Там, за гранью. Уолдо. Корпорация «Магия» - Роберт Хайнлайн

– …возможно, и не самый впечатляющий экземпляр, – продолжал тем временем Мак-Фи, двигаясь дальше. Экспонат представлял собой идиота-гидроцефала, но такого уродства Гамильтон не видывал отродясь: перед ним был явно больной ребенок с огромным черепом-переростком. – Тетраплоидный тип, – продолжал пояснять Мак-Фи, – у него девяносто шесть хромосом. Мы полагали, будто в этом кроется секрет супермозга, однако ошиблись. Теперь наши генетики на правильном пути.

– Почему же вы его не убьете?

– Со временем. А пока он дает возможность узнать кое-что новое.

Было там и многое другое – такое, о чем впоследствии Гамильтон предпочитал не вспоминать. Он понимал, что, если ухитрится пройти через это испытание, не выдав ничем своих истинных чувств – это будет большой удачей.

Предполагаемое истребление дикарей навело его на мысль о другом.

Чрезвычайно любопытно, что странное появление Джона Дарлингтона Смита оказало косвенное влияние на намерения «Клуба выживших». Железная логика планов Нового Порядка автоматически подразумевала уничтожение неработоспособных и бесполезных дикорожденных детей – да и взрослых тоже; они должны были составить компанию синтетистам, непокорным генетикам и вообще всякой «контре».

По отношению к этим последним планы лидеров заговора не пробуждали сколько-нибудь значительной оппозиции, однако многие из членов клуба питали сентиментальную нежность к дикорожденным. На них смотрели с той смесью родительской любви и пренебрежения, с какой представители правящего класса нередко взирают на «низшие расы». Неразрешимость этой проблемы отдаляла наступление часа «ноль» Перемены.

Адирондакский стасис послужил ключом. Об изменениях в тактике Мак-Фи объявил на заседании клуба вечером того самого дня, когда Гамильтона посетил Дарлингтон Смит. Дикорожденным – и детям, и взрослым – предстояло быть помещенными в стасис на неопределенный срок. Это была гуманная акция – пленникам не причинят никакого вреда, а в отдаленном будущем они даже будут освобождены. После собрания Мак-Фи поинтересовался у Гамильтона, что он думает об этом плане.

– Вероятно, он окажется популярным, – согласился Гамильтон. – Но что с ними делать после освобождения?

Сначала Мак-Фи удивился, а потом рассмеялся.

– Но мы же с вами практичные люди, – негромко проговорил он.

– Вы имеете в виду…

– Конечно. Только держите рот на замке.

Филлис решила, что пришла пора прервать мрачные размышления Гамильтона.

– Что вас грызет, Филти? – спросила она. – Вы и двух слов не проронили с тех пор, как мы здесь.

Вздрогнув, он вернулся к действительности.

– Пустяки, – солгал он, подавив желание рассказать ей обо всем. – Вы и сами были не слишком разговорчивы. Что у вас на уме?

– Я только что выбрала имя для нашего сына, – призналась она.

– Боже милостивый! А не находите ли вы, что это несколько преждевременно? По-моему, вы прекрасно знаете, что у нас никогда не будет детей.

– Это еще вопрос.

– Хм-м-м! – протянул Гамильтон. – И какое же имя выбрали вы для этого гипотетического отпрыска?

– Теобальд – «Смелый ради народа», – мечтательно произнесла она.

– «Смелый ради…» Лучше пусть будет Джабез.

– Джабез? Что это значит?

– «Он принесет горе».

– «Он принесет горе»! Филти, вы воистину непристойны [Здесь непереводимая – увы! – игра слов. Произведенное Филлис уменьшительное от имени Феликс – Филти (Filthy) отнюдь не является общепринятым, зато одновременно означает «отвратительный», «мерзкий», «развращенный», «непристойный»]!

– Знаю. Почему бы вам не махнуть на все рукой, бросить этот шумный детский питомник и не соединиться со мной?

– Повторите помедленнее.

– Я предлагаю вам составить со мной пару.

Она казалась озадаченной.

– Что именно вы имеете в виду?

– Решайте сами. Ортожена, партнерша, любовница, зарегистрированный компаньон, законная жена – любой контракт по вашему усмотрению.

– И чему же, – проговорила она, растягивая слова, – я должна приписать эту неожиданную перемену в ходе ваших мыслей?

– Не так уж она неожиданна. Я думал об этом с тех самых пор… с того момента, когда вы попытались меня застрелить.

– Тут что-то не так. Две минуты назад вы заявили, что Теобальд не только гипотетичен, но и невозможен.

– Минуточку, – поспешно возразил Гамильтон, – я ни слова не говорил о детях. Это – вопрос отдельный. Я говорил о нас.

– Ах так? Тогда поймите, мастер Гамильтон, что я никогда не выйду замуж за человека, который рассматривает брак просто как сверхразвлечение.

С этими словами Филлис с деловым видом вернулась к прерванной разговором трапезе.

На несколько минут воцарилось глубокое молчание. Нарушил его Гамильтон.

– Вы обиделись?

– Нет. На крыс не обижаются.

– Это я тоже знаю.

– Вот и хорошо. Проводите меня?

– Хотел бы, но сегодня не могу.

Расставшись с Филлис, он прямиком направился в Дом Волчицы. На этот вечер было назначено общее собрание – причины указаны не были, но отказы ни по каким причинам во внимание не принимались. Вдобавок это было первое собрание, на котором Гамильтону предстояло присутствовать в новом, недавно обретенном качестве командира полувзвода.

Двери клубной гостиной были распахнуты. Несколько собравшихся членов в полном соответствии с инструкцией вели себя в меру весело и шумно.

Возможно, среди них затесались даже несколько непосвященных. Пока ничего важного не происходило, их присутствие являлось даже желательным, а потом их ненавязчиво спровадят.

Войдя и обменявшись кое с кем приветствиями, Гамильтон нацедил себе кружку пива и уселся наблюдать, как в одном из углов гостиной мечут в цель стрелки.

Некоторое время спустя торопливо вошел Мак-Фи. Окинув собравшихся взглядом, он нашел глазами обоих командиров полувзводов и кивком головы приказал им избавиться от единственного остававшегося к тому времени в клубе постороннего. Тот был изрядно навеселе и не хотел уходить, однако серьезной проблемы удаление его не составило. Когда он наконец ушел и двери были заперты, Мак-Фи объявил:

– К делу, братья! – и, обращаясь к Гамильтону, добавил: – Вы знаете, что участвуете сегодня в совещании?

Гамильтон еще только собирался ответить, когда почувствовал, что кто-то легонько тронул его за плечо, и услышал позади себя:

– Феликс! О, Феликс!

Он обернулся. Хотя голос сразу показался Гамильтону знакомым, однако лишь быстрота реакции позволила ему не выдать себя: это был Монро-Альфа.