Сфера разума - Семен Слепынин

Роскошная серая шевелюра дяди Абу задымилась, черты лица заструились, тело заколыхалось, как кисейная занавеска под легким ветром. И Непобедимый дымным смерчем со свистом влетел в пустую бутылку. Валявшаяся на столе пробка подскочила и воткнулась в горлышко. Запечатанный в бутылке джинн плясал крохотным светящимся мотыльком.

Пробка оглушительно выстрелила, из горлышка с победным шумом взметнулся дым и большим облаком колыхался под потолком. Уменьшаясь в размерах, облако закружилось, завертелось и свернулось в человека.

— И джинн на свободе! — воскликнул дядя Абу. — Это я!

Мои конвоиры и официантки брякнулись на колени в полной готовности завыть и захлопать в ладоши. Непобедимый гневным жестом остановил их, нахмурился, выпил стакан вина и на минуту задумался. Потом приблизился ко мне и, подмигнув, с усмешкой прошептал:

— Значит, Пьер Гранье? Ловко.

По моей спине прошелестел холодок страха: узнал!

— Джинн, как тебе известно, мой мальчик, существо нейтральное, — продолжал дядя Абу. — С человеком, не владеющим волшебной лампой Аладдина, он волен поступать, как ему заблагорассудится. Могу помиловать, могу рассказать всем, кто ты такой на самом деле. Рассказать?

— Поступай, как знаешь, — упавшим голосом ответил я. — Я в твоей власти, дядя Абу.

С великим джинном вдруг что-то стряслось. Он покраснел, вскочил на ноги и заметался, готовый от стыда провалиться сквозь землю. Но не провалился, а рассеялся дымом, волокнистой поземкой заструился по полу и в темном углу исчез.

Победа! Гнусный Пьер Гранье торжествовал победу: слова «дядя Абу» оказались волшебнее лампы Аладдина, и теперь джинн в моих руках. Вскоре, однако, кто-то другой вновь зашевелился во мне, и я стал противен самому себе. Спал плохо. Встал утром с прежними чувствами неуверенности и страха: еще неизвестно, как поведет себя Непобедимый. Суеверно загадал: если дядя Абу в том же месте и в том же часу будет ждать меня, то все уладится.

Дядя Абу ждал. Но глядеть на него было нестерпимо жалко. Он краснел и суетился. Угощая меня лакомствами, сам бегал с подносом и был при этом слащаво вежлив и постыдно угодлив. В конце концов сел на стул и, не поднимая пристыженных глаз, сказал:

— Вчера я свински напился и сморозил глупость. Простишь ли меня, Василек? А? Дорогой мой мальчик, простишь ли когда-нибудь?

— Забудем об этом, дядя Абу. Лучше подумаем, как тебе самому выпутаться из беды.

— Да, да! — подхватил дядя Абу, желавший поскорее сменить тему разговора. — Ты, конечно, догадываешься, что со мной случилось. Все произошло так, как предсказывал биофизик Лоран.

Кто такой Лоран, я не знал, но не подавал вида. Пусть дядя Абу считает, что перед ним не подставное лицо или непонятный гибрид, а подлинный, стопроцентный Василий Синцов, которого он все еще считает малышом.

— Прогрессу надо было на ком-то отыграться, — горько усмехнулся дядя Абу. — И тут подвернулся я со своей дурацкой внешностью. Прямо-таки визирь из сказок Шехерезады. Шевелюра, как чалма, борода… Кстати, о Черной Бороде! Этого пирата-людоеда не бойся. Я нашел средство защитить тебя. А кто такой людоед на самом деле, ведать тебе необязательно. Слишком страшно.

Знал бы дядя Абу, что перед ним тот самый, кто сотворил паука-людоеда. Но «ведать» ему об этом тоже пока необязательно. И, желая снова вернуться к разговору о прогрессе, я сказал:

— Чего этот прогресс только не вытворяет с человеком!

— Не надо все валить на прогресс, — мой собеседник сегодня был настроен весьма самокритично и себя не щадил. — Во всем виноват я. Помнишь, каким я был хвастунишкой? Ну точь-в-точь, как научно-технический прогресс, который постоянно бахвалится своими победами. Он бахвал, и я бахвал. Два сапога — пара. Бахвальство — дырка в моей душе. Через нее-то и пробрался кичливый научно-технический джинн, а потом исподволь перестроил мой организм.

Случилось это, как предполагает дядя Абу, во сне. Однажды он проснулся с чувством громадного, чуть ли не вселенского воскресения и обновления. Каждая клетка организма вибрировала, трепетала космическим трепетом от ощущения пробуждающейся силы. И вдруг ему нестерпимо захотелось развернуться вовсю — крушить горы, выпивать моря, перестраивать орбиты планет. Но Сфера Разума не позволяла, держала джинна в узде. Раскрепоститься он мог в другом, безопасном для нее месте. Вскоре в его родные края перекинулась блуждающая зона с ее возмущениями биополя. Джин развеялся и вместе с излучениями, с волновыми всплесками перенесся в доисторическое прошлое.

— И вот я здесь, — опустив голову, закончил свое печальное повествование дядя Абу. — Среди таких же изгнанников, среди отбросов цивилизации.

— Но ты станешь человеком, — воскликнул я. — Со временем энергия иссякнет, организм вновь станет биологическим.

— Слышал и я такую гипотезу, но не верю в нее.

Глаза дяди Абу затуманились такой тоской, что я не стал удерживать его, когда он потянулся к стакану с вином. Пусть. Сейчас это его единственное утешение.

Но оставлять дядю Абу один на один с бутылкой нельзя. Тяжко ему в одиночестве. На другой день я снова пришел в «Кафе де Пари». Из его окон открывался вид на широкую улицу. А дядя Абу любил смотреть в окно, наблюдать за снующими толпами. Все-таки развлечение.

В этот день нечистая сила отмечала один из своих чудовищных праздников — «День отлова антиведьм». С утра с пением, с веселым гамом и свистом возили по улицам клетки. В них — ведьмы, уличенные в «человечности». Вечером их сжигали. К моему ужасу, в одной из клеток с царапинами на красивом лице и опутанная проволокой сидела Элизабет — моя добрая покровительница. По моей просьбе дядя Абу спас ее. Вызвав немалое замешательство в рядах охранников, он вывел Элизабет из клетки и отправил ее на свою виллу ухаживать за цветами.

— Никто не смеет перечить мне, — кривя губы и стыдясь своей власти, сказал дядя Абу, когда вернулся в кафе.

Однако после третьего стакана вина он повеселел и, к моему огорчению, вновь начал бахвалиться.

— А ведь здорово я расправился с Раваной! — смеясь, восклицал дядя Абу. — Одним плевком!

Что же с Гроссмейстером? Эффектный плевок Непобедимого раздавил его? Авторитет его рухнул и развеялся в прах? Ничуть не бывало! После небольшой заминки газеты и другие средства массовой информации представили бегство с поля боя как благороднейший поступок. Сатана, дескать, сам легко уничтожил бы злого великана, но уступил и дал возможность отличиться «своему другу».

Вскоре Гроссмейстеру удалось затмить славу Непобедимого. Случилось это на одном из дьяволослужений. Вечер начался как обычно: в синем небе вспухло облако с дворцами на снежных вершинах, перед зрителями раскрылся светлый зал с троном сатаны. Справа от него, как всегда, выстроились ангелы, слева — знатные администраторы. Среди них и доставленный мной штандартенфюрер СС, ставший важным чиновником — директором ЦДП.