Голубая луна - Макс Мах

«огонь», она поняла наконец, что означают слова «желание» и «страсть». «Вот же черт! – воскликнула она в немом восхищении. – Это как же меня пробрало!»

Тем временем охватившее ее «пламя» уже бушевало вовсю. И погасить его было нечем. Во всяком случае, не здесь и не сейчас, в санях, летящих по льду замерзшей реки. Тем не менее она сумела взять себя в руки. Не верила, что получится, но все-таки попробовала.

«Буду терпеть, как терпела порку!» – сказала она себе.

«Только молча!» – добавила через мгновение, вспомнив, как вопила в Коллегиуме под плетью.

И она молчала. Стоически терпела нестерпимый жар внизу живота, не позволив себе ни звука, ни жеста, и даже от поцелуя воздержалась, хотя и почувствовала, что Иван хотел бы ее поцеловать, но не хочет нарушать данное ей слово.

«Придется самой…»

* * *

Утро началось странно, потому что женщиной и, тем более, счастливой женщиной она еще никогда не просыпалась. Однако и в том, и в другом случае князь Полоцкий оказался, что называется, на высоте: он не только «испортил девушку», лишив Герду невинности, но не иллюзий, – он совершил, казалось бы, невозможное, подарив ей за прошедшую ночь так много настолько восхитительных мгновений, что все они слились в один бесконечно долгий и одновременно удручающе короткий миг никогда прежде не испытанного ею блаженства.

Вспомнив, что и как происходило этой ночью между нею и князем, Герда зажмурилась от удовольствия и мимоходом подумала, что ее долготерпение имело смысл. Как-то ей вдруг расхотелось думать о том, что расставание с девственностью могло случиться как-нибудь иначе, с другим мужчиной, да еще и не по доброй воле. Наверное, даже де Вален не смог бы сделать это настолько безукоризненно, как получилось у князя Ивана. Ее избранник оказался настоящим мужчиной и умелым любовником и при всем при том предстал перед ней – как, впрочем, и ожидалось – «рыцарем без страха и упрека».

К чести Ивана, ее решительность – ночью, после целого дня, проведенного вместе – его несколько удивила, вернее сказать, обескуражила, но упрашивать себя он, разумеется, не заставил. Второй раз князь был сражен практически наповал, когда, зардевшись, как маков цвет, совершенно нагая Герда призналась ему, что у нее это в первый раз. Судя по его реакции, этого он от нее никак не ожидал. Однако в скором времени князя Ивана ожидало еще и третье удивление, по силе эмоций сопоставимое с потрясением. Оно последовало уже в «процессе», когда, обследовав тело Герды вдоль и поперек своими сильными и одновременно нежными пальцами, Иван обратился к помощи губ. Вот тут он и наткнулся на ее шрамы. Старые – под левой грудью и на спине под лопаткой, и свеженький – на бедре. И в том, и в другом случае он сначала замирал, словно стреноженный на скаку конь, затем вскидывался, смотрел Герде в глаза и едва ли не со стоном спрашивал:

– Кто посмел?

– Не отвлекайся! – усмиряла она его неуместное и несвоевременное любопытство. – Я тебе потом все расскажу. Продолжай!

Что и как рассказывать Ивану, Герда еще не решила, но, с другой стороны, в такого рода делах художественная импровизация порой гораздо уместнее, чем неказистая «истинная правда». Впрочем, с размышлениями на эту щепетильную тему можно было обождать. В данный момент Герда хотела одного – прочувствовать во всей полноте всю прелесть наступившего момента. Проснуться на огромной кровати в покоях малого детинца, чувствуя приятную усталость во всем теле, нежась в уютном тепле – под меховыми одеялами, в нежном захвате сильных мужских рук, – в тишине и покое позднего зимнего утра, нечувствительно переходящего в полдень. Лежать, отдавшись на волю чувств и медленного течения мыслей. Перебирать, смакуя, всплывающие в памяти слова, движения, жесты и прикосновения. Грезить наяву, воображая то и это, припоминая сцены и эпизоды, факты и домыслы и, конечно, свои ощущения и мысли, связанные с событиями, произошедшими накануне днем, вечером и в первые часы ночи…

Итак, вчера… До замка Крекша добрались только во втором часу дня. Малый детинец оказался деревянной крепостью: неглубокий, засыпанный снегом ров, невысокий вал и трехметровой высоты дубовый тын с большой надвратной и двумя малыми башнями. За стеной, как и обещал Иван, княжеский терем в два этажа, сад – темные по зиме, голые яблони, – конюшня, какие-то другие хозяйственные постройки. Необычно, но по-своему красиво. Ничуть не хуже каменных громадин эринорских и горандийских замков.

Едва приехали, прошли с мороза в заранее протопленные покои на втором этаже терема и сразу же сели за стол. Гонец, отправленный в Крекшу еще утром, опередил поезд на несколько часов, так что на стол, накрытый в красной горнице – светлице с красными окнами на три стороны света, подали горячие, с пылу с жару, пироги с разнообразной, но большей частью рыбной начинкой, сладкие пирожки и печатные пряники, привозное «италийское» темное вино, двадцатилетний ставленый мед и квас – напиток, с которым Герда успела уже познакомиться во время своего долгого путешествия через зимнюю Гардарику и который, в особенности ягодные его сорта, пришелся ей по вкусу. Тот, что налили ей в серебряный кубок сейчас, был, к примеру, брусничным и очень ей понравился, как своим вкусом, так и запахом.

«Полдничали» вдвоем, не считая одного, отнюдь не докучавшего им слуги, который и появлялся-то в горнице только тогда, когда его звали звоном колокольчика. Герда села за массивный дубовый стол напротив Ивана, выпила серебряную стопочку крепкого меда, закусила пирожком с вареной ягодой и стала рассказывать жениху про свою непутевую жизнь. Не все, разумеется. Про убийства и про то, как и за что «вылетела» из Коллегиума, она все-таки умолчала.

Про колдовство говорила вскользь, без подробностей и, конечно, не упоминая древних богинь. Иван, скорее всего, человек широко образованный, «просветленный», как называли таких, как он, в Гардарике, и ее, похоже, действительно любит, но иди знай, как православный христианин воспримет рассказ о встречах своей «суженой, ряженой» со старыми богами? Герда решила не гадать и, не рискуя, попросту упустила эти «мелочи» за ненадобностью. Тем не менее рассказ получился долгий. Просидели в горнице до самого обеда. Почти ничего не ели, да и пили немного. Герда за все время съела пару сладких пирожков, зажевывая горечь неприятных воспоминаний, выпила стопку-другую крепкого меда, чтобы задавить вспыхивавший по временам бессильный гнев, и по глоточку опорожнила пару кубков кваса. Горло пересыхало то ли от непрерывного монолога, то ли от переживаний, которых, увы, при таком рассказе никак не избежать.

Иван все это время сидел напротив, застыв, как изваяние. Молчал, плотно сжав челюсти. Играл желваками и, судя по тому, как временами загорался его