Ваал - Роберт Маккаммон

— Ради кого собрались эти люди? Кто даст твоей дочери новую жизнь?

Старик кивнул:

— Да. Вот и она так сказала — «новую жизнь».

— Кто даст ей новую жизнь?

Старик ощупал лицо Нотона, провел пальцами по его носу, губам, по щекам.

— Помогите мне найти их. Может быть, мы еще уйдем отсюда, все вместе. Помогите.

— Пошли, Нотон. Старик не в себе.

— Нет! — резко бросил через плечо Нотон и снова повернулся к старику. — Я помогу тебе. Но кто… как зовут человека, ради которого вы пришли сюда?

Старик снова улыбнулся.

— Ваал, — сказал он. — Ваал.

Что-то с грохотом отлетело от жестяной стены к ногам Нотона. Камень.

Он выпрямился и увидел, что Каспар пригнулся, прикрывая рукой объективы своих фотоаппаратов. А позади Каспара стояли полукругом худые оборванные мужчины и женщины. Нотон слышал их хриплое горячее дыхание. В руках у оборванцев были острые камни. Тощий бедуин в пестром тряпье размахнулся и швырнул свой снаряд. Нотон увернулся; камень просвистел мимо его головы и с лязгом отскочил от железа.

— Господи Иисусе! — заорал Каспар. — Вы что, совсем рехнулись, козлы? Я гражданин Великобритании!

В ответ какая-то женщина запустила в него камнем, и Нотон услышал, как Каспар охнул. Камни посыпались градом, забарабанили по жести и по рукам Нотона, которыми он прикрывал голову. Нотон поглядел на старика и увидел над незрячими глазами рваную рану. Каспар вскрикнул от боли и покачнулся, схватившись за грудь, где болталась камера с разбитым объективом. Следующий камень попал Каспару в голову, и репортер упал на колени.

Оборванцы пошли в наступление. Кто-то размахнулся, чтобы метнуть очередной камень, и Нотон понял, куда тот ударит: в лоб над его правым глазом; он десятки раз видел это во сне и просыпался в поту. Он прижался спиной к раскаленной жестяной стене.

Между Нотоном и оборванцами с ревом промчался длинный, блестящий черный лимузин. На ноги Нотону посыпался песок. Он услышал глухое «бум!» — предназначавшийся ему камень отскочил от окна машины. Нотон бессильно опустился на песок и увидел, что Каспар едва дышит.

Дверцы машины распахнулись. Два кувейтца в белых просторных одеяниях отогнали нищих. Те забормотали какие-то угрозы, но тем не менее подобострастно подчинились. Кто-то взял Нотона за руку и помог ему подняться.

— Вы ранены? — спросил этот человек. Из-под традиционного головного убора смотрели быстрые темные глаза, над полными женственными губами топорщились тонкие усики.

Нотон тряхнул головой, чтобы прийти в себя.

— Нет. Нет, я в порядке. Но еще полминуты, и ответ мог бы быть иным.

Мужчина хмыкнул и покивал. Он заметил старика, но не сделал попытки прийти на помощь.

— От этого сброда одни неприятности. Будем знакомы: Хайбер Талат Мусаллим. Вы американец?

— Да. Тут мой друг… боюсь, он сильно пострадал.

Мусаллим мельком взглянул на Каспара, лежавшего в луже крови.

— От этого сброда одни неприятности, — повторил он и повел пухлой рукой: — Прошу в машину…

Обессиленный, потрясенный Нотон кивнул и, тяжело опираясь на Мусаллима, побрел к лимузину. В пропахшей пряными духами машине, где работал кондиционер, сидели шофер в белой форме и бледный блондин в темно-синем деловом костюме. Нотон заплетающимся языком пробормотал: «Моего друга ранили. Я должен им заняться», — и попытался вылезти из машины, но Мусаллим удержал его за плечо.

Блондин в синем костюме отсутствующе смотрел на него. Вдруг он медленно открыл дверцу, поднялся и сказал: «Я займусь вашим другом».

Нотон запротестовал:

— Нет, я…

— Я займусь вашим другом, — повторил бледный человек в темно— синем костюме и пошел к лежавшей на земле фигуре. Нотон заметил, что он заметно хромает, словно с его бедром что-то было не в порядке.

Мусаллим похлопал Нотона по руке:

— Все будет хорошо. Вы теперь среди друзей.

Лимузин с ревом помчался сквозь лабиринт сверкающих стен и истощенных, чахлых, изнуренных болезнями тел. Нотон повернулся на сиденье, вдруг окончательно обессилев: ему показалось (он был почти уверен в этом) что он увидел, как оборванцы вновь подбираются к Каспару — крадучись, медленно, крепко зажав в кулаках новые камни.

А мужчина в темно-синем костюме спокойно наблюдает за этим.

13

— Прошу, — сказал Мусаллим, снимая с подноса, который держал слуга в белой форме, две серебряные чашечки величиной с наперсток. — Чай освежит вас. Я знаю, иностранцы с трудом переносят нашу жару. Что до меня, я родился в пустыне.

Нотон взял предложенную ему чашечку и пригубил. Чай был черный, очень крепкий, с привкусом гвоздики. Они сидели в великолепном, расшитом золотом шатре Мусаллима на краю лагеря. Песок устилали дорогие ало-золотистые ковры. Мусаллим сидел за широким резным бюро, а Нотон расположился в одном из двух полотняных шезлонгов под благословенной сенью шатра.

— Отличный чай, — похвалил Нотон.

— Когда-нибудь вся пустыня станет моей, — сказал Мусаллим. — Я уже режу ее, точно искусный хирург. Водопроводы, газопроводы… я протянул их по пескам, как… — он сделал такой жест, словно сшивал что-то в воздухе, — …как накладывают швы. Народ оценит это.

Нотон кивнул. Издалека сквозь монотонный голос Мусаллима пробивался многоголосый гвалт: лагерь бурлил, точно огромный котел.

— Вы не могли бы навести справки о моем друге? — спросил он.

— О вашем друге?

— Да, о том человеке, с которым я был. О мистере Каспаре.

Мусаллим взмахнул рукой и откинулся на спинку своего кресла. На фоне ослепительно-белой дишдаши его кожа приобрела ржавый оттенок.

— Он в хороших руках… Здешний сброд способен кого угодно вывести из терпения! Жарко, не правда ли?

Нотон допил чай, поставил чашку на круглый столик у шезлонга и заглянул в полуприкрытые сонные глаза своего собеседника.

— Я не понимаю, что здесь происходит, — признался он. — Я уже несколько недель собираю материал для своей книги, я видел, как росла эта толпа. Теперь, кажется, они окончательно распоясались. Не знаю… — Он провел ладонью по лбу, стирая капли пота, которые собрались над бровями, готовые закапать вниз. — Я никогда еще не видел ничего подобного. Это отвратительно. Это… не знаю.

Мусаллим помолчал, поглаживая тяжелыми от золотых перстней пальцами позолоченные завитушки, украшавшие резные подлокотники его кресла.

— Мистер Нотон, — сказал он наконец, — в жизни есть много такого, что кажется отвратительным. Безобразным. Но если приглядеться повнимательнее, начинаешь видеть своеобразную красоту. То, что здесь происходит, тревожит вас оттого, что вы еще не поняли. А я спокоен — я понимаю. Я не позволил бы использовать свою землю в подобных целях, если бы не чувствовал, как это важно и что игра стоит свеч. Вот увидите, мистер Нотон, эта песчаная унылая равнина войдет в историю как место проявления божественной воли.