскалывалась; день выдался тяжелый. Больше всего ей хотелось добраться до постели и уснуть. Господи, о чем он опять?

– Гамлет! – с упоением продолжал он. – Я хочу сыграть Гамлета так, как еще никто не решался. В нем есть что-то недопонятое, потаенное. Помните, в начале третьего акта, в сцене с Офелией, когда она произносит: «Принц, у меня от вас подарки есть», ну, вы знаете…

– Да, волшебно, волшебно! – пробормотала она.

О боже, только не Шекспир, только не на ночь глядя! Она даже не пыталась его слушать. Сейчас ее больше заботило, в котором часу Пол Хейнс приедет из Манчестера. Он, конечно, сразу же кинется ей звонить. Мальчика нужно успеть спровадить.