Река играет (повести, рассказы) - Владимир Галактионович Короленко

– Простуженный я человек, ваше степенство. Хворый человек. Мне по миру ходить – тру-удно… Ну, река-матушка кормит… И куском не попрекает… Сыт ли, голоден ли, все от нее… Ну и опять – воздух вольный… Птица тебя утешает… Зори господни светят… Так и живу… Где причалил ботничок, тут и дом… Дождь пойдет, – выволок ладью на берег, прикрылся…

Он посмотрел вдоль плёса, и опять лицо его осветилось…

– Вся река моя… Подамся кверху, – спущуся книзу… Никто не препятствует… Тут меня знают… Выеду весной, – встречают: «Что, мол, дядя Ахрамей, – жив еще, не окачурился?» Ну, мол, зиму прожил, – лето мое…

– Скажите мне, дядя Вахрамей, что это тут пониже Меринова на горке?..

– Что такое? Чему тут быть?.. А, знаю, про что ты это… Это у них называемая Городинка… Кладбища ихняя…

Он опять шлепнул поплавком и сказал, поматывая головой и улыбаясь:

– Раскольники…

И, понизив голос, как будто кто нас может услышать, он наклонился ко мне со своей лодки.

– Злы-ы-е… В пальцах божество разбирают… Ну, мое тут не дело. Мое дело сторона… Переночевал когда, покормят, – ладно, а нет, и на том спасибо. Помру, – хороните где схочете… Все одно лежать-то…

Он опять тихонько засмеялся.

– Недавно наезжали тут начальники… Поп тут у них был, беглый… Захватили его… Давно, мол, добирались… Ну, хоронился по скитам да по лесам… Теперь схватили…

И, помолчав, он прибавил спокойно:

– Издаля на Городинку хорониться приезжают… С Волги, от Козьмы-Дамьяна, из Городца… Да, да… Городинка это у них… Кладбища… Прощайте-ко… Поплыву в деревню. Кум тут у меня, старичок… Червяков обещал накопать. Вишь, сухмень какая… Червяк весь в землю ушел.

Он тихо тронул послушную лодку, отплыл несколько саженей и вдруг повернулся ко мне:

– А в Оленевский скит я вас научу как попасть: увидите вы на реке старые столбы, – мельница была когда-то, еще до разорения. Тут, поблиз шуму, – тропочка в лес побежала. Ступайте этой тропочкой все, минуя дорог… Версты две до скита, не больше. Кочета поют у них, у стариц-те.

Он улыбнулся, точно воспоминание о кочетах доставляло ему особенное удовольствие, и, опять отъехав несколько саженей, вновь повернул блаженно и глуповато улыбающееся лицо:

– Пониже Санохты-реки. Не доезжая шуму… Кочета, кочета поют!..

Через несколько минут его лодка виснет темным пятнышком на синей полосе реки между отражением темных береговых лесов…

А навстречу попадается другая.

Мужик, по-видимому из Взвоза, перестает грести, отчего его лодочка идет некоторое время по течению рядом с нашей, – и с любопытством осматривает нас.

– О Ахрамеем нашим беседовали? – говорит он благодушно.

– А он разве ваш?

– Семеновский, а уж так, слово говорится… Да, пожалуй, наш и есть. С весны к нам все заявляется, – прибавляет он, снисходительно улыбаясь. – Поудит да полежит на песочке, опять поудит да опять полежит. Так все время и провождает… Иной раз, когда клеву нет, – до того доудится, что вовсе оголодает. Сутки по две не евши живал, ей-богу… А чтобы попросить, – это в редкость…

– А вреда не делает никакого?

– Ка-акой вред от него! Огонек когда разведет, так и то на песочке, от лесу-то подальше. Нет, – от других, может, бывало, а от этого старика мы не видали худого…

– А что это у вас тут на холме, пониже деревни? Кладбище старое?..

– Да, кладбища… – сухо отвечает он, и его весло опускается в воду. Через две-три минуты его лодочка тоже виснет в синем пространстве меж темными полосами берега…

VI. По Керженцу. – В Оленевском скиту и у «единоверцев»

Мы плывем долго. Солнце давно перекочевало из-за лесов левого берега за леса правого. Какая-то река с правой стороны. Вероятно, Санохта… Еще речка Чернуха. А вот и «шум»… Керженец круто поворачивает под прямым углом влево, обмывая бурным течением старые сгнившие столбы, напирая на поперечные коряги и наполняя это пустынное место таким шумом, грохотом и плеском, точно старая скитская мельница, давно исчезнувшая со света, все еще работает своими валами и жерновами. Опять нашу лодку взмывает, кидает бортами на столбы, ворочает, крутит, подымает и, наконец, выносит к крутой песчаной насыпи, белой как снег, и покрытой по гребню широкими листами мать-мачехи. Высокие сосны с прямыми стволами, перехваченными огненно-красными просветами, спокойно отражают этот шум своими густыми вершинами…

Я смотрю на часы. Шесть. Солнце мигает довольно низко сквозь зелень леса, в воздухе чувствуется охлаждение, и брызги от «шума», переходя в легкий туман, тянутся холодною лентой под тенью обрывистых берегов. Перспектива ночевки на берегу, в наших более чем легких одеждах, не представляется особенно приятной. Надо бы доплыть к ночи до деревни. Но я не могу отказать себе в желании кинуть хотя бы поверхностный взгляд на умирающий Оленевский скит. К тому же у меня мелькает надежда, что, быть может, оленевские старицы предложат странникам гостеприимство. Поэтому я оставляю мальчиков у лодки, где они тотчас же ложатся и почти мгновенно засыпают, а сам углубляюсь в бор…

Узкая, едва заметная тропинка. Иду долго меж прямых, как свечки, высоких сосен. «Шум» давно стих за мною, и лишь порою пробегает по лесу какое-то чуждое ему бормотание… Дорожки сходятся и расходятся, сплетаясь сеткой.

Видно, когда-то здесь было больше движения; тропы к скиту тоже отмирают постепенно и затягиваются молодою лесною порослью…

Я прислушиваюсь, – не услышу ли кочетов, о которых так настойчиво твердил Ахрамей. Но всюду тихо. Тонкие прямые стволы уходят вдаль, мелькая одни за другим беспорядочной колоннадой. Заяц выскочил в нескольких шагах и уселся на дорожке, наставив уши и глядя своими удивленными круглыми глазами на неизвестного пришельца. При моем приближении он опять побежал, тихо, не торопясь, смешно подкидывая задом. Затем опять повернулся и опять встречает меня любопытным взглядом. Этот маневр повторялся несколько раз, и наконец, оскорбленный моим настойчивым преследованием, он стрелой пустился в чащу.

Шуршание колес и легкое потрескивание телеги. Встречный мужик не особенно охотно и, видимо, взвешивая слова, указал мне дорогу. Затем он долго смотрит мне вслед, пока я не скрываюсь между стволами.

Минут через двадцать я увидел огороженное ржаное поле, и затем передо мной открылась широкая поляна. Большие, – но старые, печального вида избы жмутся кругом у леса, оставляя в середине широкий пустырь. Невдалеке, за городьбой, пахарь понукает свою лошадь, проводя борозду, быть может, на месте прежних зданий.

Невдалеке купа печальных берез и осин осеняет убогое кладбище; кругом земля изрыта. Должно