Утоли моя печали - Лев Копелев

Были у нас, конечно, потери на производстве. Через бракованный материал бывало и так, что возьмет кто-то товар, а потом не заплатит. Но на круг доход имели дай Боже!.. Больше года мы жировали. А тут как раз Сталинград. И уже советские самолеты летают. Комендант говорит: "Надоцурюк". Я успел еще кое-что загнать. Весь завод чохом продал двум барыгам. Они станки, и весь инструмент, и все, что осталось, позабирали. Дешево отдал - сорок тысяч марок. Спешил. Погрузили мы с Мишей семьи в автобусы - у него тоже автобус был. На полуторку навалили чурок, брикетов, ну и кое-что с барахла - поехали. Я мечтал ехать или до жениной родни в Запорожье, или к Мишиной родне где-то около Киева. Но только отступление пошло такое, что кто куда. Чистая паника! Мы еще до Днепра не доехали, как нас повыкидывали с автобусов. Немцы все же таки фашисты. Кричат "Раус!" и автоматом крутят. Мишу я потерял на переправе. И только сберег свою семью и полуторку, сберег через свое счастье, и через хитрость, и потому, что ничего не жалел. Марки, какие были, и золотые браслетки, и колечки, и серебряные ложки я тем фашистам давал. Сам за баранку сел. И спасибо, один дядька научил - когда задерживали, стал я кричать: "Полицай, СС зондеркоманда". Ну, СС они все боялись - пропускали. Так и пустили через Прут и, значит, уже за границу... Там я аж заплакал от радости. Вот верь не верь, но я всегда был патриот Родины, прямо даже патриций... Ты что, не знаешь: патриций значит сильный патриот. Это почему же неправильно?.. Ну, может, я с румынским языком спутался. Ладно, нехай по-твоему, но только я Родину всегда любил и уважал. А вот как приехали в Румынию, тут я вдруг почувствовал, что это такое - свободно дыхать. Раньше я что знал? Трудовая дисциплина! Соцсоревнование! Вредительство! Ударничество! Даешь план! Даешь встречный! Даешь процент! А потом - война. И немцы. Ну, один комендант, другой по-людски относились. Но все другие - фашисты, блядская солдатня, автомат в пуп наставят: рус, швайн! Ограбили дочиста, хорошо еще живы остались...

А тут все вольно. И люди живут кто как хочет. И природа - чистый рай. Сады, виноградники - богатство такое, только руки приложить. Приехали в Букурешту. Город красивый, дома шикарные, магазины богатейшие. На базарах всего навалом, особенно фрукты всякие, виноград. Но цены приличные. А когда мы ехали, так по селам почти даром давали. У меня сразу в голове мечта, ну вот как с той Бегумой, это ж какое дело верное!.. Договорился я с одним румыном, - он лавку держал бакалейную, - чтоб он от полиции пропуск взял. Оставил ему в залог жену, тещу, детей - он мне кредит дал, и я на все марки и рубли, какие оставались, наменял ихних лей. Сел я сам за баранку и давай с ним вдвоем по селам - накупил винограду, яблок, груш, слив... Привез, и с тем бакалейщиком за день продали. Ну и что говорить: через месяц у меня было уже пять грузовиков. Заарендовал я гараж и нашел компаньона-бояра. Настоящий интеллигент - адвокат, высший шик. У нас таких уже не бывает. Видный мужчина, волосы напомажены, духами за сто шагов пахнет, золотая зубочистка. Он, значит, адвокат, а его брат в министерстве служил в больших чинах. Им самим торговать неудобно. Адвокат на всех языках говорил, по-немецки, и по-французски, и по-русски тоже. Не так чисто, но понятно. Мы и договорились. Они вошли в долю, но вроде под секретом. Моих было пять грузовиков, а от братьев-бояр - еще шесть. Гараж устроили в ихнем доме. На все дела с полицией, с начальством, с клиентами у них был прокурист - это вроде секретарь - Митрю: молодой парень, но такой жох. Он и с них имел, и с меня. У него была и жена, и любовница, свой дом и дачка - вилла называется - на Черном море. И сам он завсегда веселый и все делал вроде шутейно, со смехом, с песнями... Через дружбу с ним я на весну заимел уже двенадцать своих грузовиков и домик себе купил небольшой, но приличный, с обстановкой. И боярам, конечно, тоже отломилось. Они через меня и через Митрю имели куда больше, чем от своего адвокатства и министерства. У них в городе два больших собственных дома. Так раньше с них больше расходов, чем доходов. А я в одном доме устроил ресторанчик, доставал вино дешевое, крестьянское, харчи простые, но свежие. Нанял цыган -со скрипками, бубнами, песнями, плясками. Каждый вечер - прибыли полный мешок лей. Всем хватало. А в другом доме, где гараж был, я в подвале ремонтную мастерскую пристроил. И наши машины чинил, и чужие. Обратно доход. А в первом этаже магазин - дешевые сельские фрукты, овощи, виноград. Главным арендатором числился тот бакалейщик, какой мне первым помог. На вывеске - его фамилие. Он чуть не плакал, говорил: я ему лучше брата. Он уже десять лет торговал: туда, сюда -только на мамалыгу хватало и на вино. А в нашей компании он за один год свой домик завел и уже не лавку, а магазин. И какой - три витрины зеркальных, одна с проточной водой, сверху текет, чтоб фруктам свежесть была. Стал я брать заказы на перевозку уже не только фруктов. Возил разные товары и от фирм, и от людей, и от государства. Шофера у меня работали, и механики, и слесаря - кадры душ больше двадцати, и румыны, и русские, и молдаване, и даже два еврея. Там, в Румынии, их не так сничтожали; они откупались, румыны добрая нация, берегли их от немцев. А контора обратно маленькая: со мной вместе трое - один бухгалтер, местный русский, пожилой такой, честняга, хоть все ключи оставляй, - божественный, церковный староста. И секретарша-румыночка, чернявая, красивенькая, на машинке строчила, стенографию знала, по телефону звонила. Она по-русски понимала, была мне за переводчицу. Вот и все мои штаты. Работали мы, прямо сказать, крепко, но вольно - никто в шею не гнал. Там, в Румынии, люди большие дела делают и тут же в конторе, как в ресторане, кофей пьют, или вино, или коньячок. И бумажек почти никаких. Сказал - сделай, давай гроши; можно и без расписки, если человека уважаешь... Года не прошло, а я уже в банке имел два миллиона. Понимаешь, приехал без ничего, а за десять месяцев сделал два миллиона. Вот тебе и Бегума!..

А потом наступили Советы, ну, значит, наши пришли. Но я почти Год хозяйничал еще и после войны до самой осени. Назывался Никола Николеску. Правда, бояре советовали, чтоб я тикал, обещали пристроить у своих знакомых в Австрии или даже в Италии. Но я все не хотел уезжать от своих машин, от дома, от мастерской, от магазина - от жадности в зобу дыханье сперло. Дурной был фраер. В Румынии все осталось вроде по-своему - и король, и полиция, и частная торговля. И я понадеялся, что наши будут уважать, как обещали. Я и для них, советских, разные товары перевозил, машины им ремонтировал. Но только сам больше в стороне, так, чтобы только шофера и механики с ними дело имели. И все же нарвался. Один старший лейтенант привел ремонтировать трофейный "оппель". И такой показался простяга симпатичный. Поговорили, выпили. Я старался балакать вроде не по-русски, язык ломал. Он спрашивает: "Откуда вы сами?" Я говорю: молдаванин. Он был такой белявый, курносый, ну чистый, как у нас говорят, кацап. Я иначе и не думал. А он тут возьми и спроси что-то по-молдавански. Ну а я ни бе ни ме, "ну-шти" не понимаю. Он вроде посмеялся. А через два дня другой лейтенант привел ремонтировать, тоже "оппель-капитан". Принес водку, выпили, потом позвал меня показать грузовик-трехтонку. Говорит: капитальный ремонт нужен. Совсем не ходит. Встал недалеко в центре, на бульваре. Я сначала не хотел идти, но потом стал думать: чего бояться посреди Бухареста, кругом румыны, полиция румынская, обратно же бояры меня знают, я у них компаньон... Пошел, дурак. И уже не вернулся. Толкнули в подъезд. Стукнули раза так, что я и крикнуть не успел. И сунули в "студебеккер"... А там уже известно что десять лет и пять по рогам...

Три года прошло - не могу добиться, где жена, где дети. Чи осталось им хоть что-нибудь от моих миллионов.

* * *

Анатолий М. работал техником-монтажником. Работал добросовестно, толково, но "пупа не надрывал".

- Пусть упирается рогами, кто на досрочное надеется. Тот и жилы из себя тянет. А я уже битый фраер. Прошел университет в плену, а на Воркуте академию. Уже точно знаю: чем больше надеешься, тем больнее потом, опять носом в говно. Есть золотое правило: не лезь в первые, не оставайся последним. Потому что спереди бьют в лоб, а сзади пинают в крестец. Спокойнее всего посередине. Потому и называется - золотая середина.

Он и внешне был - старался быть - неприметным. Ни с кем первым не заговаривал, в камере держался особняком, не участвовал в обсуждении параш, а читал, штопал или дремал, натянув наушники...

Оживился он лишь весной, когда на прогулочном дворе устроили волейбольную площадку. Завхоз достал мяч, и начались игры. Анатолий стал капитаном команды "Железная воля". Играл он хорошо, но его команда всегда проигрывала бесспорному чемпиону - команде "Соколы", ее неистово азартным капитаном был инженер Александр К. - высокий круглолицый "красюк", атлет. Коренной москвич, сын, внук и даже, кажется, правнук инженера, он закончил институт весной 41-го года. В первый же день войны стал проситься на фронт, и дядя-генерал помог, чтобы его отправили без волокиты. В августе под Вязьмой он попал в окружение и в плен. Дважды бежал, едва не погиб от голода. И, наконец, стал власовцем. Был командиром взвода связи на берегу Ламанша. Летом 44-го года попал в плен к американцам. Негр-конвоир ударил его прикладом. Он обозлился, бежал, пристал к какой-то немецкой части и воевал еще несколько дней. Потом скрывался у французских крестьян как военнопленный, бежавший от немцев... Он уехал на Восток с первым эшелоном репатриантов. К тому времени он уже знал, что дядя достиг весьма высоких постов. В фильтрационном лагере пытался "качать права", требовал скорейшей отправки в Москву. Но отвезли его в тюрьму, а следователь вежливо объяснил, что он подлежит суду за измену Родине и должен стыдиться, так как опозорил славное имя своего древнего рода... Столбовое дворянство, которым гордилась бабушка, но не любили вспоминать родители, снова оказывалось достоинством. Мать на свидании сказала ему, что дядя очень сердит, кричал, что готов расстрелять изменника собственной рукой, но все же обещал содействовать, чтобы тот искупал позорную вину в возможно лучших условиях.