Настоящая книжка Фрэнка Заппы - Фрэнк Заппа

Один из факторов, от которых зависит учебный план в музыкальных колледжах, таков: какое из нынешних веяний современной музыки заставит таинственных благодетелей из Страны Благотворительных Фондов раскошелиться на самый крупный грант. Если в период учебы вы не сочиняете серийную музыку (в которой высоты снабжены цифрами, динамики снабжены цифрами, вертикальные плотности снабжены цифрами и т. д.), если у вашей музыки иная родословная, это не есть подходящее музыкальное произведение. Вокруг толпятся критики с академиками, они только и ждут возможности объявить ваш опус куском дерьма лишь потому, что у вас цифры не сходятся. (Забудьте и о том, как он звучит, растрогал ли он кого-нибудь, или на какую тему написан. Самое главное — цифры.)

Фонды, субсидирующие людей, погруженных в эти занятия, время от времени прекращают вкладывать деньги в одно музыкальное направление, придя в восторг от другого. К примеру, некогда они финансировали только «буп-бип» (серийные и/или электронные композиции). Ныне они финансируют только «минимализм» (упрощенные, изобилующие повторениями композиции, легкие для разучивания, а значит рентабельные). И что при этом преподается в колледжах? Минимализм. Почему? Потому что в него ВКЛАДЫВАЮТ ДЕНЬГИ. Конечный культурный результат? Монохромонотонность.

Для того чтобы добиться известного положения в университете, профессор или местный композитор должны делать Упор на что-то очень модное — что-то ДЕНЕЖНОЕ, а сейчас, когда пишутся эти строки, пароль — МИНИМАЛИЗМ.

Так что, проверив в конце напряженного семестра тетрадки своих подопечных, будущих минималистов, профессоры поправляют береты и принимаются заполнять бланки заявок на «финансовую помощь». В конкуренции за кусок этого жирного пирога ежегодно участвуют на равных и преподаватели, и студенты.

В один прекрасный день учреждения, субсидирующие культуру, непременно прекратят финансировать минималистскую музыку и вложат деньги во что-нибудь другое, а Ландшафт Серьезной Музыки будет усеян высохшими останками «опытных минималистов с дипломом».

Ниже следуют выдержки из речи, которую я произнес на открытии конференции Американского Сообщества Университетских Композиторов (АСУК) в 1984 году.

Я не являюсь членом вашей организации. Я о ней ничего не знаю. Мне она даже не интересна — и все-таки меня попросили произнести вроде как вступительное слово.

Прежде чем я продолжу, позвольте предупредить: я сквернословлю, от моих слов вы не получите удовольствия и никогда с ними не согласитесь.

Но пугаться не следует, ибо я — всего лишь фигляр, а вы все — Серьезные Американские Композиторы.

Тем, кто этого не знает, скажу, что я тоже композитор. Сочинять музыку я научился сам — ходил в библиотеку и слушал пластинки. Начал я, когда мне было четырнадцать, и занимаюсь этим уже тридцать лет. Я не люблю школу. Я не люблю учителей. Мне не нравятся многие вещи, в которые верите вы, — хуже того, я зарабатываю на жизнь, играя на электрогитаре.

Для удобства, ничуть не желая оскорбить вашу организацию, при обсуждении вопросов, касающихся композиторов, я буду употреблять слово «МЫ». Иногда это «МЫ» будет обозначать всех, иногда нет. А теперь — Речь…

Больше всего обескураживает вот какой аспект этой «нужности-индустриальности-американскости»: «Почему люди продолжают сочинять музыку и даже делают вид, что учат этому других, когда им давно известен ответ? Всем на это насрать».

Стоит ли корпеть над новым произведением для публики, которой на него глубоко наплевать?

Похоже, общее мнение таково, что обществу, которое в первую очередь занято потреблением одноразовых товаров, музыка еще живущих композиторов не только не нужна, но и глубоко отвратительна.

«МЫ», несомненно, заслуживаем наказания, ибо заставляем людей тратить драгоценное время на столь банальный и невостребованный в устоявшемся жизненном укладе вид искусства. Спросите служащего своего банка или ссудной кассы, он вам скажет: «МЫ» — подонки. «МЫ» — подонки общества. «МЫ» — скверные людишки. «МЫ» — никчемные бездельники. Независимо от того, какую ставку «МЫ» ухитряемся выбить себе в университетах, где «МЫ» пачками штампуем никому не понятную и не нужную пресную тягомотину, «МЫ» прекрасно знаем, что «МЫ» ни на что не годны.

Некоторые из нас курят трубку. У других есть твидовые пиджаки с кожаными заплатами на локтях. У кого-то брови безумного ученого. Кто-то нескромно хвастает эффектным кашне, болтающимся на свитере под горло. Вот лишь несколько причин, по которым «МЫ» заслуживаем наказания.

Сегодня, как и в славном прошлом, композитор вынужден приноравливаться к специфическим вкусам (какими бы дурными они ни были) КОРОЛЯ — перевоплотившегося в кино- или телепродюсера, директора оперной труппы, даму с жуткой прической из специальной комиссии или ее племянницу Дебби.

Некоторым из вас о Дебби ничего не известно, поскольку вам, в отличие от людей из Реального Мира, не приходится иметь дело с радиостанциями и фирмами звукозаписи, однако вам следовало бы кое-что о ней знать, хотя бы на тот случай, если решите зайти позже.

Дебби тринадцать лет. Ее родителям нравится считать себя Рядовыми Богобоязненными Белыми Американцами. Папаша — член какого-то продажного профсоюза и, как нетрудно догадаться, ленивый, некомпетентный, невежественный и незаслуженно высокооплачиваемый сукин сын.

Мамаша — сексуально распущенная корыстолюбивая мегера, которая живет для того, чтобы тратить мужнину зарплату на нелепые наряды и выглядеть «моложе».

Дебби невероятно глупа. Ее воспитывали в уважении к ценностям и традициям, которые ее родители почитают священными. Временами ей снится, что ее целует спасатель с пляжа.

Когда люди из Секретного Ведомства По Руководству Всем узнали о Дебби, их охватил трепет восторга. Она была безупречна. Она была безнадежна. Им нужна была именно такая девочка.

Ее тут же избрали на должность Воображаемого Образцового Потребителя Поп-Музыки и Верховного Арбитра Музыкальных Вкусов Всех Граждан — и с того самого момента всё музыкальное в нашей стране должно было видоизменяться в соответствии с тем, что они сочли ее желаниями и потребностями.

«Вкус» Дебби определял форму, цвет и размер всей музыки, что продавалась и передавалась по радио в Соединенных Штатах во второй половине двадцатого века. В конце концов Дебби выросла, стала в точности как мамаша и вышла замуж за парня, который оказался в точности как папаша. Каким-то образом она умудрилась размножиться. В настоящий момент люди из Секретного Ведомства внимательно присматриваются к ее дочке.

Так вот, действительно ли Дебби должна интересовать вас как серьезных американских композиторов? Думаю, да.

Поскольку Дебби предпочитает короткие песенки о взаимоотношениях мальчиков и девочек, поющиеся лицами неопределенного пола в кожаной униформе садомазохистов, а также ввиду того, что речь идет о Больших Деньгах, крупные компании звукозаписи (которые всего несколько лет назад временами отваживались вкладывать капитал в новые произведения) позакрывали почти все отделения классики, практически отказавшись от записи новой музыки.

Утех мелких фирм, которые этим еще занимаются, никуда не годная система распространения. (А у некоторых никуда не годная бухгалтерия — они могут выпустить запись, а денег не заплатить.)

Все это усугубляет основную проблему, касающуюся живых композиторов: они любят есть. (Едят они в основном нечто бурое и комковатое — и нет никакого сомнения в том, что такое питание влияет на всю их продукцию.)

Работа композитора состоит в украшении отрезков времени. Без украшающей его музыки время — всего лишь набор скучнейших производственных сроков или дат, когда платят по счетам. Живые композиторы имеют право на достойное вознаграждение за использование их сочинений. (Мертвые ничего не требуют — вот почему всюду предпочитают исполнять их музыку.)

Есть и другая причина популярности Музыки Мертвецов. Дирижеры отдают ей предпочтение, поскольку главное для них — это получше выглядеть.

При исполнении произведений, в дебрях которых оркестранты блуждают со времен учебы в консерватории, репетиционные расходы сводятся к минимуму — исполнители работают в режиме музыкального автомата, с легкостью изрыгая из себя «классику», а высокооплачиваемый приглашенный дирижер, не обремененный «проблематичной» партитурой, мечется в притворном экстазе к вящему удовольствию дам из комиссии (жалеющих лишь о том, что он надел брюки).

«Эй, дружище, ты когда в последний раз шел против нормы? Что? Рисковать не можешь? Слишком многое поставлено на карту в старушке альма-матер? Некуда больше податься? Нет специальной подготовки для "ухода на сторожовку"? Берегись! Они возвращаются! Все та же компания из старого анекдота: ТЫ с двумя миллиардами ближайших друзей стоишь по шею в дерьме, и все бубнят: "НЕ ПУСКАЙТЕ ВОЛНУ"»