Имя твоего волка - Татьяна Владимировна Томах

которым я тебя называю?» И ей показалось, что волчонок ткнулся влажным носом в раскрытую ладонь, словно доверяя ей свое дыхание, свое тепло, свою жизнь. И позволил ее взгляду войти внутрь своих глаз. Внутрь золотого океана с крапинками зрачков — черными прорезями в бесконечность. Марго нырнула, затаив дыхание и зажмурив глаза. А потом поняла, что может дышать. И смотреть. А внутри, в глубине, совсем не страшно — тепло и уютно, и золотистые волны покачивают и ласково поглаживают, и совершенно не собираются ее топить.

А когда Марго обернулась, вглядываясь назад, то не сразу поняла, что смотрит уже другими глазами. Золотистыми глазами своего волка.

Огонь костра вдруг заслонил собой полнеба. Его треск был оглушительным, сияние — ослепительно. Испуганной Марго захотелось сейчас же вскочить и бежать — в уютный сумрак ночного леса. Волчонок остановил движение Марго, уже торопливо дернувшее его задние лапы. Марго вспомнила — памятью волка, что раньше ему тоже хотелось сбежать. Но теперь огонь привычен. Не страшен, хотя и мешает — смотреть, дышать, чуять. «Прости, прости,» — согласилась с ним Марго, потихоньку привыкая к ошеломившим ее звукам — и запахам. Запахи обжигали ее ноздри и щекотали горло — дразнили, ласкали и поглаживали; можно было пробовать их на вкус — такими они были сочными и яркими — катать во рту, как леденец, облизывая неторопливо горечь и сладость. Сладкий запах перепуганного кролика, убегавшего от лисицы — вон за теми кустами, где-то перед сегодняшним закатом; запах, немного размытый вечерней росой, — интересно посмотреть, куда он ведет… Горький запах дыма — от костра; его тень — слабая струйка, приносимая иногда порывами ветра из-за холма, за которым начиналась деревня. Запах людей, острый, металлический, неприятный. Смутно неприятный, потому что волчонок не мог еще помнить запах капканов, ломающих лапы, и запах ружей, которые ранили неожиданно, резко, обжигающе — и иногда смертельно. Но память поколений, доставшая ему в наследство вместе с острым нюхом, серой жесткой шерстью и умением бесшумно двигаться — эта память пахла неприязнью — к незнакомым еще капканам и ружьям. И девочка — вместе с ним — вдруг с изумлением ощутила эту неприязнь — к горьковатому дыму скрытой высоким холмом деревни.

Деревни, где ее едва не забили камнями насмерть. Марго заметила, что волчонок забеспокоился при этом ее воспоминании, напрягся, нюхая воздух — и ворча и скалясь — в ту сторону, откуда пахло деревней. Как будто…как будто это он сам вспомнил — удары камней, сдирающие кожу, визг детей, грязь, забивающуюся в рот и мешающую дышать…Как будто…

«Эй, — поспешила успокоить его Марго, «сейчас-то все хорошо. Люди. знаешь, люди они бывают разными — слишком разными, чтобы можно ненавидеть — или любить их всех за то, что когда-то сделал кто-то один из них,» — не заметив что она говорит с волчонком так, как говорила с ней самой старуха — и не подумав, что волчонок, должно быть, не понимает ее слов. Так, как иногда не понимала старуху Марго. Во всяком случае, не до конца.

Может быть, и волчонок понял ее не до конца — но он почувствовал — и послушно успокоился, положив морду на свои толстые щенячьи лапы. Зевнул и потянулся — и позвоночник Марго сладко заныл, наслаждаясь этим движением. Она почувствовала его лапы — продолжением своих бедер и лопаток — и упругое прикосновение их подушечек к земле было необыкновенно приятным — как будто они были с ней одним целым. Марго захотелось бежать на этих восхитительно сильных послушных лапах — и она подумала — с дрожью восхищения — что этот бег будет быстр и легок, как полет птицы. Так быстр и легок, как никогда не сможет бежать человек — неуклюжий, медленный, безглазый — и безносый — по сравнению с волком. И Марго захотелось рассмеяться от восторга — потому что она знала, что сможет так бегать — вместе со своим волком. И нюхать ночь, и видеть ночь — и чувствовать ее — тонкой человеческой кожей, сквозь пушистую и теплую волчью шерсть.

Рука старухи легла на ее плечо — на тонкое плечо двенадцатилетней девочки, и Марго вздрогнула, на долю секунды ощутив себя одновременно волчонком, сладко и лениво потягивающимся на мягкой земле — и с симпатией разглядывающим голенастую черноволосую девочку напротив огня — и этой самой девочкой с затекшими от сидения на корточках ногами.

— Ой, — сказала Марго, переводя дыхание, и растерянно повела плечами, словно заново ощущая власть над своим телом.

Что-то изменилось. Морщинистое старухино лицо было знакомым — и каким-то немного иным, как будто Марго видела его впервые — и по иному — глазами своего волка. И запахи … запахи стали слабее, и все же — не такими бесцветными, как раньше, как будто Марго, запомнив, какие они на самом деле — теперь в любую минуту могла по своему желанию вызвать это воспоминание — и понюхать воздух — так, как умел нюхать ее волк. Как будто часть ее самой так и осталась внутри волчонка, продолжая чувствовать его — и так, как он, а что-то от волка поселилось внутри Марго, растерянно озираясь внутри нового обиталища. Как будто они с волчонком обменялись одеждой — как иногда делают друзья — и пока еще немного непривычно примериваться к чужой куртке, хранящей еще кое-где — форму и тепло тела. И запахи.

— Дым, — морщась, и с удивлением прислушиваясь к своему голосу — знакомясь с ним заново, — сказала Марго. — Какой гадкий, горький запах дыма…

— Да, — кивнула старуха, пряча улыбку — довольную и немного усталую. — Звери… звери не любят огня.

Марго взглянула на волка, и его темные глаза с таящими в них точками зрачков, показались ей невероятно близкими и знакомыми. Как зеркало, в котором отражалась она сама. Она шевелила рукой — и чувствовала, как это движение отражается внутри ее волка.

— Так. так… — эхом на ее мысли сказала старуха. — Теперь будет так, девочка. Не знаю, хорошо это или плохо, но теперь вы всегда будете вместе. Нет больше девчонки — и нет волка. Есть девчонка и волк. Ты понимаешь, о чем я говорю, Марго? Иногда, случается, так бывает между людьми — между братьями — близнецами или влюбленными. Они как будто чувствуют друг друга на расстоянии — и, если один из них, например, обжигает ладонь — у второго краснеет та же рука — и в том же самом месте, как бы далеко они не находились друг от друга. Как будто