Братья - Илья Туричин

– Но что-то должно помогать, фрау Копф?

– Только воздух. Я задыхаюсь в этом каменном мешке. Между нами, я ненавижу город. После победы я куплю домик в деревне и буду разводить цветы. Фюрер очень любит цветы. Ах, голова просто раскалывается! В прошлый раз, когда у меня разболелась голова, обер-лейтенант фон Ленц, друг покойного штурмбанфюрера, вывез нас на природу, к речке. Ах, какая это была чудесная прогулка! Я чувствовала, как силы вливаются в меня! Мальчики наловили рыбы, мы сварили уху. Это был незабываемый день!

– Вы хотите, чтобы я вас вывез к речке? - улыбнулся Витенберг.

– Что вы, господин Витенберг! Без вас тут весь город разнесут! - Она поднялась на локте, внезапно ей пришла в голову отличная мысль. - Послушайте, господин Витенберг, хотите сделать доброе дело, дайте мне машину на денек. Мы с Петером съездим к речке, на то же место. Грибы!… Любите грибы в сметане?

– Гм… Не очень. Впрочем, редко доводилось есть грибы, да еще в сметане.

– О-о!… Шанце большой спец по грибам! Ей-богу, господин Витенберг. Ведь есть же у вас сердце! Дадите нам пару солдат, таких, что разбираются в грибах. Петер захватит удочки. Дорогу я помню.

– В лесу опасно, фрау Копф. Партизаны активизировались.

– А, ерунда! С господином фон Ленцем мы ездили в такое место, где партизанам делать нечего. Там ни наших войск, ни населения нету.

Витенберг не знал, что и думать. Врет или ей действительно надо на природу?

– Когда бы вы хотели поехать?

– Вы даете машину? - обрадовалась Гертруда Иоганновна.

У нее какая-то цель. Какая?

– Возможно, - сказал Витенберг. - Так когда вы хотите ехать?

– Когда дадите машину. Завтра, послезавтра, через неделю… Чем скорей, тем лучше.

Так. Ехать ей все равно когда. Значит, определенной цели у нее нет.

– Хорошо. Я постараюсь что-нибудь придумать. Может быть, даже сам поеду с вами. Не мешает поразмяться.

– Буду только рада. Я ничем не угощаю вас, хороша хозяйка! Хотите крепкого чаю по-русски?

– Спасибо, фрау Копф. Поправляйтесь.

– Не забудете за делами про свое обещание?

– Нет. Я всегда все помню.

Он откланялся. Она откинулась на подушку, сняла сырое полотенце со лба. Она сделала все. Оставалось только ждать.

Витенберг дал машину через два дня. С Гертрудой Иоганновной, Петером и Киндером ехали два автоматчика и тот самый молоденький унтер-штурмфюрер СС, который пришел в артистическую сразу после взрыва.

Шанце принес целую корзину провизии и шнапса. Автоматчики косились на белую салфетку, которой было прикрыто все это богатство, словно мысленно старались проникнуть сквозь нее и угадать содержимое.

Подошел штандартенфюрер.

– Вы довольны, фрау Копф?

– О, господин Витенберг. Довольна, это не то слово. Я счастлива! Женщине так немного надо! Хороший кавалер. Хорошая охрана. И свежий воздух!

Она не знала, что штандартенфюрер дал указание молоденькому унтер-штурмфюреру: в случае возникновения острой ситуации пристрелить фрау Копф. Он не такой простак, как она думает, и если это ловушка, то первой в нее попадет фрау.

Машина тронулась. Унтер-штурмфюрер сидел рядом с шофером. Автоматчики зажали Гертруду Иоганновну и Петра с двух сторон. Киндер лежал у ног.

– До свидания, мой штандартенфюрер, - Гертруда Иоганновна, улыбаясь, помахала рукой.

Проехали шлагбаум на мосту. Сожженную деревню.

– Вы никогда здесь не бывали? - спросила Гертруда Иоганновна унтер-штурмфюрера.

– Нет.

Он был не очень-то разговорчив.

– Поезжайте потише. Скоро поворот налево.

Шофер снизил скорость.

"Вот по этой же дороге ехал Пауль", - подумала Гертруда Иоганновна.

– Кажется, здесь.

Влево уходила грунтовая дорога с наезженной, но заросшей колеей.

Машину затрясло на ямах. Справа и слева двигались навстречу деревья, нестройно, как усталые войска.

Наконец дорога уперлась в речку. Речка текла неторопливо, в ней отражались плывущие в небе облака. День, похоже, выдался славный. Березы тронуты осенним багрянцем. Боже, как хорошо! Как хорошо жить!

Все вышли из машины. Автоматчики озирались. Унтер-штурмфюрер прислушивался и зачем-то нюхал воздух.

Журчала вода, трогая нависшие ветви ив. Пахло прелым листом, рекой и грибами.

– Вот здесь мы прошлый раз ловили рыбу! - воскликнул Петр.

Гертруда Иоганновна подошла к нему, улыбаясь, обняла за плечи, сказала по-русски:

– Как только начнется стрельба, ложись на землю.

Петр даже не понял, о чем говорит мать, посмотрел на нее. Она улыбалась. Повернула голову к молоденькому унтер-штурмфюреру.

– Жаль, что нельзя поваляться на траве. Земля сырая.

– Да.

Унтер-штурмфюреру показалось, что рядом хрустнула ветка. Он обернулся. Грохнул выстрел. Пуля шлепнула его в лоб. Он упал, не понимая, что произошло…

Часть третья. МЕДНЫЕ ТРУБЫ.

Странное что-то творилось с письмами. Сначала мама перестала писать. Месяца три, а то и четыре не было от нее ни строчки. Потом пришло письмо, напечатанное на машинке. Оно по содержанию было похоже на приходившие раньше. Даже слова вроде те же. А новостей никаких. Никаких. Потом опять перерыв, и опять машинописное. Хоть бы сообщила, что приобрела машинку!

Павел аккуратно посылал ей письма, хотя и у него новостей по сути не было. Не обо всем напишешь.

Берлин изменялся. Особенно это стало заметно после Сталинграда.

Бывало, фрау Анна-Мария выводила Павла и Матильду на прогулку. Как выводят собачек, когда хотят ими похвастаться. Расчесывают шерстку, подвязывают бантики, выбирают ошейники понарядней.

Они торжественно шли по прямой веселой улице. Слева от Анны-Марии Матильда, справа - Павел. Шажки у Анны-Марии мелкие, неторопливые, свежее лицо озарено наглухо приклеенной улыбкой, сверкают белые, ровные зубы - гордость дантиста. Матильда неприметно строит глазки встречным мужчинам. Павел почтительно поддерживает фрау под руку. Добрая бюргерская семья!

И навстречу двигались такие же добрые бюргерские семьи.

Двери множества лавок и лавочек открыты настежь. Подобострастно улыбающиеся владельцы предлагали сытым, довольным, угоревшим от победных труб покупателям брюссельские кружева, норвежскую сельдь, французские коньяки, голландский сыр, украинское сало. Нарядные дамы украдкой гляделись в толстые стекла витрин: переливались лионские шелка, русские меха, воздух пропитывался ароматом парижских духов. Почта завалена посылками, доблестные воины слали любимым награбленное добро.

И ничто не могло нарушить добротной жизни берлинской улицы.

Женщина в черном с опухшими от слез глазами? Война. Смерть за фюрера - высшее благо.

Провели еврея под конвоем? Чем меньше евреев - тем чище.

Промчались полицейские машины? Порядок прежде всего! Ничто не могло стереть улыбки с лиц берлинских обывательниц.

Слово "победа!" было самым модным.

Из витрин бодро глядел с портретов фюрер.

Стояло лето сорок второго года.

Потом сталинградский траур. Счастливое время для Павла.

Город тощал на глазах, ветшал, словно покрывался коростой.

Лавки закрылись. На дверях висели тяжелые замки. Улицы опустели. По ним торопливо шли угрюмые, озабоченные берлинцы. На улыбающегося человека подозрительно оглядывались. И даже во взгляде фюрера на портретах исчезла бодрость.

Доктор Доппель стал запираться в своем кабинете.

Фрау Анна-Мария ходила по дому на цыпочках, прижимала палец к губам, делала большие глаза и произносила шепотом, словно выпускали воздух из велосипедной шины:

– Тс-с-с… Отец работает.

Да уж, задала ему работку Красная Армия. Всем им задала работку!

В газетах появились извещения о судах над саботажниками, о приговорах за отказ от работы.

Значит, кто-то сопротивляется? Кто-то не боится? Кто-то не верит ни в новое оружие, ни в выравнивание линии фронта?

Павел научился читать газеты. Научился в потоке лжи и откровенной фашистской пропаганды улавливать, угадывать правду.

Даже в школе произошли перемены. Со стены в коридоре исчезла карта военных действий. Господин директор велел перенести ее к нему в кабинет. Одноглазый Вернер притих. Кроме автоматов и пистолетов появилась на вооружении школьников новинка. Называлась фауст-патрон. Никто не знал, как и чем он стреляет, этот патрон. Просто Вернер показывал, как целиться и на что нажимать. Снарядов не было.

А однажды в класс не явился маленький Вайсман. Он отсутствовал три дня. На четвертый пришел осунувшийся, сникший, молча положил потрепанный портфель на стол.

– Болел? - спросили ребята.

Он не ответил.

Первым уроком была геометрия. Господин Функ, высокий, лысый, со старушечьим лицом, изборожденным морщинами, был немного глуховат.