Обнаженная. История Эмманюэль - Сильвия Кристель

секс-символа? Для вас невыносимо оказаться в ее тени, ведь ваше творчество выглядит не так выигрышно, как «Эмманюэль»?

— Я от души радуюсь успехам Сильвии.

Хюго умен, талантлив и прекрасно воспитан.

В плетеном кресле я просижу на Елисейских Полях тринадцать лет. Посмотреть на меня в кино придут девять миллионов французов. «Эмманюэль» с триумфом пройдет во всех странах Европы, в Соединенных Штатах и в Японии.

Как живется кинозвездам? Скорее всего, именно так, как жилось мне начиная с 1974 года. Если вы звезда, вас никогда не оставляют в одиночестве, вокруг всегда люди. Маленький кружок услужливых придворных:

— шофер-телохранитель, мой нежный и смешной Марсель, переживающий бурный роман с белым «кадиллаком», моим подарком самой себе; как мне хотелось прошвырнуться в нем с ветерком, чтобы похвалиться «авто для кинозвезд», да только эта блестящая экзотическая карета то и дело застревает на обочине дороги, дымя, и я, вдоволь нахохотавшись, вынуждена идти пешком, пока Марсель брюзжит на мою красавицу, пеняя ей за вечные капризы;

— косметолог, она льстит мне и считает, что у меня свежий цвет лица, даже когда уже пора ложиться спать;

— парикмахерша, которой уж совсем нечего делать с моей прической «а-ля гарсон»[7];

— пресс-агентша, говорящая на множестве языков и готовая для меня на все;

— рассеянная, деловая, скрупулезная секретарша, которой поручены все мелкие дела: визиты к парикмахеру, уплаты по счетам, переговоры об общей собственности…

— спортивный тренер, заставляющий меня бегать, — а ведь я только это и делаю;

— фотограф, единственный, кто знает, как лучше всего снять вас в профиль, при каком освещении, какое движение поймать. Кристиан Симонпьетри ради меня бросил фотографировать войну. Неужто там работалось спокойнее?!

Звезда живет в шикарном месте, в большой квартире в Сен-Жермен-де-Пре. Она носит темные очки даже ночью и всегда смотрит только вперед и вдаль. На публике звезда не краснобайствует, приберегая все это для прессы, для ролей, предпочитая томить публику в ожидании. Всегда говорит коротко, мягким мурлыкающим голосом, никаких повышенных нот, никаких приступов гнева. Звезда быстро устает от того, что все вокруг слишком стремительно крутится, и тогда она едет отдыхать. Звезде предлагают участвовать в рекламе, а она отказывается, потому что она — звезда, и еще донимают предложениями провести торжественное открытие половины парижских мероприятий, от этого она отказывается тоже. Воодушевленная и счастливая, я разрешаю снять с себя мерку для куклы дома «Шанель» — получается манекен без рук и ног, под ним подписано: «Мадемуазель Сильвия Кристель». Это мой неодушевленный двойник, он будет стоять в тайных кулуарах святилища рафинированной моды, рядом с такими же безрукими манекенами, изображающими миллиардерш, звезд и принцесс. Стоит сесть за столик в ресторане — и я уже вроде фигуры на носу гондолы, а моя публичная жизнь состоит в основном из просьб дать автограф, на что я радостно соглашаюсь. Я расписываюсь на чем попало: на меню, на оборотной стороне проездного билета, на снимке какой-то другой особы.

Там, где я, немедленно возникает порывистая суета, толпится множество людей, и все всегда непринужденно улыбаются.

Когда вы звезда, все адресованные вам фразы начинаются со слова «конечно», а потом много раз будет еще «дорогая». Да уж, когда вы звезда, вас любят… и как это все-таки приятно, пока время еще на вашей стороне!

Моя жизнь настоящей звезды продлилась двенадцать лет. У меня было время привыкнуть к ней, поверить во все это самой, и тут все кончилось.

Больше не быть звездой — это противоположность всему, что я только что описала, да вдобавок мелкая злоба тех, кто вчера вдохновенно вас превозносил. Вот тогда понимаешь, насколько их самозабвенное преклонение было ненавистно им самим.

Раньше ли, позже ли, а за это приходится платить. С красивых спрос больше, чем с некрасивых. Женщин, которые были прекрасными, притягательными и почему-то отличались от других, прощают с трудом. Вызванное ими желание так и не нашло удовлетворения.

Недавно я смотрела телепередачу, в которой ведущий издевался над Катрин Денев: обращаясь к гоготавшей публике, он советовал «бабуле поскорей идти на пенсию». Другой ведущий, исходя желчью, сравнивал актрису драгоценного таланта и редкостной, чуть увядшей красоты с рыбой-луной.

Женщины стараются сохранять красоту. Это долг, привычка, последняя элегантность. Для красивых звезд надо было бы создать особый режим недотрог, позволить им стареть безмятежно, пока они не угаснут в мягком свете своих воспоминании, защищенные от мелкой мстительной злобы, вдали от экранов, показывающих их вечно юными и элегантными, скрываясь от разочарования простодушной публики, которая, под впечатлением от старого фильма, громогласно объявляет прямо на улице:

— А подумать только, ведь теперь она старая грымза!

Избавить женщин от печалей и, наоборот, поблагодарить их за подаренную мечту — за которую так дорого пришлось расплатиться им самим, — за то, что они сделали жизнь чуточку теплее, чуточку прекраснее, ничего не ожидая взамен, — только любви, бесконечной любви. Вот что такое звезда: женщина, отравленная любовью.

— Я хотела бы ребенка от тебя. И чтобы мы создали семью.

Удивленный Хюго улыбается.

— Ладно, раз ты считаешь, что так лучше.

Да, так было лучше, больше того — так было необходимо, это восстанавливало ускользавшую от меня связь с реальностью. Я была молода и могла рожать. Однажды утром я проснулась с новой уверенностью: я была беременна. Невыразимое чувство, интуиция, физическое ощущение, что ночью глубоко внутри моего тела что-то изменилось.

Хюго уже встал, он сидит в гостиной. Читает.

— Думаю, что я беременна. То есть даже уверена. Ты этой ночью занимался со мной любовью?

Хюго делает изумленное лицо и улыбается.

Мне нравится спать рядом с Хюго. Он действует успокаивающе. Я так привыкла к его телу. Когда опускается вечер, когда на меня мягкой тяжелой пеленой наваливается усталость от этой ирреальной жизни, похожей на беспрерывную роль, мое тело выходит из кадра, осанка становится вялой, я погружаюсь в теплое тело мужчины, который заботится обо мне и хочет взамен одного лишь утешения. Я засыпаю. Сон бывает так глубок, что я не помню ничего, что было, ни малейшего шороха, никаких движений, стоит только ночи задернуть полог. А Хюго ночное создание. Он выходит и возвращается, полный жизни, свободный и одинокий, он пишет, он хочет меня. Кругом ночь, я сплю, я отдыхаю, а он — нет.

Подруге Монике я поверяю свои материнские ощущения, говорю о доказательствах, она хохочет. Еще через несколько недель врач подтвердит беременность. Помню, что все время улыбалась в такси, помню Монику, которая сидела рядом. Воздух был свеж,