Среди красных вождей том 1 - (Исецкий) Соломон

— Вот у меня есть племянник, Мишей зовут. А вот уже четвертый месяц, как его чекисты арестова­ли и увезли в Москву и с тех пор ни слуху, ни духу…

Писала я ему, а ответа нет, справлялась о нем и тоже ничего не добилась — точно в воду канул… А и аре­стовали то его тоже зря. У него был товарищ, дружили они еще по школе. Ну, товарищ этот был известно еврей. Вот как то раз — а было это четыре месяца назад — они и поспорили о чем то друг с другом… люди молодые, ну, известно, долго ли поспорить. Ну толь­ко Миша и обругай его в споре то "жидом", а тот его "кацапом"… А звать его Гершкой. И вот этот Гершко побежал в милицию жаловаться, а оттуда его по­слали в Чеку, вот и пришли чекисты и забрали моего Мишу — ты, говорят, черносотенец, не имеешь ты полного права выражаться… Ну, а Миша говорит, "да он обругал меня "кацапом"… Они не стали его слу­шать да отослали в Москву. Теперь и сам этот Герш­ко плачет по Мише, "что, мол, я со зла наделал, погубил лучшего моего друга…" Ходил он сам в Че­ку, просил ослобонить Мишу, а ему ответили, что так этого дела оставить нельзя, потому что тут "контрреволюция"… Уж Гершко и прошения посылал в Москву и все ни почем, а Миша мой сидит да сидит, коли жив еще…

Мы добрались, наконец до Москвы. Это было 6-го июля 1919 г. Нашлись какие то носильщики, которые, note 163выгрузив наш обильный багаж, повезли его на руч­ной платформе-тележке к выходу. Я сопровождал его. Вдруг несколько человек в кожаных куртках гроз­но остановили носильщиков.

— Стой! — властно крикнул один из них. — Откуда этот багаж, чей?..

Носильщики остановились. "Это чекисты" — быстро шепнул мне один из них. Я подошел к старшему и назвав себя, дал ему все указания.

— Ага, — ответил он, — так… ну так тем более багаж должен быть осмотрен нами…

— Нет, товарищ, — твердо и решительно возразил я, — мой багаж вашему осмотру не подлежит…

— Не говорите глупостей, гражданин, мы знаем, что делаем, вы нам не указ… Предъявите ваши доку­менты и идем с нами…

— Никуда я с вами не пойду и производить обыск в моем багаже не позволю… Вот мои документы, — сказал я, вытащив из кармана мои удостоверения. — Я вам не позволю рыться в моих вещах, я везу с собой массу важных документов, которые не имею права никому показывать: я еду из Германии, я бывший советский консул… Я сейчас позвоню Чичерину, Кра­сину…

Чекисты в это время успели рассмотреть мои до­кументы и после некоторых препирательств и ругани (настоящей ругани), с озлоблением, точно звери, у которых вырвали из зубов добычу, пропустили меня и моих спутников.

А кругом стояли стон и плач. Чекисты набрасы­вались на пассажиров, отбирали у них котомки, мешочки, чемоданы с провизией и реквизировали эти про­дукты. Напомню читателю, что в Москве в это время note 164уже начинался лютый голод, а покупать и продавать что-нибудь было строго воспрещено, под страхом тя­желой кары… Всё должны были довольствоваться опре­деленными выдачами по карточкам, по которым почти ничего не выдавалось. Среди молящих и плакавших на вокзале, мне врезалась в память одна молодая жен­щина, хотя и одетая почти в лохмотья, но сохранившая облик интеллигентного человека. У нее отобрали мешок с какой то провизией.

— Не отнимайте у меня, прошу вас, — молила она чекиста, вырвавшего у нее из рук ее мешок.

— Я привезла это моим детям… они голодают… Госпо­ди, я насилу раздобыла, за большие деньги… продала теп­лое пальто… не отнимайте, не отнимайте…

И она побежала за быстро шедшими чекистами, плача и моля…

— Знаем мы вас, буржуев, — говорил ей в ответ чекист, грубо отталкивая ее. — Спекулянты проклятые, небось на Сухаревку потащишь… А вот за то, что ты пальто продала, следовало бы тебя препро­водить к нам…

Испуганная женщина моментально умолкла и быстро скрылась в толпе, оставив в руках чекиста добычу…

Я стиснул зубы, с трудом удержав себя, чтобы не вмешаться… Что я мог сделать…

Оставив моих спутников, я вышел с вокзала искать извозчиков. Их не было. Растерянный стоял я, не зная, что делать, когда из подъехавшего автомо­биля выскочил и бросился ко мне Красин, предупреж­денный мною телеграммой из Смоленска…

note 165

XI

Красин предоставил мне свой автомобиль, и мы перебрались с вокзала на Б. Дмитровку (кажется № 26), в дом, который по реквизиции был предоставлен комиссариату иностранных дел.

Это был прекрасный барский особняк, роскошно и со вкусом меблированный. Но поселившиеся здесь товарищи успели загрязнить его и вообще привести его в невозможный вид. Оставшаяся при доме прислуга его прежних владельцев все время негодовала и жаловалась мне на то, что новые жильцы обратили его в "свинюшник".

Я, согласно уговору, поехал в "Метрополь" к Красину, с которым мы после долгой разлуки и пробеседовали чуть не весь остаток дня. Сперва я, конечно, рассказал ему о моих злоключениях, пережитых в Берлине, Гамбурге, об аресте и пр. И вот тут то от него я и узнал, что Чичериным своевременно были полу­чены все мои радиотелеграммы, посланные из Гамбурга, что даже сам Ленин одобрил меня и мой образ действий. Неполучение же ответа ни на одну из моих телеграмм Красин объяснял тем, что и Чичерин, относившийся ко мне, под влиянием Воровского весьма от­рицательно, и Литвинов, по свойственной его характеру завистливости, решили "подставить ножку" и оставить ме­ня выпутываться как угодно, из моего затруднительного положения.

Затем Красин сообщил мне, что, узнав из телеграммы германского мин. ин. дел о нашем аресте в качестве заложников, он требовал от Чи­черина принятия мер к нашему немедленному освобож­дению. И Чичерин и Литвинов уверяли его, что делается все необходимое, что они обмениваются телеграмма­ми с германским правительством, но что последнее note 166затягивает. Словом, оказалось, что и в данном случае было сведение личных счетов со мной. Меня спокойно бросили на произвол судьбы…

Я упоминаю об этом не для того, чтобы жаловать­ся или рисоваться моими страданиями, нет, а с един­ственной целью показать читателю, как советское пра­вительство и его деятели, сводя свои личные счеты, от­носятся к своим даже высоко стоящим сотрудникам, каковым был я, сознательно обрекая их на всякие слу­чайности: ведь ничего не было сделано для освобождения тех германских граждан, заложниками за которых мы являлись. Они все, и Чичерин и Литвинов не могли не понимать, что своим пассивным отношением они обрекают меня на всякие случайности, вплоть до расстрела… Но что им, всем этим непомнящим родства, до других, что им, этим "идеологам" борьбы "за лучший мир", до чужой жизни…

— Да, брат, — говорил Красин, — с грустью приходится убедиться в том, что личные счеты у нас легли во главу угла отношения друг к другу… Меня, например, Литвинов ненавидит всеми фибрами своей душонки… это старые счеты еще со времен подполья. Вечная, ничем несдерживаемая зависть, боязнь остать­ся позади. И вот и на тебя он переносит ту же нена­висть и всеми мерами старается, чтобы ты, Боже сохрани, как-нибудь не выдвинулся бы выше него.

Он, конечно, забыл, или сознательно, просто по маленькой подлости маленького человечишки, озлобленного превосходством других, делает вид, что забыл, как ты, когда то, еще в Бельгии, после его ареста в Париже, ломал ко­пья за него…

А когда ты остался один в Гамбурге, сре­ди волнующегося моря революции, а потом был арестован, он, опасаясь того ореола, который может тебя note 167окружить в глазах советских верхов и выдвинуть, почувствовал к тебе глухую ненависть и всеми мерами старался использовать этот благоприятный случай уто­пить тебя… Я знаю, что фактически он застопорил вопрос с ответами на твои радио из Гамбурга, на теле­граммы мин. ин. дел о вашем аресте…

Это человек из породы тех, которые по своей натуре, способны лишь к мелкой, обывательского характера злобе к тем, кто им протягивает руку помощи, оказывает одолжение… Вообще насчет благородства здесь не спрашивай… Все у нас грызутся друг с другом, все бо­ятся друг друга, все следят один за другим, как бы другой не опередил, не выдвинулся…

Здесь нет и тени понимания общих задач и необходимой в общем деле солидарности… Нет, они грызутся. И поверишь ли мне, если у одного и того же дела работает, скажем, десять человек, это вовсе не означает, что работа будет производиться совокупными усилиями десяти чело­век, нет, это значит только то, что все эти десять человек будут работать друг против друга, стара­ясь один другого подвести, вставить один другому пал­ки в колеса и таким образом в конечном счете дан­ная работа не только не движется вперед, нет, она идет назад, или в лучшем случае, стоит на месте, ибо на­ши советские деятели взаимно уничтожают продуктив­ность работы друг друга… Право, в самые махровые царские времена, со всеми их чиновниками и дрязгами не было ничего подобного… Но ведь то были чи­нуши, бюрократы, всеми презираемые, всеми высмеивае­мые, а теперь ведь у власти мы, соль земли!.. ха-ха-ха! посмотри на нас, как следует и окажется, что мы во всей этой слякоти превзошли и Перидоновых и Акакий Акакиевичей и всех этих героев старого времени…