Пейзаж с незнакомцем - Элизабет Хой

– А у тебя не было чувства, что все это рекламный трюк? – спросила Дженни.

– Это не реклама, а способ общения с миром, уверял меня Харни. Это будет моим обращением к будущим поколениям, – без всякой напыщенности продолжал Эдриэн. – Попыткой поделиться счастьем, которое я испытывал за свою долгую жизнь художника. И это будет вкладом в Зелен, мой остров. Если мне удастся хоть как-то сохранить дух этого прекрасного места, значит, моя картина с изображением собора писалась не напрасно, и слова, которые я сказал о ней, не пропадут впустую.

Он умолк, откинулся на подушки, и Дженни заметила на его лбу капельки пота.

– Ты слишком много говоришь, дорогой! – Она вытерла его лоб.

Он протянул руку, очень холодную, несмотря на жаркий день.

– Мне еще многое нужно сказать, а времени осталось так мало, – прошептал он.

Что он хотел этим сказать? Сердце Дженни дрогнуло.

Но день прошел благополучно. Позже Дженни нередко вспоминала его, потому что таких дней осталось не очень много.

Конец пришел мирно. Несколькими днями позже сестра Тереза рано утром разбудила Дженни и Клэр и сказала, что все кончено. Эдриэн Роумейн тихо умер во сне.

Смерть отца потрясла Дженни. Хотя она любила мать и они с ней хорошо ладили, она всегда в первую очередь была дочерью своего отца, его поздним ребенком, и он любил ее так, как не любил ни одного из своих детей. Первые дни сумятицы и мрака прошли для нее как во сне. Она немного утешилась, когда прилетели мать, Джон и Жак. На вилле шла печальная подготовка к похоронам. Эдриэн завещал похоронить себя здесь, на этом острове, который он любил.

После похорон осталось еще уладить дела на Зелене. Теперь виллу придется покинуть, а не просто закрыть на зиму. Каникул на Зелене больше не будет. Главным делом была подготовка картины к перевозке в лондонскую мастерскую. Нелегкое бремя забот легло в основном на плечи Карлы и Дженни. Для нее труд был спасением.

Наконец все было завершено, и наступило окончательное прощание с любимым островом. Женщины совершили последнее путешествие на знакомом белом пароходе, а в Риеке Карла и Дженни сели на самолет, направляющийся в Лондон. Туманным сентябрьским утром они приземлились в Хитроу, где их встречал Джон, несколько утомленный от совмещения работы в больнице и интенсивной учебы. Его мальчишеское обаяние начало потихоньку исчезать, черты лица стали более жесткими, и смотрел он на нее теперь страстно и вопросительно, но в его взгляде не было той уверенности, к которой она привыкла за годы их легкой юношеской дружбы. Молодой доктор Дейвенгем, соприкоснувшись с неумолимыми реалиями избранной профессии, взрослел не по дням, а по часам.

Дженни теперь не было необходимости гостить в особняке на Ридженси-Террас; она жила с матерью в доме на берегу реки. Пока они нуждались друг в друге, и перед ними стояла печальная задача привыкать жить без Эдриэна, которого они обе так любили. Однажды утром, вскоре после возвращения с Зелена, зашел разговор о предстоящей свадьбе. Она была назначена на октябрь, но смерть Эдриэна до некоторой степени спутала все карты.

– Как ты думаешь, не лучше ли отложить свадьбу до весны? – предложила Дженни. – У меня сейчас не то настроение, чтобы выходить замуж. Я не смогу от души веселиться и радоваться.

«А что говорит твое сердце?» – хотела спросить Карла. Но она лишь сказала:

– Это твоя жизнь, дорогая, ты должна сама принять решение. Поговори с Джоном, выясни, как он отнесется к этому.

Шанс спокойно побеседовать представился лишь через несколько дней, а все это время Дженни усердно помогала наводить последние штрихи на Харли-стрит. Квартира была так прекрасно обставлена и абсолютно готова принять ее в роли хозяйки. Нельзя сказать, что ей этого не хотелось. Но все же изысканная мебель, розовые ковры и белая с позолотой кровать под балдахином в спальне все больше напоминали ей золотую клетку.

В один из редких свободных вечеров Джон повел ее обедать. Они отправились в маленький уютный ресторанчик в Сохо, где каждый столик скрывался в отдельной маленькой нише. Приглушенный свет ламп под розовыми абажурами создавал интимную обстановку. Отличное место для спокойной беседы, которую Дженни предполагала завести с Джоном. Но теперь, когда ей представилась такая возможность, она не знала, с чего начать. Джон же сосредоточился на выборе блюд, а потом, когда их подали, с аппетитом ел, так что разговор получился бессвязный. Даже когда подали кофе, он продолжал болтать, рассказывал больничные анекдоты. Похоже, он понимал, что предстоит, и изо всех сил старался оттянуть этот момент. Однако, когда они уже почти собрались уходить из ресторана, именно он нарочито небрежным тоном спросил:

– Ты хоть помнишь, дорогая, что мы еще не назначили точную дату нашей свадьбы?

Дженни, стараясь не смотреть на него, ответила:

– Я как раз собиралась поговорить с тобой об этом. Мне кажется, ее на некоторое время нужно отложить, может быть, до весны. Ведь еще прошло очень мало времени после папиной смерти. – На последней фразе ее голос задрожал, и, когда она нашла в себе силы взглянуть на Джона, на ее ресницах, как бриллианты, блестели слезинки.

– Эдриэн был для тебя всем, не так ли, Дженни? – печально произнес он. – Я уже давно заподозрил, что ты согласилась стать моей женой только для того, чтобы сделать ему приятное. На самом деле тебе этого не хочется, и ты это знаешь!

– Джон! – От удивления она раскрыла рот. – Что такое ты говоришь!

– Только то, что должен сказать. Ты не обязана выходить за меня замуж, Дженни.

– Но квартира, – вырвалось у нее. – Новая мебель… сообщение в «Таймс»… свадебные подарки, которые начали приходить с момента объявления о нашей помолвке?

– Свадебные подарки, сообщения в газетах, квартира и мебель… – словно эхо, повторил он. – Все это мелочи!

– Но мы не можем подводить людей! – воскликнула она. Неожиданные слова Джона ее шокировали.

– Мы не должны подводить себя. Для брака, милая Дженни, существует только одна веская причина. – Его голос дрогнул. – А у одного из нас эта причина отсутствует.

– Ты хочешь сказать, что, по-твоему, я не люблю тебя настолько, чтобы стать твоей женой? – неуверенно спросила она.

– Именно это я и хочу сказать. Я никогда, как говорится, тебя не возбуждал. Но я увидел, как это удается другому человеку. Глену Харни.

Это имя прозвучало во внезапно наступившей тишине как звук упавшего камня.

– В последний день моего отдыха на Зелене, когда мы обедали в «Славонии», – продолжил Джон, – я наблюдал, как ты с ним танцевала… ты смотрела на него так, как никогда не смотрела на меня.

– Нет, Джон, нет! – воскликнула Дженни, побледнев. – Глен Харни ужасный, вероломный… я его презираю…