Мусоргский - Осип Евсеевич Черный

когда им объявили, что проверка не закончена и продолжение ее состоится в четверг, а затем еще в понедельник на той неделе.

Балакирев, сидевший за роялем, встал наконец и потянулся.

— От концерта и то не устал бы так, — заметил он.

Ломакин неодобрительно промолчал. Он, весь день которого был расписан по часам, нашел в себе силы поговорить с каждым и не устал, а человек значительно более молодой пожаловался на утомление! Но на улице он смягчился и даже признался, что сегодняшняя встреча вселяет в него надежду.

— И голоса кой-какие, кажется, подбираются. Посмотрим еще, что покажут следующие дни.

Следующие испытания прошли не хуже. Так же в зале стояла толпа: молча, с глубоким вниманием, следили за ходом экзамена.

Балакирев заметил шепотом:

— А ведь материал, Гавриил Якимович, отличный!

Ломакин покачал головой:

— Это еще полдела, у них развития нет, их учить надобно долго. Вам небось всё подай завтра?

При всей своей гордости, Балакирев сносил упреки старика легко. За эти дни они ближе узнали друг друга и немного друг к другу привыкли.

Наконец участники были отобраны, хор составлен и начались занятия. Два раза в неделю к зданию академии стекалась разношерстная, пестрая, непривычная к строгой тишине коридоров толпа.

С первых же занятий Ломакин стал приучать хористов к тому, что такое тихая, ненапряженная звучность. За чистотой строя он следил ревностно и, случалось, по многу раз заставлял повторять аккорд, пока хористы не начинали ощущать его чистоту и стройность. Он внушал им представление о красоте звука, о его полноте и гибкости.

Работая с ними, Ломакин сам привыкал понемногу к тому, к чему прежде оставался равнодушным: от церковной музыки он переходил к светской, от Орландо Лассо и Палестрины — к Глинке и Мендельсону.

На лето занятия прекратились, а с осени были возобновлены. Стараниями Стасова и его друзей удалось получить для занятий несколько комнат в здании Городской думы, и Бесплатная школа перекочевала туда. Но за лето многое оказалось забытым. Ломакин, прослушав, только руками развел: звучность стала хуже, стройность была утеряна.

— Что же, судари, этак мы далеко не подвинемся, — сказал он. — Приходится всё начинать сначала.

Они были сами огорчены, видя, как отстали за лето. Но восстановить накопленное удалось за короткий срок: хористы занимались с большим рвением и полны были желания двигаться вперед.

Балакирев тем временем занимался с оркестровой группой. Тут работа оказалась гораздо сложнее: людей подготовленных было немного, а оркестр предъявлял участникам требования еще более сложные, чем хор. Дирижер не щадил своих сил. Каждый успех радовал его чрезвычайно, и ему казалось, что время, когда можно будет выйти на эстраду, не за горами.

— Когда же мы заявим наконец о себе? — торопил его Стасов. — Пора всем показать, что значит свободная ассоциация энтузиастов. В консерватории профессорам платят большие деньги, наивысочайшие особы дарят их своим вниманием, а у нас дело построено на копейках. Зато народ какой — один к одному!

За это время из хора кое-кто выбыл, но костяк сложился, и успехи были ощутимы для всех. Даже удивительно было наблюдать, как за такое короткое время вырос слаженный, уверенный коллектив, послушный во всем дирижеру.

Ломакин отказывался покамест вывести свое детище на эстраду. Случалось, граф Шереметев справлялся о хоре:

— Как там дела идут, Гавриил Якимович?

— Помаленьку, ваше сиятельство, — уклончиво отвечал регент.

— Разговоров-то, разговоров… Слухи доходят и до меня.

— Буду вас просить, ежели концерт ставить будем, разрешите кой-кого на придачу из капеллы взять. Так-то хористы мои ничего, но боюсь, как бы с непривычки не растерялись на публике.

— Уже и о публике помышляете? — удивился граф. — Эх, кажется, я промахнулся: не надо было мне тогда ваш концерт разрешать!

— Вы, ваше сиятельство, уже руку свою приложили и оказали большую помощь: вам теперь не след отступать. И еще вот какая к вам покорнейшая просьба будет: спевки наши стали такими большими, что в комнатах Думы невозможно поместиться. Нельзя ли перед концертом, если позволите, две репетиции провести здесь?

Шереметев неодобрительно покачал головой. Затея по-прежнему казалась ему нестоящей: ну чего не хватает старому регенту? К чему еще один хор заводить?

— Да ладно уж, если другого места нет.

В воскресный день, когда назначена была первая спевка, Шереметев стоял у окна и наблюдал, как проходят во дворец хористы. Многие тысячи израсходовал он, прежде чем его капелла получила нынешнюю свою известность и славу, а тут что же? Кто они, эти любители? Что их сюда привлекло? Народ шел простой: скромно одетые девицы, мастеровые, люди на возрасте и молодежь, студенты, чиновники…

Рядом с графом стояла старая его экономка. Она тоже с удивлением глядела на идущих.

— Вот небывальщина! — вырвалось у нее.

— Прямо как в церковь валят, — отозвался граф.

Еще раз посмотрев на эти шапки, фуражки, чуйки, шляпки, он отошел от окна, жалея, что ввязался в такое странное предприятие.

III

Хуже обстояли дела у Балакирева. Репетируя с величайшим рвением, он не признавался себе в том, что оркестр его не готов.

Инспектор университета Андрей Иванович Фитцум фон Экстедт, большой любитель музыки, игравший сам на альте, делал все зависящее, чтобы собрать побольше людей: педагоги, студенты, приятели педагогов, игравшие на каком-либо инструменте, были привлечены в оркестр.

Играли они с увлечением и в лице Балакирева нашли руководителя умелого, способного вести молодой коллектив. Но чем ближе к выступлению, тем все очевиднее становилось, что нельзя такой коллектив показывать публике: он еще нетверд в игре, недостаточно гибок в передаче оттенков. Чудеса, которые Балакирев с ним творил, окружающие и он сам иногда принимали за нечто уже достигнутое, готовое. Но стоило вспомнить, как звучит настоящий оркестр, чтобы иллюзия пропала и вырисовалась печальная правда.

Балакирев мучился, сознавая, что дело, затеянное им и Стасовым, может провалиться по его вине. Он понимал, что нельзя требовать от любителей большего: все, что в их возможностях, они дают; да и он вложил в работу с ними много умения. Но вот Ломакин свой хор почти уже подготовил, а Балакиреву в конце концов приходилось признаться, что оркестра для такого ответственного выступления нет.

— Нитшего, Милий Алексеевич, сыграем отлично, — утешал его Фитцум фон Экстедт. — Музыканты под вашим капельмейстерством сделали чрезвычайный успех.

Утешить Балакирева это не могло.

Пришел день, когда он вынужден был показать работу своим товарищам. Ломакин, Стасов и Кюи, прослушав репетицию, согласились с тем, что коллектив недостаточно силен и выпускать его невозможно. Балакирев, бледный, кусал губы. Он не спрашивал, как дальше быть, и ни от кого не ждал помощи