Переправа - Элли Гриффитс

— Только то, что полиция арестовала не того человека. Он был очень возбужден. Все твердил о полицейском государстве — сама знаешь, какой он старый хиппи.

«Тем не менее Эрик был вполне готов отправиться к Нельсону за разрешением на раскопки, — думает Рут. — Ради археологии он пойдет на все, на все».

— Катбада выпускают, — говорит Рут. — Возможно, сегодня объявят об этом в новостях.

В конце концов, Нельсон не просил ее хранить это в секрете.

— Правда? — Питер явно заинтересован. — Не предъявляя никаких обвинений?

— Возможно, какие-то предъявят, не знаю.

— Рут, оставь; по-моему, тебе все известно.

— Нет, — не скрывает раздражения Рут.

— Извини, — кается Питер. Это ему не идет. — Ну, — оживленно спрашивает он, — как там Шона?

— Прекрасно. Все та же. Говорит, что откажется от мужчин и пойдет в монахини.

— Кто у нее сейчас?

— Один лектор. Женатый.

— Обещает бросить жену?

— Естественно.

Питер вздыхает:

— Бедная старая Шона. — Видимо, он думает о своем браке, потому что явно сник, даже волосы как будто потускнели. — Я всегда думал, что она выйдет замуж и народит десятерых. Сказывается старое католическое воспитание.

Рут думает о двух абортах Шоны; сперва вызывающие декларации независимости, потом бесконечные слезы.

— Нет, — качает она головой, — никаких детей.

— Бедная Шона, — повторяет Питер. Похоже, уходить он не собирается.

— Питер, — говорит Рут, стараясь не быть резкой, — ты хотел чего-то? Мне нужно идти.

Он как будто обижается.

— Просто пришел узнать, как твои дела. Подумал, может, ты не откажешься пойти вечером куда-нибудь выпить?

Рут думает о продолжении девичника: пино гриджио, Лайем, еда из ресторана, загадочные эсэмэски.

— Ладно, — соглашается она. — Это будет замечательно.

Они идут в ресторан в Кингс-Линн, находящийся неподалеку от бара, где Рут обедала с Нельсоном. Однако это заведение с претензиями: отпечатанные в типографии меню, белый деревянный пол, квадратные тарелки, ряды мерцающих свечей. Гоняя одинокую устрицу по белому фарфору, Рут спрашивает:

— Где ты отыскал это место? — И поспешно добавляет: — Просто превосходное.

— Его рекомендовал Фил.

Оно и видно.

Время еще раннее, и ужинают, кроме них, всего две пары: влюбленные лет тридцати, явно считающие минуты до того, как смогут улечься в постель, и пожилая чета, не обменявшаяся ни словом за весь вечер.

— Черт возьми, почему они не снимут номер? — бормочет Рут, когда тридцатилетняя женщина принимается слизывать вино с пальцев мужчины.

— Видимо, оба состоят в браке.

— Откуда такая уверенность?

— Будь они семейной парой, не стали бы разговаривать и уж тем более совокупляться при помощи пальцев, — негромко говорит Питер. — Посмотри на тех стариков. Пятьдесят лет блаженства в браке, и совершенно нечего сказать друг другу.

Рут хочется спросить, похож ли его брак на этот. «Молчи, — приказывает она себе, — он все выложит сам. Питер никогда не отличался замкнутостью».

Разумеется, Питер вздыхает и отпивает глоток дорогого красного вина.

— Как нам с Викторией. Мы просто… стали чужими. Знаю, это клише, но тем не менее правда. Нам не о чем говорить. Просыпаемся однажды утром и обнаруживаем, что, кроме Дэниела, у нас нет ничего общего. О, мы все еще нравимся друг другу и прекрасно ладим, однако нечто, жизненно важное нечто, исчезло.

«Но ведь то же самое произошло с нами», — хочется сказать Рут. Она вспоминает, как однажды посмотрела на Питера — умного, доброго, симпатичного Питера — и подумала: «Это мой спутник жизни? Я должна согласиться на сосуществование с этим славным человеком, прикосновений которого подчас даже не замечаю?»

Но у Питера на глазах снова розовые очки.

— У нас было очень много общего, — мечтательно говорит он, — археология, история, книги. Виктория не интеллектуальна. Единственное ее серьезное чтение — журнал «Хелло».

— Это слишком уж высокомерно, — замечает Рут.

— Пойми меня правильно, — торопливо произносит Питер. — Виктория чудесная женщина. Очень добрая, отзывчивая. («Она растолстела», — думает Рут.) Я привязан к ней, мы обожаем Дэниела, но это уже не брак. Мы скорее обитатели одной квартиры, у которых общая забота о ребенке и домашняя работа, разговариваем только о том, кто зайдет за Дэниелом или когда ждать доставку продуктов.

— А каких разговоров ты ожидал? Об архитектуре Возрождения? О ранних поэмах Роберта Браунинга?

Питер усмехается:

— Что-то в этом роде. Мы ведь разговаривали, разве не так? Помнишь вечера у костра, споры, был человек эпохи неолита охотником-собирателем или фермером? Ты сказала, что женщины, наверно, охотились, и попыталась подкрасться к овце, чтобы показать, как это делалось.

— И шлепнулась лицом в овечье дерьмо, — сухо произносит Рут и подается вперед. Кажется очень важным донести это до Питера. — Слушай, Питер, раскопки хенджа проводились десять лет назад. Сейчас другое время. Мы изменились. У нас была связь, и все складывалось замечательно, но это в прошлом. Нельзя вернуться назад.

— Не можешь? — спрашивает Питер, пристально глядя на нее. В пламени свечей глаза у него очень темные, почти черные.

— Нет, — мягко говорит Рут.

Питер молча смотрит на нее минуту-другую, потом улыбается. По-другому, нежнее и гораздо печальнее.

— Ну что ж, тогда давай просто напьемся, — предлагает он и наклоняется, чтобы наполнить ее бокал.

Рут не напилась, но, садясь в машину, чувствует, что слегка превысила норму.

— Будь осторожна, — напутствует Питер, направляясь к новенькой «альфа-ромео». Кризис среднего возраста?

— Ладно.

Рут радуется, что не нужно ехать по предательской новой дороге в темноте, в окружении болот. До дома Шоны всего несколько минут, все должно быть в порядке. Она не спешит, пристраиваясь за другими, более решительными водителями. По радио кто-то говорит о Гордоне Брауне: «Он хочет вернуться к прежнему положению вещей». «А мы все разве нет?» — думает Рут, сворачивая влево, на дорогу к Шоне. Несмотря на свою суровость, она сочувствует Питеру и его тоске по прошлому. Есть что-то искушающее в мысли вернуться к нему, признав, что загадочный идеальный мужчина не появится и Питер лучший, на кого она может рассчитывать, возможно, гораздо лучший, чем она заслуживает. Что ее останавливает? Тень Виктории и Дэниела? Нельсон? Она знает, что из ночи с Нельсоном ничего не выйдет, — просто пребывание в постели с Питером кажется спокойным, привычным, но ничуть не волнует.

Рут находит у индийского ресторана место для парковки и идет к дому Шоны. Машинально проверяет, нет ли текстовых сообщений. Есть только одно:

«Я знаю, где ты».

Глава девятнадцатая

Скарлетт Хендерсон хоронят в мрачную, дождливую пятницу. На память Рут приходит строка из народной песни: «Я танцевала в пятницу, и небо стало черным». Небеса определенно оплакивают Скарлетт — дождь нескончаемо льет все утро.

— Похороны в пятницу не к добру, — говорит Шона, глядя из окна гостиной на бегущие по улице потоки воды.

— О Господи! — взрывается Рут. — Когда к добру похороны?

Не стоило рявкать на Шону. Она только пытается поддержать, даже вызвалась поехать с ней на погребение, но Рут сказала, что должна ехать одна. Она почему-то думает, что это ее долг перед Скарлетт, девочкой, которую знала только в смерти. Перед Делилой и Аланом. А перед Нельсоном? Может быть. Она не разговаривала с ним несколько дней. Освобождение Катбада показывали во всех теленовостях. Нельсон с каменным лицом утверждал, что у него появились новые нити. Рут подозревает, что это ложь, — видимо, это подозрение разделяют большинство журналистов.

Церковь — приземистое современное здание на окраине Спенуэлла — переполнена. Рут находит место в последнем ряду, втискивается на край скамьи. Нельсон едва виден в передней части церкви. На нем темно-серый костюм, он смотрит прямо перед собой. Рядом с ним сидят дюжие мужчины — должно быть, полицейские. Есть и одна женщина-констебль. Рут видит, как она достает из сумочки бумажную салфетку, и думает, что это, наверно, Джуди, помогавшая сообщить скорбную весть родителям Скарлетт.

Появление крошечного гроба, сопровождающие его потрясенные Делила и Алан, сплетенное из хризантем слово «Скарлетт», ее братья и сестры, испуганные, с широко раскрытыми глазами, в темной одежде, пронзительное пение «Все светлое, прекрасное» — все словно предназначено для того, чтобы разбить тебе сердце. Рут чувствует, как на глазах у нее наворачиваются слезы, но не дает им пролиться. Какое она имеет право плакать по Скарлетт?

Приходский священник — нервозный человек в белом одеянии — произносит несколько утешающих слов об ангелах, невинности и правой руке Бога. Потом, к удивлению Рут, выходит читать Нельсон. Читает он очень плохо, с запинками, не поднимая глаз.