Сонадариум. Полёт Ли - StEll Ir

Время белых червей и чёрных романтиков катило по глыби реки. В чёрных водах нелегко было плыть, но всё легче и легче становилось не видеть. «За то стон по подземью лети», тревожилась мысль. Лучшие уходили не разомкнув и не подняв к небу глаз. Я выворачивал камень со дна…

На исстяг поддавалось не внутрь. Волны накатывали одна за другой – тяжёлые, давящие, всё прекращающие. Чудовищными волнорезами предназначались мы и исходились в рассекающем обесточивающем предназначении. Мы постигали о себя массовое исстребление обезумевших войн, массовое уничтожения духа о лёд, мы постигали неверный вход в ночь.

Через разноцветные огни ночных парков, через тоскливый ветер ночных вокзалов, через сотни колющих иголочек звёзд пробирался я к солнцу утра. Солнце ослепило распахнувшимся надо мной куполом.

«Знаешь, Том», сказал я, «Есть то, что не обратить». «В золото?», спросил Том. «В золото. В той книге я читал про человека, который умел помогать людям. Они назвали его Спаситель, а потом прибили к кресту. И он умер, но не от боли, а от огорчения, что не смог вместить в них свою не имеющую предела любовь. И они тогда поняли и заплакали. А он пожалел их и воскрес. Только всё уже было не так. С ними уже жила крепко-накрепко память о том, что они убили любовь. А в нём уже жила неимоверная болевая тоска по всем по ним. И хоть он был живой и был среди них – всем было грустно совсем на душе. И тогда он ушёл на небо оставив раскрытыми их сердца. Когда я прочитал про это у меня заболело внутри. Ночью я заснул и был в тех древних временах, чтобы повернуть всё не так. Я не хотел чтобы они убили его. Я любому мог объяснить, что потом будет поздно и будет – не обратить. Но я ещё не разучился просыпаться по утрам и я проснулся с той же тоской, что и заснул. И тогда я понял, что бывает то, чего я не могу обратить в золото. Том, с того времени как я убил себя, я не могу до конца возвратиться назад. Ты такой же, и я вроде такой же как был, и мир вокруг нас вроде такой же, вон солнце сквозь купол как светит. А во мне постоянное царапающее чувство всё припорашивающей лёгкой горечи. Нет, горечь не тяжела совсем и при любом внимательном взгляде становится невидимой, но она не оставляет ни на миг и я чувствую, как она высасывает из меня смех. Иногда мне кажется, что я, совершенно низачем мне, познал вкус осени…». Том стоял раскрыв рот. «Мишка, ты наверно больной!», понял он наконец, «Ты как хочешь, а я сейчас лучше за градусником». «Погоди», сказал я, «Пусть больной. Последний вопрос. И в третий раз тебя спрашиваю – Том, зачем мы нажали на красную кнопку?». И тогда Том рассмеялся. Он смеялся долго, усердно приседая и притопывая, и бил себя чёрными лапами по бокам. «Том, ты тронулся?», спросил я. «Мишка!… Мы оба!… Ага!… Мы же оба с приветом с тобой! Какая кнопка! Кого ты убил! Ты же просто мне всё это – РАССКАЗАЛ! Сказал представить, я и представил. Мы же и двух шагов даже не сделали!». Я очумело оглядывался вокруг. Смысл его слов доходил. «Комнаты не было?», похоже я в самом деле слегка увлёкся. Том хохотал как мартышка «Мишка, очнись! Пошли смотреть паровоз!». «На Площадь Спасения?», подозрительно спросил я. «Ага! Спасения. Как же! На Виском!». Я облегчённо вздохнул и, искренне влюблённый в этого хохочущего черномазого моего товарища-чертёнка просто за то что он был, пошёл ставить книжку на приёмную полочку хрустального зала центральной библиотеки…

Мне много надо было успеть. Коридоры переливались в тонах от кромешного мрака до рассыпающегося бесконечьем тонов солнечного спектра, а котёнок так и не находился. Я уже и вправо смотрел в комнатках и влево – везде. И выучил первые две составляющие призывной триады «кыс-кыс-кыс». Он играл где-то с мягким клубком и не находился и всё. Мне и достроить надо было ещё зоосад, и по лесенке забраться всё же на самый верх, и показать ей оттуда язык. А самое главное – хотелось в кино. Там с утра были мультики и кто не успел опоздал. А мне надо было – успеть. И я летел по непроницаемо чёрным коридорам и лишь на мгновение заглянул к женщине-доктору в кабинет. Хоть немного суметь поблагодарить. За выздоровление.

«Какое там выздоровление!», билась в искренней тревоге доктор-женщина ненаглядная моя над моим чёрным креслом из тьмы, «Пульс уходит! Электрошок! Быстрее, он теряет…». Я не стал её разубеждать и признаваться в моей конечно же симуляции. Мне хорошо было быть здесь, рядом с ней. И уходя всем собой смотреть мультики, я отчётливо представил, как потом я очнусь возле неё, скажу спасибо за всё и, попросив на лишь чуть из её рук шприц добытой для изучения крови из моих вен, возьму немножко чернил из него и допишу аккуратно под поставленным мне диагнозом «Продолжение следует…»

Высечка

Только честно умей в смело прятайся!..

Так и отходил – уход за уход… Отводил эшелоны свои за эшелон, заменял на престанное, пусть у вас будут цветы!.. Она недоумённо упрятана за тень своих глаз доводила до точки положенного авиационно и выверенно: теперь жизнь будет в плюш – изгнанье демона!..

И правильно, он прикорнул у неё на плече незаслуженно как-то раз и остался совсем… Стану жить, рассказал, всё вокруг изведётся о непокой, станет истинно, станет колодно, станет небесно смешно… Как бы не так – таких друзей, знаешь сам…

И вот снисхождение… тока во тьму?.. никак не пойму… то ли крохи отчёт… то ли взаправду в лью бовь пулемёт… осмотри-с внимательно – потом докладёшь… Она закусила губу и сказала: я прекрасна, как сама жизнь и моя тоска уничтожит тебя до утра, прощай!.. И выстрелила в упор из неизвестно для чего предназначенного огнестрельного оружия… Документ: «Ей не было тепло»… Он упал… бы… духом и со смеху… если б было куда, но и так уже… а ему было жалко их и он не упал… Стал суровый, как клин, взял баян и ушёл… Вилы взял и ушёл… И хлеба кусок – пусть… уметь чтоб жевать… Написал на стене «Оттого» и вышел из рук вон…

Она обрела, наконец, крылья и сдула слезинки с ресниц – теперь край седьмой, ерунда!.. А он пообещав уж издалека на прощанье «Найдёшь…» с трудом выговорил ещё один раз своё имя, как будто во сне, и пропал…

А ведь был бы живой – был бы жив, глазами смотрел бы в наоборот, как себе внутрь, да уж что о том, чего не извыверт навкось…

Она сказка до встречи была и стала сказка, как канул во… Белый снег, белый лёд, белый-пребелый путь домой… Жить – смотреть в красоту и не замечать, не замечать, не замечать… Она порой лишь от счастья постанывала… Как оказывается воздух широк!.. У неё хватало дыхание от наваливающихся приступов любви… Ей ветер приносил силы, она расточала никчёмный ей ветер и дышала хрустальной водой…

Она взбиралась на высочайшая горы и бросалась скалы всем вниз… Она уходила в восторге под лёд с головой и оставалась там замершей до весны… Поклонница рваного экстремума выходила на крыльцо избушки в носочках одних, а возвращалась – в полоумие шаманам и великим мастерам пути в наказ – в совершенно других… Её не видел никто, она видела всех… Её никто не мог полюбить – не хватало терпения… Она же любила их всех – так оборзела от высечки… Поговаривали, что она по ночам пьёт берёзовый сок и в тугих поясках смотрит в небо бескрайней луны… Никому и никто не сказавшая, она старилась вжуть и молодела вслед за тем в одно мгновение – так любима собою была… Очень нравилось рваться в изгиб…

Пантера безумная, так долго водила себя по долам и источникам, пряталась в лета самый край и оттуда лишь только и выверек, а нашёл и иё потаёк…

На завалинке…

Старый дед…

И в уханке – придурок мазай…

«Чё сюда и припёрло меня?!», с амнезии нелёгкая мысль ей пришла, но она проводила её: «Пошло на хуй всё! Станет так!..» У иё всё равно – выбрит лоб, и виски, и подмышки, и пах… Так что ей всё равно… Что текилла, что сианид… Ложись смирно под танк!..

- Чё, старый, прикололо жить!? – так, для вежливости, чтобы меньше пиздел… «Чего ж это я суда всё же пришла?..»

- А, явилась, Елена Прекрасная! – это какой-то крайне наглый был персонаж с ухайкой своей.

«Вот пиздюк!..», подумалось ей с неоткуда возми-с, а таской, «Хоть бы шапку, мудило, снял…».

Старый шапку снял и на колени аккуратно обеими руками взял и поклал.

«Откуда бы такое – покладистый?..», и вдруг – вспомнила…

Ветер выел пыль на тропе… Гроза, как повелось, лишь вдали отблеска край, да край… Охолонь слегка!..

- Нашла!!!

А он и не шевельнулся слегка… Сидит, шапочку трогаит… За ухаи-то… Поди, не смешно…

- Проведи!

- Эт… чего… - маразматик старый наверное.

А у ей много вспомнилось… Жизнь как лезвие… Сталь тугоплавка, легка… Легконайденные и потерянные имена… Чудо-пропасти и не надо земли…

- Проведи!..

- А чиго эт тибя лоб побрила-то! – чуть со смеху умрёшь, так катаится.- А обарати-с ка сынку!

«Издевается!..», ещё подумалось, «зряшный любитель людей…», контрольные выстрелы уже следовали один за другим… Голова, голова, сердце, поддых… А он сидел, как сидит, как заколдованный…